Мальчишки ушли, явно расстроенные, а мы остались постоять еще недолго. Хотя не особо верилось, что кролик вернется. Может, и правда уже смотрит свой первый сон. — Дети… — вздохнул Ник. — Все равно успели посмотреть. Повезло. — Ты про документы спрашивала, — вспомнил он вдруг. — Да, там все не очень хорошо. Мне хотелось спросить про эти документы подробнее, но я не решилась. Если бы хотел, наверное, рассказал бы сам. Не из тех, кто будет умалчивать что-то из скромности. Мы, не сговариваясь, пошли вдоль забора — надеялись, что ли, еще кого-нибудь разглядеть? Но не встретили больше ни одной зверюги. Зато вдруг обнаружили приоткрытую калитку, которая вела на территорию больницы. Сегодняшний опыт (хождения по территориям) прошел абсолютно бесследно, потому что мы все-таки вошли внутрь. Кроликов не было. Да и неудивительно. На этой половине не осталось даже солнца, она целиком пряталась в тени от здания. Зато здесь были широкие деревянные качели. Что-то мне подсказывает, что предназначались они посетителям больницы или хотя бы персоналу, но никак не случайным прохожим. И все-таки Ник предложил: — Сядем отдохнуть? — А можно? — Все-таки порядочность была сильнее. — А отсюда кто должен прогнать? Даже если и прогонят — это будет возможность еще раз почувствовать ладонь Ника на моем запястье. Мы смогли уместиться на этих качелях практически втроем: справа я, слева Ник, а посередине его рюкзак, на который Ник без лишней скромности водрузил руку. Его пальцы замерли совсем рядом с моим плечом, сантиметрах в пяти. Вдобавок к тени, которая царила здесь, поднялся ветер, и я почувствовала, что начинаю замерзать, но с места не сдвинулась. Ник снял наконец очки. И смотрел сейчас вдаль. Зеленые у него глаза. Не обманула память… Мне представилось вдруг, будто мы плывем в лодке — и воображаемая лодка, и настоящие качели скрипят совершенно одинаково. Над нами раскинулось ночное небо, а волны величественные, но спокойные, бьются о борта, то усиливаясь, то ослабевая. Лодка деревянная, и на ее носу — фонарик в красном абажуре. Он должен указывать путь, но впереди настолько непроглядная тьма, что нам все равно не удается ничего рассмотреть. Зато позади нас тьма рассеивается, а это значит, что фонарь — предатель, он указывает наше местоположение оставшимся на берегу. Поэтому одновременно с тем, чтобы наслаждаться уединением, я так сильно боюсь, что совсем скоро нас заметят — и разрушат это волшебство. А оттого и наслаждаюсь не в полной мере. — Тебе нравятся животные? — спросила я, чтобы как-то разбавить тишину, унять разбушевавшееся сердце. — У нас никогда никого не было. Родители говорили, слишком большая ответственность. — Думаю, с такой ответственностью, как у Ильи, ваши животные были бы самыми счастливыми на свете, — заметил Ник. — Мы жили на земле, поэтому да. Когда-то у нас была овчарка. Кабель. — Давно? Он опустил голову и — было видно по взгляду — сам в себе утонул. — Не так уж. Но прожил десять лет, провожал меня в школу и встречал. Сидел во дворе, сторожил, морда была тоскливая… все время. Иногда выводили его гулять, но редко. В начале одиннадцатого класса, я жил в тот момент уже на квартире, отец был в отъезде, мама написала — приезжай, посмотри, что с ним. Сидела в доме, а сама не решалась выйти. Написала, что он молчит… Я приехал, как только закончились уроки, а они в тот день были бесконечными, как назло. — И что с ним было? Я знала, что ничего радостного не услышу в ответ. — Последние пару месяцев лишь ходил без сил с места на место, мало ел, родители говорили, от жары… Жара… — Кончики пальцев дернулись, и Ник вовсе убрал руку с рюкзака, прижал к себе. — Я уговорил свозить к ветеринару. У него взяли кровь, но, как потом выяснилось, — он будто специально говорил с безразличием, — опухоли в поджелудочных железах по анализу крови плохо выявляются. Так что он уснул и больше не проснулся. Ник вдруг резко оттолкнулся от земли, и качели с ужасным скрипом принялись покачиваться назад-вперёд, назад-вперёд, назад-впёред… На нашем море — шторм, велик шанс упасть за борт. — Он знает, что ты сделал всё возможное. — Значит, пора признать, что я человек с ограниченными возможностями, — он оттолкнулся вновь. — Когда он умирал, меня даже не было рядом. Он всякий раз радовался, когда я приезжал к родителям. Потому ли, что чувствовал, что каждый раз может стать