Хотя речь там шла о совершенно иной материи, но в итоге все сводилось к тому же: чья точка зрения важнее – его или ее. Например, относительно того, стоит ли ей после свадьбы сразу же беременеть и бросать работу. Ведь он, видный программист, зарабатывал, несмотря на свои неполные двадцать четыре года, более чем солидно. Наверное, не только для Москвы, но и для Парижа. Впрочем, может, даже и в обратной последовательности. Да, воззрения у Степы, которого Лиза любила без памяти, были более чем консервативные. Против детей она ровным счетом ничего не имела, но почему именно сейчас, когда в ближайшие года два-три решится, сможет ли она подняться по карьерной лестнице? Почему не после? Да и зачем, вообще, увольняться – можно же работать из дома, можно на неполную ставку, можно вообще свою модель придумать… Но ее идеи Степе не понравились – тогда он и назвал ее впервые «Елизаветой». Степа, казалось, не слышал, продолжая с бледным, искаженным лицом взирать на нее, вцепившись Лизе в плечо и преграждая своим высоким спортивным телом путь к двери. – Ты делаешь мне больно, Степа! Она повторила это, но не громче, а, наоборот, тише, однако именно это и подействовало: черты лица ее будущего мужа смягчились, он убрал руку и даже подвинулся в сторону, хоть и немного. – Ну, как знаешь! В том рассказе муж пошел помогать жене, а оборотень его тоже разорвал в клочья! Лиза поняла: Степан ей помогать не пойдет. Впрочем, он ведь ей и не муж. * * * Открыв дверь, Лиза вышла в коридор и практически тотчас услышала у себя за спиной клацанье замка и хруст поворачиваемого ключа – Степан немедленно закрыл за ней дверь. А она точно его любит? За соседской дверью вдруг снова вспыхнул свет. Лиза, не ощущая страха (этим страхом ее заразил Степа!), однако чувствуя некое подобие беспокойства (что с учетом ситуации было вполне понятно), подошла к приоткрытой на несколько сантиметров двери и замерла. Что сказать – и, главное, на каком языке? По-французски она говорила неважно, в отличие от английского, которым владела весьма неплохо. Но, как она слышала, многие французы, в особенности пожилые, принципиально не общаются с туристами на английском, даже если он им знаком. Поэтому, кашлянув, девушка произнесла по-французски: – Добрый вечер… И запнулась. Ну да, в три утра желать доброго вечера более чем странно. И, вообще, что ей стоит добавить: «месье» или «мадам»? Она ведь не знала, с кем имеет дело. Или с чем. – Добрый вечер… – повторила она, и в этот момент из щели между приоткрытой дверью и косяком высунулась худая, покрытая пергаментной кожей рука, причем так внезапно, что Лиза вздрогнула. Длинный палец с ногтем, больше похожим на коготь, поманил ее. Лиза в страхе обернулась, уверенная, что Степан наблюдает за происходящим из-за закрытой двери в глазок, явно не желая присоединяться к ней. Интересно, если из-за соседской двери на нее сейчас в самом деле выскочит что-то кошмарное, например оборотень или, с учетом странной конечности, зомби или ведьма, и ей придется уносить ноги от нечисти – Степан откроет ей дверь спасительной квартиры? Отчего-то Лиза не была уверена в этом. Палец с когтем продолжал манить ее, и Лиза, сделав шаг, переборола страх. – Вам нужна помощь? – спросила она, осознала, что задала вопрос по-русски, и тотчас перевела его на французский. Дверь вдруг резко распахнулась, и Лиза действительно увидела некое подобие ведьмы – хотя нельзя было сказать, женщина это или мужчина. Крайне худое, изможденное, покрытое пергаментной кожей тело, скуластое лицо с огромными глазами, вислые длинные волосы: тот, кто обитал за соседской дверью, обладал поистине запоминающейся и внушавшей трепет внешностью. В особенности в три часа ночи. – Вы говорите по-русски? – произнес то ли сосед, то ли соседка по-английски – тело укутывало некое подобие халата-савана. – Вы тоже? – спросила Лиза, которая вдруг поняла: никакой это не монстр, не ведьма и не оборотень, а