Американец и перс, словно продолжая ту политическую борьбу, которую вели представляемые ими государства, перебрасываясь цифрами, меньше чем за минуту дошли до заветной цифры в два миллиона девятьсот тысяч. С учетом того, что до этого самый дорогой лот был продан за триста тридцать тысяч, все, казалось, и сам аукционер, затаили дыхание. А мне же пришла в голову мысль о том, за сколько бы на аукционе ушел невесть откуда появившийся на рынке шедевр Леонардо. Мало кому известный «Спаситель мира», в отношении которого имеются обоснованные сомнения, что это полотно имеет хоть какое-то отношение к Леонардо, в конце восьмидесятых ушел на «Сотбис» за те же самые триста тридцать с чем-то тысяч долларов. И был продан приятелем, правда уже бывшим, моего босса, одним из российских миллиардеров, в ноябре 2017 года, по слухам, наследному принцу Саудовской Аравии за баснословные четыреста миллионов. С учетом комиссии аукциона: за четыреста пятьдесят. Миллионов долларов. Новый, ранее считавшийся потерянным шедевр Леонардо вполне был способен побить и этот рекорд. А за сколько ушла бы с торгов «Мона Лиза», если бы она оказалась на рынке? За миллиард? Пять? Десять? Сто? И это при том, что в свое время она обошлась Леонардо в пару дукатов: доска из тополя, краски, модель, о личности которой до сих пор идут ожесточенные споры среди искусствоведов, и вдохновение великого мастера. Ну, сто миллиардов никто, даже самый богатый человек в мире, заплатить не в состоянии – пришлось бы тогда ради одного полотна стать банкротом. А вот консорциум миллиардеров? Или какой-нибудь ворочающий триллионами инвестиционный фонд? Почему бы, собственно, и нет? Кто сказал, что гений Леонардо не стоит ста миллиардов евро? Или даже триллиона? Размышляя, я едва не проспала выпяченную губу моего босса, так что Кариночка (двуногая!) весьма жестко толкнула меня в бок локтем, а сидевшая у нее на коленях другая Кариночка (четвероногая) злобно тявкнула, словно поругивая меня. – Три миллиона! – произнесла я заветную фразу, зная, что босс установил планку в три триста. На этот раз в зале воцарилась полная тишина. Американец, судорожно сглотнув, отрицательно качнул головой, давая вопрошающе смотревшему на него аукционеру понять, что вышел из игры. – Благодарю вас, месье Воротыйло! – обратился аукционер, как надлежало, не ко мне (не я же, в конце концов, платила три миллиона плюс комиссионные), а к моему боссу. – Три миллиона раз… Три миллиона два… Дамы и господа! Это последний шанс! Три миллиона три… И, как водится, устроил неимоверно долгую паузу, все еще не опуская молоточка. – …ииии… Предоставляя тем самым всем прочим участникам торгов возможность все же поддаться сиюминутному импульсу и повысить ставки. На что, судя по всему, никто не намеревался идти. Даже наш основной конкурент месье Шахрияр. – …ииии… Кариночка (двуногая!), прильнув к своему пупсику, моему боссу, уже шептала ему что-то в большое ухо, явно поздравляя того с новым приобретением. Не подозревая, что скоро я лишу ее пупсика оригинала, оставив ему, впрочем, весьма искусную копию. – …ииии… * * * Да, «Мона Лиза», самая известная и самая непонятая картина в мире. Самая растиражированная и самая загадочная. Шедевр шедевров и мечта любого коллекционера. И любого художника, которые уже больше полутысячи лет (вы только вдумайтесь в эту цифру!) черпали в ней вдохновение, копировали ее, издевались над ней, признавая только одно. Что даже у самых одаренных из них нет и сотой доли таланта Мастера. Уже любимый – хотя и не самый талантливый – ученик создателя «Моны Лизы», причем любимый, с высокой долей вероятности, не только в платоническом значении, Салаи, то есть «дьяволенок», или же Джан Джакомо Капротти да Орено, еще при жизни Мастера создал массу вариаций на тему «Моны Лизы», в том числе гологрудую, несколько разухабистую «Мону Вану», одна из которых висит в Эрмитаже, а другая – в Музее Конде. Но голая грудь копии, к тому же весьма посредственной, не заменяет таинственной улыбки оригинала. …А потом, с наступлением эпохи нового искусства в двадцатом веке, пошло-поехало (и это только стотысячная часть реальных примеров!): «Мона Лиза», дважды перечеркнутая красным, на коллаже Малевича. «Мона Лиза» с мушкетерскими усиками и бородкой Марселя Дюшана. Автопортрет Сальвадора Дали в виде Моны Лизы – опять же, с усами, правда уже не мушкетерскими, а