Мне это было только на руку, ведь сделка позволит в итоге все же не разочаровать моего тайного клиента и, совершив подмену, продать ему оригинал, в то время как Воротыйло придется восторгаться копией. Только во всей схеме была одна-единственная закавыка: месье Шахрияр никогда и ни при каких обстоятельствах не продавал экспонаты своей коллекции. Однако если я скажу об этом боссу, то снова за короткий промежуток времени разочарую его, и он, чего доброго, решит, что мне в самом деле пора на покой. Пришлось на ходу что-то придумывать, и наконец я выдала: – Мадам Барбара… Помните, мы как-то несколько лет назад были в ее антикварном салоне в районе Сен-Поля? Ну, когда речь шла о гравюре Мастера Е. S., которая оказалась подделкой… Босс, продолжая делать приседания, заявил: – Тридцать один – тридцать два… А, эта эксцентричная особа, что по-русски шпарит, как мы с тобой, хотя и француженка насквозь, которая нас надуть пыталась? Ну, и чем она нам может помочь? Она ведь какая-то мелкая сомнительная антикварша, не более того… Я усмехнулась, поняв, что настал момент блеснуть инсайдерскими знаниями, недоступными подавляющему большинству занятых в сфере бизнеса с предметами искусства. – Это так, и доверять старухе я бы не стала, так как она нечиста на руку и, говорят, даже когда-то отмотала за это срок, причем немалый. Однако она в течение многих лет была пассией месье Шахрияра… – Сорок девять – пятьдесят… Босс, резко прекратив делать приседания, заявил: – Вот видишь, даже дыхание не сбилось! Так что хоть и умер три часа назад, сейчас я живее всех живых! Но стоило ли в таком случае делать пятьдесят приседаний, я не была уверена. Воротыйло продолжил: – Так он что, разве не «голубой»? Как он одевается, как говорит, как ведет себя… Я сдержала вздох. Босс как был простым воронежским пацаном, так им и остался. – Ну, я не в курсе его сексуальных предпочтений и не хотела бы, если честно, быть в курсе. Думаю, все, что вы подметили, это его тусовочный имидж. Но то, что мадам Барбара много лет состояла с ним в связи, факт. Правда, потом она его бросила… – Наверное, все же поняла, с каким гусем связалась! – не унимался босс, а я сказала: – Но, и это мне хорошо известно, является одной из немногих, с кем месье Шахрияр поддерживает тесные отношения и кто имеет допуск в его дворец в Сен-Клу. Если вы попросите месье Шахрияра принять вас, вам будет отказано в аудиенции. А вот если это сделает его бывшая пассия… – А ты голова, Мона! – заявил босс, просияв. – Так, где мои шмотки? Кроме ботинок ничего не осталось, так как пришлось разорвать для реанимации? Ничего, заедем сначала в отель, а оттуда рванем к этой мадам Барбаре! Что мы и сделали – разубеждать босса в необходимости соблюдать постельный режим после клинической смерти все равно было делом бесперспективным. * * * Шофер, по настоянию Воротыйло, выпустил нас неподалеку от антикварной лавки мадам Барбары, и я заметила, как оттуда вышла молодая рыжеволосая девица, несмотря на весь свой модный прикид, явно русская, направившаяся к коренастому, еще более явно русскому, смазливому брюнету, с индифферентным видом ожидавшему ее на улице. Судя по тому, как скованно они себя вели, молодые люди не сошлись во мнениях. Впрочем, я выбросила их из головы, когда мы вошли в лавку Барбары. Она уже закрывалась, но ради нас мадам сделает исключение. Точнее, ради моего босса. Избавиться от вездесущих Кариночек, увы, не удалось, однако мы в последние два часа упорно игнорировали друг друга, и это получалось неплохо. – Добрый вечер, мадам и месье! – раздался серебряный голос мадам, и та, за последние годы, что мы не виделись, сильно постаревшая и резко сдавшая, но все еще удачно при помощи косметики это скрывавшая и одетая, как всегда, с парижским шиком, вышла к нам откуда-то из лабиринтов своей лавки. – Добрый вечер, Юрий Дмитриевич! Конечно, она прекрасно помнила, как зовут моего босса: все же нечасто к ней в лавку захаживают русские миллиардеры. – Добрый вечер, мадемуазель Мона, – обратилась она ко мне на французском, а потом бросила быстрый взгляд на обеих Кариночек. Ну да, когда мы навещали Барбару в последний раз, Кариночка (двуногая) еще школу оканчивала, а четвероногая еще и на свет не появилась. И босс был женат на своей третьей, как ее там… Ах, ну да, Инночке! – Чем могу вам помочь? – произнесла мадам, сразу беря быка за рога. – Наша последняя встреча завершилась, насколько я помню, далеко не самым красивым образом. Ну да, когда босс понял, причем, естественно, благодаря мне, что старуха пытается всучить нам фальшивого Мастера Е. S., то использовал далеко не самую нормативную русскую лексику, а самыми приличными были выражения наподобие «тупорылая обманщица» и «старая крыса из парижской