– Интересно, каким это образом ты заполучил открытку Лизы Ф., да еще с инициалами, если обладателем их всех был покойный Клод? Скажи-ка, брат Леонардо, а не имеешь ли ты отношения к его кончине и не подослал ли ты к нему эту рыжеволосую русскую, чтобы она его ограбила, убила и приволокла тебе эти жалкие открытки? Которые никуда и никогда не приведут, потому что все это полнейшая ерунда! Обладатель сочного баса, помахав открыткой перед носом оторопевших соседей по столу, заявил: – Думай, что хочешь, брат. Или, может быть, сестра? Собравшиеся загалдели, и я приняла решение: сейчас или никогда! Если подняться и просто уйти, словно тяготясь малоприятной сценой внутренних разборок, то никто не сочтет такое поведение странным. – Оскорбление председателя! Это должно повлечь за собой санкции! – раздались голоса, а обладатель сочного баса, спрятав открытку от одного из членов Лиги Леонардо (или, быть может, все-таки Лодырей и Лузеров?), который с горящими глазами протягивал к ней свои подагрические руки, обогнул стол и направился к выходу. – Ты не смеешь покидать заседание без разрешения на то председателя, а я его тебе не давал! – закричал председатель, явно не зная, что предпринять, а бунтовщик засмеялся: – Ну, так я же вышел из ваших рядов, так что ваши статуты для меня ровным счетом ничего не значат! Председатель буквально завопил: – Ты не можешь в одностороннем порядке сложить полномочия, по статутам это должно быть подтверждено Лигой, а это еще места не имело. Так что ты по-прежнему подчиняешься моим приказаниям! Ну да, стать членом секты, хоть самой идиотской, хоть Лодырей и Лузеров, легко, а вот покинуть ее, похоже, крайне сложно. Бунтовщик, безрезультатно пытаясь открыть дверь при помощи своего перстня, в раздражении заявил: – Ты что, заблокировал дверь? Открывай немедленно! Председатель же, явно чувствуя перевес на своей стороне, ответил: – Сначала ты отдашь нам открытку Лизы Ф. Таковы статуты, ты не имеешь права утаивать от нас свои приобретения! Обладатель сочного баса ткнул в мою сторону: – Шахрияр все время этим занимается, но вас это никогда не волновало. Ну конечно, он ведь ужасно богат, а я всего лишь состоятелен. Шахрияр, скажи, так когда ты занесешь нам кодекс? Я замерла, сочтя, что молчать в данной ситуации лучше всего. И правильно сделала, потому что председатель заявил: – Так как ты по-прежнему наш брат, то отдавай открытку! Бунтарь, ударив по заблокированной двери, крикнул: – Никакой я вам не брат, сестра! Ладно, мой выход из ваших рядов не принимаете, однако ты ведь только что сам меня выбросил из Лиги. И все это слышали. Право такое у тебя как у председателя имеется, так что я свободен. Открывай дверь, идиот! Он стал бить в запертую дверь кулаком, а председатель, вытащив из-под плаща пистолет с черной рукояткой, провозгласил: – Ты никуда не уйдешь до тех пор, пока не продемонстрируешь нам свое приобретение! Бунтарь, помахав открыткой издалека, заявил: – Доволен? Могу теперь идти? Он снова стал тарабанить в дверь, а председатель навел на него пистолет. – Предупреждаю, прекрати этот бедлам. Иначе… – Что иначе? – послышался голос его оппонента. – Выстрелишь? Да ты трус, каких поискать. Кто-нибудь поможет мне разнести эту чертову дверь? Или вы все такие же трусы? Сначала один, а потом другие члены Лиги, сняв маски и сбросив плащи, присоединились к отщепенцу. Похоже, на моих глазах происходила домашняя революция. Председатель, руки которого начали дрожать, завизжал: – Всем вернуться на свои места… – Иначе что? – выступил вперед обладатель сочного баса. – Ты видишь, Лига перестала существовать, потому что она, согласно выдуманным тобой же статутам, должна включать тринадцать членов. Теперь, после того, как мы объявили о своем выходе, их всего десять… «Девять», – мысленно поправила я. С учетом кончины месье Шахрияра всего лишь девять. – Значит, – ликующе подвел он итог, – кворума нет и не предвидится, ведь принимать новых членов должны как минимум двенадцать человек, а их нет и не будет. Никогда теперь не будет. И это, согласно статутам, означает одно, и это ты, сестра, как председатель должен знать назубок: если кворума нет на трех заседаниях подряд, то Лига считается распущенной. Вот что вас всех ожидает, идиоты! Грянул выстрел, причем так неожиданно, что я, как и все прочие, подскочила от ужаса. А потом, практически сразу же, второй. Бунтарь, схватившись за живот, стал оседать на пол, его подхватил один из его единомышленников. Председатель же, бросив на стол пистолет, запричитал: – Я не хотел в него попасть. И, вообще, это случайно вышло. Я не знал, что он заряжен. Ну, типичные отмазки трусливого убийцы. Хотя, если он желавшего уничтожить Лигу субъекта только ранил, то и не убийца. Но все равно трусливый. Возникла вселенская паника. Одни бросились к уже лежавшему на полу и хрипевшему, пуская кровавую пену на губах, бунтарю, другие