тараканьими, и иконографичным ликом самого мужа деятельной Гало. «Мона Лиза» с лицом, как воздушный шар, почти на все полотно колумбийца Фернандо Ботеро. Штампованная в виде красочного поп-плаката «Мона Лиза» Энди Уорхола. «Мона Лиза» – зомби от Жан-Пьера Казема. Наконец, из последнего: «Мона Лиза» с базукой на плече от короля граффити и стрит-арта Бэнкси, надежно скрывающего от мировой общественности свои подлинное лицо и имя, на белой кирпичной стене в лондонском Сохо. И, как апофеоз, от какого-то подражателя Бэнкси (который сам подражал Леонардо!): «Мона Лиза», задирающая юбку и презентующая всем… Нет, не свою загадочную улыбку, а весьма ординарную пятую точку. Опять эпатаж, опять голое тело, ведь за полтысячи лет посредственности ничего нового придумать не смогли – и вот круг от Салаи до неведомого копииста замкнулся… * * * – Три миллиона триста тысяч! – раздался изнеженный голос в тот самый момент, когда молоточек аукционера почти что коснулся пульта. Вот именно почти что! Перс, в этот раз и не думая смотреть в нашу сторону, глядел вперед, на сцену, где двое молодых помощников в униформе и белых перчатках держали защищенный пуленепробиваемым стеклом стенд, на котором были размещены все три листа кодекса Леонардо. – О, благодарю вас, месье Шахрияр! – Аукционер был сама любезность. Еще бы, ведь и он имел с каждого лота свои комиссионные, а цена кодекса превзошла оценочную стоимость на целых два миллиона. Хотя почему за три ветхих желтых листка, покрытых несколькими рисунками гения, а также текстом в зеркальном отражении и странным, напоминавшим частокол орнаментом по одному из нижних углов, надо было платить три с лишним миллиона евро? Видимо, по той же, по какой за «Спасителя мира», к которому Леонардо, возможно, не имел отношения, было всего несколько лет назад заплачено четыреста миллионов. С комиссионными – четыреста пятьдесят. И по той, по которой за «Мону Лизу», окажись она на аукционе, предложили бы и миллиард, и пять, и десять, и, кто знает, все сто. Или даже триллион? – Месье? – Аукционер, как в подобных случаях обычно бывает, напрямую обратился к моему боссу, понимая, что если кто и предложит сумму выше, так это только он. – Итак, месье? Воротыйло, чья шея приняла угрожающий свекольный оттенок, раздавил в руке только что вынутый из кулька алмазно-белый леденец и, смотря впереди себя, процедил по-русски: – Мона, три четыреста! Ну надо же, он переступил финансовый порог, который сам же себе установил! Вскинув табличку, я оповестила об этом весь зал, который, казалось, выдохнул от облегчения. Молоточек снова пошел вверх. – Месье Шахрияр? Да или нет? Возникла недолгая пауза. Перс, рука которого, казалось, приклеилась к его неестественно черной бороде, сверкала гигантским рубином. – Да или нет, месье? Три миллиона четыреста тысяч евро раз, три миллиона четыреста тысяч евро два. Три миллиона четыреста тысяч евро… И снова театральная, годами оттренированная пауза, самая драматичная за весь аукцион. – Три миллиона четыреста тысяч… В этот решающий момент Кариночка (двуногая!), сделав суетливое движение, задела сидевшую у нее на коленях другую Кариночку (четвероногую), да так неудачно, что та снова залилась диким лаем. – Три миллиона четыреста тысяч три!.. Но тут над головами гостей, сидевших в соседнем ряду, взметнулась табличка, а аукционер произнес: – Увы, я не слышу вас из-за собачьего лая… Что вы сказали, месье Шахрияр? Три миллиона пятьсот тысяч евро? Перс кивнул, подтверждая это, и я уставилась на Воротыйло. Предложит или нет? Лимит был не просто исчерпан, а уже с лихвой. Но если Воротыйло не приобретет кодекс, то все мои предварительные договоренности с покупателем пойдут прахом. А для бизнеса это было крайне вредно. – Месье Воротыйло, желаете ли вы дать три миллиона шестьсот тысяч? Возможно, иную сумму, превышающую ту, которую предложил месье Шахрияр? А ведь все было бы так просто! Если бы из-за лая собаки аукционер не услышал слов перса, мой босс заполучил бы кодекс Леонардо. И мой тайный покупатель – примерно полгода спустя. Я ведь уже рисовала себе картинку нашего сегодняшнего триумфа. Мой босс, принимая поздравления своей четвертой супруги, удовлетворенно мне кивает, я же, чувствуя, что накопившееся напряжение спадает, задумываюсь над вопросом, куда вложить прибыль, полученную за продажу на сторону кодекса Леонардо.