канализации». Похоже, мадам этих выражений, впрочем, при сложившихся тогда обстоятельствах абсолютно справедливых, не забыла. – Вы с этим иранцем спали? – заявил босс, тоже не забыв, как мадам пыталась обмануть его, желая втюхать за полтора миллиона евро поддельного Мастера Е. S. Лицо мадам дрогнуло: она явно ожидала чего угодно, но только не такого вопроса. И уже тем более не от моего босса-миллиардера. – Что вы имеете в виду? – произнесла она, трепеща длинными ресницами, и Кариночка (двуногая!) заявила: – Тетя, ну что тут, блин, не понять? Ты спала с этим бородатым мошенником, который во дворце в Сен-Клу живет? Сечешь? Надо сказать, что сорвавшаяся сделка по Мастеру Е. S. мне тогда пришлась кстати: я смогла склонить находившегося явно не в духе босса, как раз переживавшего разрыв со своей, как ее там, Инночкой, к покупке Мастера света свечи, который уже в конце того же года отправился в Сингапур, уступив место в коллекции Воротыйло отличнейшей копии. Судя по всему, мадам Барбара секла. Каменея на глазах, мадам отчеканила уже по-французски: – Месье, прошу вас немедленно покинуть мою лавку! Воротыйло по-французски говорил плохо, но понимал многое. И был, несмотря ни на что, неплохим бизнесменом. – Я покупаю у вас это! – Он рукой обвел все то, что было у него под боком. – Сколько хотите? Я еле заметно поморщилась. И что нам делать с этими кошмарными секретерами, каменными фонтанами, жуткими сервантами и уродливыми викторианскими нимфами? – Миллион евро! – заявила мадам снова по-русски. Она хоть и была мошенницей, к тому же старой, однако в деловой хватке мало чем уступала моему боссу. Начало торгам, ставкой в которых был звонок месье Шахрияру с просьбой принять моего босса, было положено, и двое приступили к бизнес-диспуту, то есть, выражаясь словами Кариночки (двуногой!), открыли базар. Пока мадам и босс пытались сойтись в цене за груду рухляди, которая не стоила и пятидесяти тысяч евро, я, не желая принимать в этом участия и еще меньше находиться подле обеих Кариночек, все же бросила взор на то, что хотел по явно спекулятивной и многократно завышенной цене перекупить мой босс, дабы получить доступ к месье Шахрияру. Брать с собой не будем, это не нужно ни в швейцарском шале моего босса, ни в его венецианском палаццо, ни даже в редко посещаемом рублевском особняке. Может, отослать в качестве гуманитарной помощи провинциальным родственникам Кариночки – конечно, двуногой? Ну, можно, конечно, и четвероногой… Ничего стоящего мой профессиональный искусствоведческий взгляд не заметил, я перевела взгляд с клавесина на золоченого слона без одного бивня, и тут меня словно током пронзило. * * * Чувствуя, что меня трясет, чего со мной никогда не случалось, я подошла к большому помпезному серванту времен Третьей империи, на котором, совершенно туда не вписываясь, находилась поставленная под наклоном картина. Та самая, которая не давала мне покоя – и мысли о которой привели к тому, что я, не разглядев и не расслышав указаний босса, упустила кодекс Леонардо, в результате чего мы оказались в этой забитой третьеразрядным барахлом лавке. Это была «Мона Лиза». Конечно, копия, в крайне плохом состоянии, потемневшая и даже, кажется, закопченная, сплошь покрытая сеткой глубоких трещин-кракелюров, однако созданная рукой более чем талантливого, я бы даже сказала, гениального копииста, сумевшего – и это было видно, даже несмотря на патину веков – «схватить» технику неподражаемого леонардового сфумато более чем профессионально. Не исключено, одного из так называемых леонардесков, ближайших учеников Леонардо, работавших в его мастерской по его инструкциям и приложивших – в прямом смысле! – руку к шедеврам, выставленным сейчас в музеях с мировой репутацией: шедеврам, которые считаются творениями самого Леонардо. Не исключено, и к подлиннику «Моны Лизы». И уж точно – к «Спасителю мира», который сменил владельца за четыреста миллионов долларов. С комиссионными аукциона: за четыреста пятьдесят. Леонардески, конечно, тоже были талантливы, да и учились мастерству у самого Леонардо, но до Мастера и Учителя им было далеко. Хотя тот, кто создал эту копию, сумел максимально близко передать магическую ауру «Моны Лизы» и даже изгибы ее знаменитой улыбки. И такой вот леонардеск может на рынке предметов искусства, после полной реставрации и хорошей раскрутки, принести немало миллионов. Конечно, не четыреста (а с комиссионными аукциона: четыреста пятьдесят), но все равно солидную сумму. Ту, которая могла бы перекочевать в мой карман – и только мой. Чувствуя, что визит в лавку Барбары явно имел высший смысл, я взяла в руки копию «Моны Лизы». Да, состояние отвратительное, сразу видно, что хранили, не заботясь о состоянии шедевра, но опытные реставраторы это поправят.