– Однажды мой отец… – Джош замолкает, в раздумье окидывает взглядом комнату. Я его не тороплю, и после долгой паузы он продолжает: – Мой отец, в своей великой мудрости, решил отправить меня за одним весьма неформальным рабочим опытом в свою клинику. Это было на каникулах перед началом занятий в колледже. Кое-что прошло хорошо. Меня в основном передавали друг другу доктора, которые, наверное, были слишком утомлены, чтобы отказать отцу. Но однажды после обеда отец хлопает меня по спине, представляет одному из патологоанатомов и оставляет наедине с ним. Мне становится жутко. – Не рассказывай, если тебе это тяжело. – Нет, ничего. Полагаю, это было крещение огнем. Я выдержал минут пять, после чего меня стошнило. От запаха мертвого тела и химикатов у меня остался привкус во рту. Может, поэтому я начал есть мятные драже. Иногда мне не избавиться от этого запаха, он так и стоит в носу, а ведь прошли уже годы. – Джош берет мою руку и подносит к своему носу. – Твоя кожа пахнет как леденец. До той поры все принимали как должное, что я буду изучать медицину. Мой прапрадедушка был врачом, и медицина считалась призванием всех Темплманов. Но созерцание чьей-то выпотрошенной грудной клетки стало началом конца. – Тебе удалось продержаться до конца вскрытия? – Мне удалось продержаться еще целый год. А потом я ушел. – От этих воспоминаний Джош грустнеет и занимает оборонительную позицию. – Так ты что, пришла корить меня за неправильный жизненный выбор? Я ловлю его пальцы и сжимаю: – Я не хотела сегодня оказаться ни в каком другом месте. Буквально из кожи вон вылезала. Горжусь собой, что набралась храбрости сказать это. Джош поворачивается ко мне, и лицо его смягчается. – У меня нога подрагивала, вот так. – Я показываю, и он усмехается. – Видел бы ты, как я сюда ехала. Я хохотала, как будто сбежала из тюрьмы. Была совершенно вне себя. – Ты думаешь, что наконец-то спятила? – Несомненно. Дикое желание видеть твое милое лицо совершенно переполнило меня. Энергии во мне было как в двадцати атомных бомбах. – Думаешь, почему я так часто хожу в качалку? Внутри меня раздувается огромный пузырь счастья. Я сажусь и прислоняюсь к Джошу, голова с легкостью укладывается в изгиб его шеи, как в колыбель. Это правда. Он подходит мне в любом месте. – Ты не должен объяснять, почему сделал тот или иной выбор. Ни мне, ни другим. Джош медленно кивает, и я накрываю его пледом вместе с собой. Представить не могла, что в один прекрасный день буду с ванильным ртом сидеть на диване, положив голову на плечо Джошуа Темплмана. Это плохо кончится. Закрываю глаза и вздыхаю. – Скажи, отчего ты сегодня была такой грустной, Печенька? Это нечестно! Ну почему он так тонко чувствует изменения в моем настроении! – Просто. Я думала обо всем, что сейчас решается для меня. – Расскажи. – Не могу. Ты мое воздаяние. – Ты ужасно уютная с этим своим воздаянием. Это правда. Я льну к Джошу: – Не хочу говорить о себе. Мы никогда не разговариваем о тебе. Я, кажется, вообще ничего о тебе не знаю. Джош переплетает свои пальцы с моими и кладет наши руки себе на живот. Я описываю маленькие кружочки кончиками пальцев, и он снисходительно вздыхает: – Конечно знаешь. Давай перечисли все. – Я знаю только поверхностные вещи. Цвет твоих рубашек. Твои прекрасные синие глаза. Ты питаешься одними мятными драже, в сравнении с тобой я выгляжу поросенком. Ты наводишь ужас на три четверти сотрудников «Б и Г», так что они буквально падают в обморок, но только потому, что оставшаяся четверть еще с тобой не сталкивалась. – Сборище слюнтяев, – ухмыляется Джош. Я продолжаю перечисление: – У тебя есть карандаш, которым ты пользуешься для каких-то тайных целей – думаю, связанных со мной. Каждую вторую пятницу ты сдаешь вещи в химчистку. От проектора в комнате совещаний у тебя резь в глазах и головная боль. Ты здорово умеешь использовать молчание, чтобы