Себастьян шел по коридору с бокалом в руке, слушая рассуждения Гринфилда по поводу алмазного рудника, акции которого Себастьян собирался купить. Два южноафриканских предпринимателя в гостиной Гринфилда могли бы в будущем принести миллион фунтов на его счета, если герцог сочтет их надежными партнерами. Первое впечатление было благоприятным: крепкие рукопожатия, прямые взгляды. Младший из партнеров начинал как горный инженер, знал бизнес изнутри, и его описание текущего состояния проекта соответствовало информации, которую человек Монтгомери собрал об этих двоих. Катастрофа разразилась, когда краем глаза он уловил знакомую фигуру. Монтгомери тут же перестал понимать слова, речь бизнесмена превратилась в бессмысленный шум. Аннабель… На подставке, возле которой стоял лакей, он увидел картину с изображением захватывающей дух, ослепительной версии Аннабель в натуральную величину. Ее зеленые глаза с полуприкрытыми веками победно смотрели на него, с выражением тайного триумфа. Плечи были гордо откинуты назад, волосы развевались, как пламя факела во время бури. Из-под подола облегающего белого платья выглядывала знакомая бледная нога. Себастьян задохнулся, будто какой-то великан сжал его, выдавив воздух из легких. Ад… Это похоже на изощренную адскую пытку – куда бы он ни пошел, все пути вели только к ней… Как во сне, Себастьян приблизился к картине, и его взгляд остановился на ее лице. Совсем недавно он гладил эти гордые скулы, целовал этот тонкий нос, этот пухлый рот касался его члена… На картине двое нагих мужчин преклонили колени у ее ног, один смуглый, другой белокожий. Их головы были откинуты назад, и они смотрели на нее с таким знакомым ему выражением благоговения, мольбы и тоски. Елена Троянская казалась не призом, а богиней, вершащей судьбы. – Вижу, работа моей дочери произвела на вас впечатление, – заметил Гринфилд. Себастьян неопределенно хмыкнул. – Восхитительна, не правда ли? – Гринфилд указал бокалом в сторону картины. – Пока моя дочь не добилась от меня разрешения учиться в Оксфорде, я был уверен, что у всех синих чулок бородавки на носу и из подбородка торчат волосы. Представьте мое удивление, когда дочка представила нам эту девушку на вашем новогоднем балу. С радостью признаю, что ошибался. – Разумеется, ошибались, – сказал инженер. – Ради такой и я бы отправил тысячу кораблей. – С такой как бы самому не отправиться на тот свет, – проворчал старший партнер, и все захихикали. – Сколько? – сказал Себастьян, в его голосе прозвучала такая угроза, что хихиканье резко прекратилось. – Сколько вы хотите за нее? Кустистые брови Гринфилда взлетели вверх. – Не думаю, что картина продается… – Да будет вам, Гринфилд, – сказал Себастьян, – у всего есть своя цена. Банкир мгновенно протрезвел. Этот язык он понимал. – Можно, конечно, и обсудить, – сказал он. – Уверен, что за соответствующую цену Хэрриет согласится расстаться с портретом. – Отлично, – сказал Себастьян. Он залпом опрокинул бренди и с силой поставил бокал на стойку. – Заверните портрет и отправьте в мой дом в Уилтшире. Всего хорошего, джентльмены. Он вышел из дома, оставляя за собой череду встревоженных и озадаченных людей, которые случайно попались ему на глаза. Среди гостей поднялся ропот: «Вы видели, как герцог Монтгомери ни с того ни с сего вылетел из дома Гринфилда, какой мрачный у него взгляд? Он такой неуравновешенный и переменчивый, как сам Вулкан… Тем временем ландо герцога на бешеной скорости мчалось к вокзалу Виктория. В саду за домом в Клермонте пахло землей и опавшими листьями. – Ваша светлость! – Стивенс был приятно удивлен, увидев Себастьяна, шагающего к конюшням в угасающем вечернем свете. – Приготовь моего коня, – сказал Себастьян. – Только его. Я еду один. Глаза Стивенса расширились, когда он уловил настроение своего хозяина, и вскоре он уже выводил из конюшни под уздцы оседланного Аполлона. При виде Себастьяна жеребец издал обиженное ржание, и хозяин рассеянно почесал мягкий нос, уткнувшийся ему в грудь. – Скучал по вам, – добавил Стивенс. – На днях укусил Мак-Магона за спину. Себастьян нахмурился. – Ты его выпускал? – Совсем ненадолго. Последние дни постоянно лил дождь, земля на полях превратилась в кашу. Он может немного покапризничать, ваша светлость. Аполлон нервничал, его все время приходилось обуздывать. Напряжение так и вибрировало в мышцах животного, будто туго сжатая внутри пружина готова была вот-вот распрямиться. Казалось, стоит ослабить давление шпор, на дюйм отпустить поводья, и наездник с Аполлоном взлетят неудержимо, как выстрел. В последнее время Себастьян избегал своего загородного дома, потому что все в Клермонте напоминало об Аннабель. Чем усерднее он взывал к своему разуму, пытаясь поглубже упрятать воспоминания и эмоции, тем больше чувства выходили из-под контроля, словно сдерживаемая всю жизнь страсть