пытались привести в чувство председателя, с которого кто-то стащил носатую маску, и я увидела физиономию растерянного, до смерти перепуганного старика с седой бородой и лысым черепом. Другие же вопили, причитали, совещались, кого стоит сначала оповестить, полицию или врачей. Нашелся и умник, который наконец-то разблокировал дверь и первым выскочил из зала заседания. Я, осмотревшись и поняв, что делать мне здесь больше нечего, никем не задерживаемая, вышла прочь. И, уже переступив порог, почувствовала, как на что-то наступила. Присмотревшись, я поняла – это та самая открытка, которой размахивал теперь уже раненый бунтарь и которая, выпав из его руки, приземлилась у двери, чего, по всей видимости, никто по причине всеобщей паники не заметил. Коридор так и манил меня, и я, услышав, как тот, кто вышел первым, громко диктует в мобильный адрес, видимо связавшись с полицией или медиками или и с теми, и с другими, поняла: уходить надо прямо сейчас, потому что оставаться на месте очередного преступления опасно. Хотя бы потому, что полиция явно положит конец активности Лиги Леонардо (или все же Лодырей и Лузеров?), заставит всех присутствующих снять маски и показать документы. А вот этого делать я совсем не хотела. Снова взглянув на лежавшую под ногой открытку, я быстро нагнулась, подняла ее и сунула под плащ, от которого следовало избавиться при первой удобной возможности. Как, впрочем, и от носатой маски с треуголкой. Я быстро зашагала по коридору к выходу, уже приняв решение: была не была, но надо попробовать. Тем более что – прямо как в романе приснопамятного Дэна Брауна – у меня в руках оказался первый ключ, и это при том, что я за ним совершенно не охотилась и, более того, не имела до сегодняшнего дня, вернее, ночи представления обо всех этих открытках. В отличие от всех этих леонардистов. Без малейшего труда разблокировав входную дверь при помощи рубинового перстня месье Шахрияра, я скользнула в ночь и на ходу стянула с себя плащ, треуголку и маску, крепко держа в руке открытку этой самой Лизы Ф. Той самой, которая якобы была причастна к подмене самой знаменитой картины в мире больше ста лет назад. Интересная, наверное, была особа: я бы не прочь с ней познакомиться. Жаль, что она уже век или около того мертва. Свернув маскарадный наряд в большой ком и не без труда засунув его в сточное отверстие под бордюром, я взглянула на открытку. Что же, мой визит на заседание этой смехотворной Лиги Леонардо (или кого бы там ни было) не прошел даром. Я – в лучших традициях Дэна Брауна – обрела ключ, который мог меня никуда не привести, а мог сделать обладательницей самого известного и дорогого шедевра мира искусств. И я приняла решение. Отыскать подлинник «Моны Лизы». Лиза Ф. Годы 1909–1918 – Женщины ровным счетом ничего не понимают в искусстве, – раздался глубокий мужской голос. Лиза, стоявшая около стены, на которой висели три ее работы, обернулась и заметила статного светловолосого красавца с надменным выражением лица. Причем, судя по тому, как пристально он смотрел на нее своими серыми глазами, при этом говоря с низеньким бородатым толстяком, эта реплика предназначалась именно ей. Лиза, тряхнув головой с короткой, в суфражистском стиле, стрижкой, бросила на него насмешливый взгляд и громко ответила: – Месье, вы действительно так считаете? Блондин, которого она и раньше видела здесь, на Монмартре, в пристанище бедных, неизвестных, но подающих надежды и крайне честолюбивых молодых (и не очень) художников Бато-Луавр, но не знала, как его зовут, усвоив, что он отпрыск крайне богатого семейства, видимо, из разряда маменькиных сынков, которые, не будучи наделенными талантами, не придумали ничего лучше, чем проматывать родительские миллионы, вообразив себя знатоками искусств, прервал беседу с бородачом и ответил: – Увы, да, мадемуазель. Понимаю, вам как женщине горько слышать такое, однако вы и ваши соплеменницы не только ничего не понимаете в искусстве, но и не можете творить. В отличие от нас, мужчин! И он махнул рукой на другую стену, где во время сегодняшней выставки выставлялись работы молодых художников. Конечно, все они, как и обитатели Бато-Луавр, были мужчинами. Женщины там тоже появлялись и даже жили, только это были дамочки особого рода, наподобие размалеванных, хохочущих кокоток или тихих, покорных «синих чулок», которые, восторгаясь талантами своего нервного любовника, были готовы положить все, даже собственное счастье, на алтарь мужского благополучия. – Не понимаем? Не можем творить? Значит, вы ни при каких обстоятельствах не измените своего мнения? – спросила иронично Лиза, и блондин, явно недовольный ее иронией, заявил: – Мадемуазель, вам придется смириться с непреложным фактом эволюции. Природа одарила художественными талантами нас, мужчин, а вам, женщинам, вверила заботиться об очаге, детях и хозяйстве. Разве вы не читали Дарвина?