Когда приехала полиция, я вышел во двор. Я ничего не увидел ни на улице, ни вдоль тротуара, но когда повернулся обратно к дому, то увидел, что его фасад из белого алюминиевого сайдинга был помят в разных местах и что по меньшей мере в дюжине мест с него стекала яичная скорлупа. Ничего не оставалось, кроме как смыть ее, поэтому, пока полиция все еще была рядом, я вытащил шланг на передний двор и помыл фасад. Затем, около одиннадцати вечера, я проводил маму обратно в ее комнату и уложил в постель. Я никогда не забуду замешательство на ее лице, чувство уязвимости, этот страх в ее глазах. – Это просто яйца, – сказал я ей. Она непонимающе уставилась на меня. – Яйца? – Кто-то закидал дом яйцами, – сказал я. – Почему? – спросила она. Я никак не мог ей объяснить. Яйцами могли забросать дом… ну, к примеру, дом семьи серийного убийцы, при чем тут ее дом… О, черт. И правда. – Просто яйца, мам, – повторил я. Затем встал и направился к двери. Оказавшись у двери, я обернулся, посмотрел на нее и сказал: – Спокойной ночи. Она слегка улыбнулась, все еще смущенная. – Спи спокойно, мой дорогой сын, – сказала она. Я выключил свет. Казалось невозможным, что заснуть спокойно мне когда-нибудь удастся. Родители Лайонела склонились, чтобы проверить грядки с томатами в его студенческом общежитии. Эймс, Айова, 1963 год Глава девятая На следующее утро мои друзья отвезли меня в клуб «Висконсин», где я снова встретился с Бойлом. Затем мы вместе отправились в Центр безопасности, в котором наряду с управлением шерифа и различными залами суда размещалась окружная тюрьма Милуоки. Именно там содержался Джефф. По дороге Бойл рассказал мне, что Джефф сделал несколько заявлений, указывающих на то, что он может совершить суицид, и потому его поместили под усиленный надзор группы по предотвращению самоубийств. Оказавшись в Центре безопасности, Бойл и один из его помощников провели меня в пустую комнату со стенами, выкрашенными в светло-желтый цвет, длинной скамьей и столом. Некоторое время я ждал в тишине, пока Бойл и его помощник занимались бумагами, повернувшись ко мне спиной, чтобы дать мне как можно больше уединения. Джеффа привели через несколько минут. За все эпизоды его алкоголизма, в самые жестокие моменты его долгого падения я никогда не видел его таким изможденным, таким слабым, таким сломленным, таким потерянным. В наручниках, небритый, с растрепанными волосами, одетый в свободную тюремную одежду, он вошел в комнату как какой-нибудь персонаж дешевой тюремной драмы. Он не выказал никаких эмоций, когда увидел меня. Не улыбнулся и не проявил ни малейшего радушия. – Думаю, на этот раз я действительно готов, – вот и все его слова. Затем он еще раз повторил рефрен всей своей жизни, прожитой как одно длинное извинение: – Мне очень жаль. Я шагнул вперед, обнял его и заплакал. Пока я сжимал его плечи, Джефф стоял на месте, по-прежнему не проявляя никаких эмоций. – Как поживает бабушка? – спросил он, когда я отпустил его. Именно тогда и начался наш разговор, совершенно типичный для нас в своей невыразительности, в отрывистых фразах, в многообразии уверток, с помощью которых мы скатывались к тривиальности; разговор, в очередной раз избегающий осознания серьезности, которую приняла наша жизнь, избегающий осмысления того факта, что оба мы теперь находились в одном бесконечном кошмаре. – У нее все хорошо, – сказал я ему. – Она передает тебе привет. Он выглядел так, словно чувствовал, что не заслуживает этого. – Я действительно сожалею обо всех неприятностях, которые я ей причинил, – сказал он. – Ну, с ней все будет в порядке, – сказал я ему. Солгал, пожалуй. – Однако у нас были некоторые проблемы в доме. Вокруг было много репортеров, что-то в этом роде. – Так они действительно вас беспокоят? – Еще как. Кстати, бабушкин дом забросали яйцами. Он непонимающе уставился на меня. Я непонимающе уставился на него. – Нам помогает полиция, – добавил я через мгновение. – Они делают все, что в их силах. – Ну, может быть, все репортеры через некоторое время уйдут. – Может быть. Последовало долгое молчание, никто из нас не произнес ни слова, затем Джефф коротко, без всякого выражения кивнул, будто слегка подернувшись. – Розы выглядят отлично, – сказал я ему, – те, что ты посадил. – Это хорошо. – Желтые и красные. – Это хорошо. У меня получился хороший сад. – С кошкой все в порядке. Она вечно требует, чтобы ее наглаживали. Джефф кивнул. – Ты же знаешь, как ей это нравится. – Да. – Она всегда напрашивается на поглаживания, – сказал я. – Помнишь, как ты это делал раньше? Он молча уставился на меня. Я пожал плечами и больше ничего не ответил. – Я не знаю, что сказать, – произнес наконец Джефф. – Я тоже не знаю. – На этот раз я действительно облажался. – Да, ты это сделал. – Я действительно все испортил. – Ну, тебя все еще можно вылечить, Джефф, – сказал я ему. – Я действительно не понимал, насколько ты болен. Джефф ничего не ответил. – Тебе нужна помощь, Джефф. – Наверное, – сказал он ровным голосом. – Нам просто нужно убедиться, что ты получишь какую-то помощь. Он кивнул. – Ну, знаешь, психологическая помощь. – Да, типа того. – Может быть, тебе станет лучше, Джефф. – Может быть. – С профессионалами, людьми, которые могут тебе помочь.