вырвалась на свободу и теперь мстила ему, словно ранее ему удавалось избегать безумств любви лишь для того, чтобы оказаться поверженным именно этой женщиной. Сложись жизнь по-другому, он сделал бы Аннабель предложение… Да она уже была бы его женой! Себастьян миновал подъездную аллею. Теперь по обе стороны расстилались теряющиеся в дали бесконечные акры полей. Сумерки сгущались, лишая красок деревья, землю, небо. Все вокруг постепенно становилось безнадежно серым, серым, серым… Хватит, одернул он себя. Хватит об этом. Он уедет из Лондона и вернется в Клермонт. И все станет на свои места, ему всегда это помогало. Монтгомери наклонился вперед, и по спине Аполлона пробежала дрожь. Они проскакали галопом по тропинке, затем свернули на поле и помчались к виднеющемуся вдалеке лесу. Ветер хлестал Себастьяна по лицу, больно, как лезвие ножа. Холодные слезы струились из уголков глаз, словно от бешеной скорости его чувства вырвались наружу… В ушах Себастьяна раздавался быстрый глухой стук копыт, свист ветра. Окрестные поля, леса, казалось, неслись прямо на него. В голове не осталось никаких мыслей, только сосредоточенность, скорость, холод… Хватит, хватит, хватит… Себастьян мчался все быстрее, пока на краю поля не показалась темная стена леса. Он натянул поводья. Что-то бледное мелькнуло на земле. Аполлон заржал и метнулся в сторону. Монтгомери инстинктивно приник к лошади, но почувствовал, как круп Аполлона опускается, задние ноги отрываются от земли. Затем конь встал на дыбы, мощное тело взметнулось вверх, вверх до предела, а Себастьян не мог совладать с животным! Сейчас они опрокинутся! На мгновение мир застыл, ясный и четкий, как осколок стекла. Бескрайний простор неба, развевающаяся грива над ним. Аполлон непременно раздавит его. Монтгомери выдернул ноги из стремян, но земля приближалась к нему с чудовищной скоростью. Прежде чем тьма обрушилась на него, как топор, перед глазами возникло лицо той, которую он любил больше всего на свете… Ноги Аннабель под маленьким письменным столом превратились на сквозняке в ледышки. Пора ложиться. Близилась полночь, масляная лампа горела совсем тускло. Но Аннабель знала, что не уснет. Уж лучше оглядывать нехитрое убранство комнаты и представлять себя студенткой, которую все еще ждет блестящее будущее… Стол, шаткий стул, узкая раскладушка – все здесь напоминало ее комнату в Леди-Маргарет-Холле. Но на этом сходство заканчивалось. На столе не было ни книг, ни папок. Только лист бумаги с тремя одинокими строчками: Вернуться в Чорливуд. Уехать на север и устроиться гувернанткой. Выйти замуж за Дженкинса. Нужно выбрать, каким путем пойти, чтобы сохранить крышу над головой и при этом не поступиться честью. Хотя Аннабель приехала в Оксфорд именно для того, чтобы избежать подобной участи: Чорливуда с его нищетой и постоянной угрозой разорения или замужества с нелюбимым мужчиной. В распоряжении у нее две недели. Такой срок дала ей миссис Форсайт на поиск нового занятия. «Я компаньонка, – сказала она с укором. – Мой долг ограждать женщин от проблем, а не иметь дело с проблемными женщинами». Будущее разверзло перед ней свою черную пасть, готовую поглотить ее целиком. Аннабель прижала ладони к лицу, пытаясь отгородиться от целого сонма страхов, преследующих ее. – В душе я солдат, – прошептала она. – Я выдержу… Внезапно из коридора послышался шум, Аннабель насторожилась. Снизу раздавались возбужденные голоса, истерический лай мальтийской болонки миссис Форсайт. Встревоженная, Аннабель поднялась из-за стола. Кажется, какой-то мужчина спорил с миссис Форсайт. А потом по лестнице загрохотали сапоги, вызывая дрожь в половицах. Аннабель сжала ночную сорочку на груди, рефлекторно окидывая взглядом комнату в поисках оружия. Бум-бум-бум! Дверь задрожала от ударов. Но еще сильнее, чем сотрясающаяся дверь, ее напугал мужской голос в коридоре. – Аннабель! – Сэр! – пронзительно вопила миссис Форсайт. Себастьян! Себастьян здесь! Бум-бум-бум! На ватных ногах Аннабель двинулась к двери. – Сэр, прекратите немедленно! – визжала миссис Форсайт. Дверь с грохотом распахнулась, ударив о стену, и в комнату ворвался Себастьян. В то же мгновение все остановилось: шум, время и, кажется, ее сердце… Непреодолимая тяга к ней, вся мощь желания, исходящая от его тела, заполнили собой всю комнату, вытеснив, казалось, весь воздух, потому что Аннабель вдруг стало трудно дышать. Себастьян молча смотрел на нее, и, черт возьми, он был мертвенно-бледен. Два шага – и он уж возвышался над ней, притянув к себе. От его одежды еще веяло ветром и холодом, грубый плащ колол ей лицо. Аннабель замерла в его руках, не в силах поверить, что все происходит не во сне. Она никак не ожидала увидеть его снова, а уж тем более оказаться в его объятиях. – Любовь моя… – прошептал он ей в ухо, собственный голос эхом отдавался в его груди.