выводить из себя людей. Это твоя проверенная стратегия на собраниях. Ты сидишь и смотришь своими глазами-лазерами, пока твой оппонент не рассыплется. – (Джош не прерывает меня.) – О, и ты втайне глубоко порядочный человек. – Ты явно знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой. Я ощущаю, как он внутренне напрягся. Когда я смотрю ему в лицо, на нем написано потрясение. Мои розыски напугали его, перетряхнули застарелые и лелеемые в душе привычки. К несчастью, следующие мои слова звучат так, будто их произносит маньячка. – Я хочу знать, что происходит у тебя в мозгах. Хочу выдавить твою голову, как лимон. – Зачем тебе вообще что-то обо мне знать? Я думал, стану для тебя славным партнером по сексу из ненависти на один раз, после чего буду вычеркнут из списка, а ты сойдешься с каким-нибудь мистером Милым Парнем. – Я хочу знать, что за человека буду использовать и делать объектом своих чувств. Какая твоя любимая еда? – Ванильное мороженое. Съеденное из твоего стаканчика твоей ложкой. И клубника. – Твое идеальное место для отпуска? – «Скай даймонд строуберис». Когда я поднимаю на него раздосадованный взгляд, он смягчается и указывает на картину в раме: – Вот такая тосканская вилла. – Мне хочется забраться в эту картину. Что бы ты стал там делать? – Плавал бы в бассейне с мозаикой на дне. – Джош улыбается, видя, как радует меня этот образ. – У этого бассейна есть где-нибудь фонтанчик? Маленький лев, который выплевывает из пасти воду? – Да, есть. Поплавав, я лежу в тени, ем виноград и сыр. Потом я бы выпил большой стакан вина и уснул, прикрыв лицо книгой. – Ты, вообще-то, описал рай. Что происходит дальше? – Забыл упомянуть, что со мной в бассейне плавала красивая девушка, она же дремлет рядом на солнышке. Она голодна. Я, пожалуй, приглашу ее куда-нибудь съесть пасту. Углеводы и жиры, посыпанные сыром. – Мне нравится эта пищевая фантазия, – выдавливаю из себя я. Так хочется быть той девушкой, что я готова завыть. – Обратно на виллу мы пойдем пешком в темноте, и я расстегну молнию на ее красном платье. Накормлю клубникой с шампанским прямо в постели, чтобы подкрепить ее силы. – Как ты все это придумываешь… – Я настолько зачарована, что едва ворочаю языком. Если он так мечтает провести отпуск, я не переживу ночь в его спальне. – Потом я проснусь, и на следующий день все повторится. С ней. Неделями. Я пялюсь на картину и представляю, что стою вместе с Джошем под мерцающим темно-фиолетовым небом, фары едущих вдалеке машин освещают ряд выстроившихся вдоль дороги тополей. Нужно что-то сказать. Все равно что. Джош смотрит на меня, явно забавляясь. – Счастливая сучка. Он громко смеется. Я задаю следующий вопрос викторины: – Ты оказался на необитаемом острове после кораблекрушения. Какие три вещи ты возьмешь с собой? – Нож. Штормовку. – О последней вещи он думает долго. – И тебя. Чтобы вызывать твое раздражение, – поправляет он сам себя. – Я не вещь. Я не в счет. – Но мне будет так одиноко на острове, – замечает Джош. Я думаю о том, как он сидит один на общем собрании. – О’кей. Значит, мы с тобой тащимся по пляжу, и я проклинаю тебя за то, что ты вырвал меня из цивилизации, оставив без средств по уходу за волосами и помады. Что тогда? Он шевелит губами, касаясь мочки моего уха, и от моей дрожи трясется весь диван. Почувствовав, как его рот прижимается к моей шее, я издаю громкий стон. Джош выключает телевизор, и мгновение я пребываю в уверенности, что он сейчас проводит меня к машине. Или возьмет на руки и бросит на свою кровать. Трудно сказать. Он поднимает руку к моим волосам, мягко проводит по ним кончиками пальцев, добирается до кожи головы. Мои веки трепещут. – Я бы соорудил для тебя навес и нашел кокос, и потом мы вместе проводили бы время. – Как? – Мой голос едва ли громче шепота. – Может быть, вот так. – Он прижимает свои губы к моим. Глава 17