последним. Ладно. Я не хочу больше это обсуждать. Мне вдруг так захотелось прикоснуться к нему, чтобы успокоить. Внешне Ник оставался безмятежным, но я видела — нечто прячется на глубине глаз, зеленых глаз, и несет он в себе куда больше боли, чем пытается показать. Пока я соображала (слишком долго, как всегда), Ник опомнился: — Еще успеем сходить к реке. Посмотрим на закат. Я знаю хорошее место, травка и песочек рядом с водой. «Спускаюсь к большой воде, маленький человек». — Тогда надо было брать с собой бутерброды — типа пикник. — И не удержалась: — Откуда ты знаешь так много хороших мест? И снова на лице — эта беспечно-хитрая улыбочка: — Иногда приходится вот так прогуливаться. Ну конечно. Ну конечно. — Идем, — согласилась я. — Хотя бы что-то будет на этой прогулке, к чему ты романтичен. Ник закатил глаза, но спорить не стал. Само собой, я и не надеялась, что он тут же возразит рьяно — словами, что романтичен ко мне… Но мечтала об этом тайно. И все-таки — после этого разговора между нами повисло напряжение, и движения будто стали резче, тревожнее. Ника всего лишь решила задать вопрос. Ника-Неловкость, Ника-Нелепость, Ника-Ничего-Лучше-Не-Спрашивай. Но ведь надо поддерживать разговор? Когда я не знаю, о чем говорить, я говорю об Илье. — А ты не знаешь, что за проекты у Ильи? Кажется, этот вопрос оказался для Ника самым неожиданным за сегодняшним вечер. — Он мне не рассказывает. Иногда просматривает мои. Я вспомнила, как Илья упоминал некого своего друга-гения, который совершает тысячу опечаток в минуту. Может, это и вправду Ник, но Илья вряд ли раскроет его инкогнито. — Почему вообще так? Вы ведь на разных факультетах учитесь. А проекты у вас одинаковые. — Все законы уже открыты. Так что все современные технари занимаются одним и тем же, по сути. Можешь непосредственно у него узнать, Илья в этом разбирается лучше. В общем, разговор у нас совершенно не клеился. Даже у Ника закончились вопросы. И желание вытягивать из меня какую-либо информацию. Мы шли в сторону воды — маленькие люди, и впрямь. Как много на свете людей — и как много проблем у каждого… Если взять каждую проблему каждого человека и превратить в саженец сирени, лет через двадцать каждый июнь на снимках планеты с космоса вся суша будет выглядеть сплошным пятном. Нежного сиреневого цвета. А солнце меж тем уверенно клонилось к горизонту. Мы уже даже не могли его видеть, и я отчего-то ужасно боялась не успеть на закат. Зато Ник испуганным не выглядел. И в целом — я не уверена, что очень-то уж хотел насладиться закатом. Удивительно, что он вообще решил пойти на набережную. Точнее, в какое-то там секретное место возле реки, где открываются такие чудесные виды, которых больше нигде не встретишь. Вообще-то я люблю воду. По моему стилю изложения видно. Но если без шуток — пожалуй, это самая близкая ко мне стихия. Абсолютная меланхолия. А если уйти на дно — то еще и полная отрешенность от внешнего мира. А Ник — ветер. Мой встречный ветер, мне стать попутным, моим стань… Ветер с водой не друзья, он вызывает у нее слишком много волнений. Вода достигает равновесия лишь в штиль. Да, без ветра кораблю никогда не сдвинуться, но стоит лишь чуть усилиться порывам — и на море случится буря, которая превратит корабль в призрак. О! У меня появился вопрос. Почему я думаю обо всем этом вместо того, чтобы говорить вслух? Если решусь, Ник или необычайно восхитится моим нестандартным мышлением и влюбится в меня по уши, или посчитает слишком уж странной, чтобы где-либо появляться в моей компании. И еще — все-таки далеко мы ушли от моего дома. А ведь еще возвращаться обратно… Замерзну, более чем уверена. — Обратно можно будет на маршрутке уехать, — заметил Ник, будто мои мысли подслушал. Ну вот. Он уже думает над тем, как бы со мной попрощаться. Не то чтобы я люблю переобуваться на лету, но сейчас подумала — согласна померзнуть еще немного, прежде чем вновь разойдусь с Ником на неопределенный срок. — Здесь ходят? — От главной набережной. Но до неё ещё пешком минут двадцать, насколько я помню… — Это, наверное, та самая, на которой я однажды едва не осталась ночевать? — Да? — удивился Ник. — Когда ездила на концерт. Писала тебе. Пару секунд он смотрел мне в глаза, будто пытался что-то в них прочитать. Потом заметил: — Да, было дело. Зато теперь знаешь необычный маршрут… На случай, если пешком все-таки придется идти.