Ее большие синие глаза влажно поблескивают, а голос делается все выше и выше. Не выдержав, она всхлипывает, и маленькая прозрачная слезинка прокатывается по ее щеке. Я растеряна. Если бы Лиза вела себя как сука, я бы с легкостью поставила ее на место. Но теперь, когда она кажется такой уязвимой и несчастной, я совершенно не знаю, как себя вести. Пожалеть? Сделать вид, что ее слова меня не зацепили? Или, может, просто уйти? – А знаешь, что он шепнул мне на ухо, когда мы сегодня встретились? – хрипит она, едва сдерживая рыдания. Я медленно веду головой из стороны в сторону. – Сказал, что я пожалею, если ни дай бог взболтну тебе о нашем прошлом. Велел держать язык за зубами, представляешь? – снова всхлип. – Но я подумала, какого черта? Что мне еще терять? Так что делай выводы сама. Решай, хочешь ты в будущем оказаться на моем месте или все же нет. Шмыгнув носом, Лиза огибает меня по дуге и скрывается в неизвестном направлении. А я остаюсь стоять на месте. Смущенная. Шокированная. Придавленная ее внезапными слезами как гранитной плитой. Глава 26. Ранель Двенадцать лет назад. После того подслушанного разговора мое отношение к маме резко изменилось. Нет, я не перестал ее любить, конечно. Но вот доверять перестал. В душе поселилась какая-то черная горечь, которая преследует меня повсюду. Куда бы я ни шел, я думаю о родительнице и ее запретной связи с хозяином. А еще о ребенке, которого он ей заделал. Спустя какое-то время мамино самочувствие нормализуется. Тогда я решаю, что она выполнила волю Рустама Каримова и избавилась от беременности. Придя к такому выводу, я не испытываю ни облегчения, ни успокоения. Но, по крайней мере, надеюсь, что подобная ситуация больше не повторится, а со временем и вовсе забудется. Как же жестоко я ошибаюсь. Тот роковой день оседает в моей памяти на всю оставшуюся жизнь. Черной кляксой отпечатывается на подкорках сознания. Одной размашистой линией перечеркивает мое детство и ставит в нем жирную финальную точку. Субботним утром мать по обыкновению молчалива. В глазах – мрачная задумчивость, меж бровей залегла напряженная складка. Мы с ней развешиваем влажное постиранное белье и не издаем ни звука. Я – потому что не знаю, как сформулировать все то, что хочу сказать. Она – потому что глубоко погружена в свои мысли. – Ольга, тебя хозяйка вызывает, – между рядами белоснежным простыней показывается лицо Инессы. – Зачем? – мать заметно напрягается. – Не знаю. Сказала, что срочно. Поторопись. Родительница кладет только что взятую наволочку обратно в тазик, и я замечаю, как сильно при этом дрожат ее руки. Буквально ходуном ходят. – Ранель, закончи без меня, – тихо роняет она и нетвердым шагом направляется в сторону хозяйского дома. Мамы нет около получаса, в течение которого я весь извожусь. Зачем она понадобилась хозяйке? Уж не прознала ли супруга Рустама Каримова о маминой беременности? А если прознала, то что теперь будет? Когда родительница наконец возвращается в нашу комнату, то первое что бросается в глаза, – это мертвенная бледность ее лица. Сразу ясно, что она чем-то глубоко опечалена. Но вот чем именно – большой вопрос. – Мам, что такое? – говорю взволнованно. – Чего хозяйка от тебя хотела? – Ничего, – отвечает она, на несколько секунд прикрывая веки. – Просто дала несколько указаний по поливу грядок. Это настолько явная ложь, что мне хочется прикрикнуть на маму. Обвинить ее в нечестности и заставить уже снять эту тупую маску христианского смирения. Я знаю все самые уродливые стороны ее жизни! Так какого черта она продолжает разыгрывать этот никчемный спектакль?! Но вместо того, чтобы выплеснуть праведный гнев, я молчу. А затем и вовсе вскакиваю с места и уношусь прочь. Подальше от этого красивого снаружи, но насквозь прогнившего изнутри особняка. Шатаюсь по округе, допоздна зависаю с пацанами на заброшке и изо всех сил стараюсь не думать о своей семейной драме. Домой возвращаюсь затемно и без лишних разговоров ныряю в постель. Разговаривать с мамой совсем не хочется. Да она, собственно, и не настаивает. Сидит у себя на кровати и листает потрепанный сборник молитв, что-то невнятно