одинокий пожилой, вероятно, больной не только физически, но в первую очередь психически человек, чей покой она потревожила дурацкой выходкой со звонком в три часа ночи. Сосед (Лиза все же уверилась, что это мужчина) быстро произнес: – Не говорю, но понимаю. Это ведь они вас послали? – Они? – переспросила Лиза, а сосед закивал, словно не сомневаясь в правдивости своих слов: – Ну да, они, кто же еще! Они ведь обхаживают меня, выжидают, хотят убить. Вероятно, и убьют. Сначала льстили, потом, когда не помогло, стали угрожать, теперь подослали красавицу… Лиза смутилась. То ли от того, что вела в три часа ночи в парижском доме на рю Франсуа Мирон разговоры, вполне подходящие для пьесы абсурда какого-либо известного французского драматурга, то ли потому, что этот неведомый тип назвал ее красавицей. – Но скажите им, что я ничего не отдам! Он мой, только мой! Леонардо мой! Дверь внезапно захлопнулась, и из-за нее донеслись все те же слова, только уже на французском, впрочем, речь вскоре стихла. Постояв, Лиза пожала плечами и громко сказала по-русски: – Мне очень жаль, что мы вас потревожили… Ну, Степа к этому причастен не был, поэтому она исправилась: – Что я вас потревожила. Если вам нужна помощь, скажите, что мне сделать. Тишина, хотя Лиза не сомневалась, что странный сосед, прильнув к двери с обратной стороны, жадно ловит каждое ее слово. – И уверяю вас: они меня к вам не посылали! Кто эти «они», я, вообще, не знаю! За дверью снова что-то бабахнуло, но ответа на ее тираду не последовало, и Лиза, пожелав соседской двери доброй ночи, подошла к своей. В том, что Степан наблюдал за ней все это время, она тоже не сомневалась, поэтому произнесла: – Как видишь, оборотень оттуда не выпрыгнул. Ну да, ведь до полнолуния еще далеко. Так что бог миловал. Вернее, черт. Ну, ты откроешь, Степа, или мне придется проситься на ночлег к нашему эксцентричному соседу? Замок, задребезжав, провернулся, и Степан приоткрыл ей дверь. Впрочем, едва ли больше, чем на треть. Однако, когда она оказалась в коридоре (и он, тотчас захлопнув дверь и снова заперев замок на ключ, а потом перепроверив, дергая ручку, что они надежно отгорожены от подъезда, прижал ее к себе и произнес, вновь став прежним Степой – милым, чутким и милым, – своим обычным голосом: – Лизок, ну ты даешь! С местными парижскими сумасшедшими общаешься… Он поцеловал ее в губы, причем властно и долго, а Лиза, вывернувшись из его объятий, ответила: – С сумасшедшими? А ты уверен, что это не оборотень, зомби или, на крайний случай, вампир? – Такими вещами не шутят, Лизок! Потому что бывает то, чего и быть не может! И на твоем месте я бы соваться в чужие дела не стал… Но все дело в том, что Степа не был на ее месте, а был на своем. И Лиза вдруг задумалась, так ли уж точно она хочет, выйдя за Степу замуж, переместиться со своего места на место его. А хочет ли она вообще выходить за него замуж? Странно, но ведь эту поездку Степа и организовал после того, как она приняла его предложение. Но принять предложение не значит поставить подпись в ЗАГСе. – Ты у меня смелая, Лизок! А я трусишка! Ну да, такой вот я, как все мужики… Сама знаешь, какая русская баба… Кажется, кого-то мучила совесть, кому-то было стыдно. Или, впрочем, кто-то кусал себе локотки, потому что выставил себя в дурацком свете. И этот такой родной кто-то теперь пытался реабилитировать себя в глазах своего Лизка, покрывая ее лицо поцелуями и, кажется, на полном серьезе намереваясь заняться с ней сексом в прихожей парижской квартиры. Перед дверью, за которой располагалась еще одна дверь, а за той некто, прильнув большим морщинистым ухом, внимал каждому слову, вздоху и стону, который доносился до него. Некто – или нечто. – Извини, Степа, но что-то я устала. – Лиза решительно оттолкнула от себя разошедшегося, причем, похоже, не на шутку, молодого человека, своего будущего мужа. – И ты наверняка тоже! Мы уже двадцать четыре часа на ногах!