бормоча под нос. Воскресенье начинается странно. Я просыпаюсь на удивление рано. Открываю глаза с первыми рассветными лучами, но мамы в комнате отчего-то не нахожу. Это удивительно. Обычно в это время она еще спит. Куда же подалась сейчас? Недоброе предчувствие тугой спиралью закручивается где-то в области солнечного сплетения и тяжелым камнем оседает в животе. Я очень переживаю. Хотя сам толком не могу объяснить, почему. Выхожу на улицу и принимаюсь разгуливать подле ворот. Туда-сюда. Отчего-то мне кажется, что на разукрашенном первыми лучами солнца горизонте вот-вот появится мамин силуэт. И он действительно появляется. Завидев вдалеке родительницу, я ощущаю всплеск радости, но длится он недолго. Ровно до тех пор, пока я не замечаю, что мама еле держится на ногах. Ее ведет то вправо, то влево. Мотает, как лодку при сильном шторме. Подрываюсь с места и перехожу на бег. Быстро сокращаю расстояние между нами и взволнованно заглядываю ей в лицо. В нем ни кровинки. Губы дрожат. На лбу обильная испарина вышла. Косынка, покрывающая волосы, неаккуратно сползла набекрень. – Что с тобой?! – паникую я, закидывая ее руку на свое плечо. – Что случилось?! – Я совершила большую ошибку, сынок, – хрипит она, перенося на меня вес своего тела. – Очень большую ошибку… – Где ты была?! – не унимаюсь я. – Тебе плохо, мама?! Она не отвечает. Все силы уходят на то, чтобы передвигать ногами. Каждый шаг дается ей с большим трудом. Мама еле доходит до лестницы, ведущей к дверям нашего домика. А когда доходит – падает на колени и ползет по ступенькам уже на четвереньках. Словно раненная собака. – Мама! – я чуть не плачу. – Мама, что с тобой?! Меня разрывает на куски от собственного бессилия. Еще вчера с мамой все было хорошо, а сегодня она при смерти. Что же, черт возьми, случилось этой ночью?! Добравшись до нашей комнаты, она заваливается на пол. Прямо у порога. Напрягая жилы, поднимаю маму на кровать и вдруг замечаю, что у нее и ноги, и юбка сплошь в крови. Ее так много, что она ручейками стекает по маминым лодыжкам и окрашивает алым белые края ее носков. Жуткая догадка лезвием вспарывает сердце, и через секунду отвратительная правда доходит до моего мозга. Получается, мама не сделала аборт тогда. Она сделала его сегодня. – Подожди немного, – сиплю я, задыхаясь от ужаса. – Я сейчас вызову скорую и приду. Только не умирай, ладно? Пожалуйста, мам, не умирай! Глава 27. Ранель Двенадцать лет назад. Подлетаю к хозяйскому дому и как ненормальный принимаюсь колотить в дверь. Плевать, что еще слишком рано. Плевать, что все спят. Мне надо добраться до телефона и спасти мамину жизнь. Во что бы то ни стало. – Откройте! – ору я, напрягая голосовые связки. – Пожалуйста, впустите! По ощущениям я верещу у двери минут десять. А когда она наконец открывается, передо мной предстает хозяйка. Недовольная. Сонная. Кутающаяся в длинный шелковый халат. – Ты что вытворяешь?! – грозно интересуется она. – Мама… Моя мама…. Ей плохо, – тяжело дыша, выпаливаю я. – Нужно позвонить в скорую! Срочно! – Пошел вон! – брезгливо бросает женщина. – Еще раз разбудишь нас посреди ночи, сильно пожалеешь! Она порывается закрыть дверь, но я не даю ей этого сделать, вставив в проем свой ботинок. – Вы не понимаете! – кричу я. – Она умирает! – Ты совсем оборзел, щенок?! – злится хозяйка. – Алсу! – за ее спиной раздается властный голос Рустама Каримова. – Что случилось? Кто там пришел? – Выродок твоей мерзкой шлюхи, – ядовито цедит она. – Выгони его. Немедленно. Дверь распахивается шире, и на пороге показывается хозяин. В его черных глазах плещется раздражение, а я вдруг осознаю, что ненавижу его. Всей душой. Люто. Беспросветно. Будь я повыше и посильнее, непременно бы вцепился зубами в его шею. Перегрыз бы сонную артерию. Убил бы на месте. Этот ублюдок ничего другого не заслуживает. – Моя мать при смерти! – рычу я, задрав голову. – Из-за вас! – Закрой рот и проваливай, – хищно шипит мужчина. – Еще одно слово – и ты вылетишь отсюда так быстро, что даже пожитки собрать не успеешь. – Она вся в крови! – не унимаюсь я. – Она умрет, если ей не помочь! Дайте мне позвонить в скорую!