– Ну разумеется! – воскликнул он задиристо. – Что здесь еще брать? Давай скажем одновременно! – Давай! – Зеленая кукла! – сказал Гуффин. – Звонок на стойке! – сказал Фортт. – Что? – удивился один. – Что? – вторил ему другой. – Какой еще звонок? – презрительно скривился Гуффин. – Какой от него прок? Другое дело – кукла! Она полезна! – Полезна-бесполезна! Она же даже не живая! Ты что, не видишь? Наверное, она сломана или еще что… – Уверен, Брекенбок что-нибудь придумает, – важно заявил Гуффин. – Говорят, его покойный папаша тоже был кукольником. Фортт задумчиво покивал. – Это многое объясняет. Теперь ясно, отчего он так ненавидит их братию. Но почему ты считаешь, что кукла будет полезна? – Погляди на нее! Нет, ты погляди! – Гуффин продолжал стоять на своем при том, что никто с ним по сути и не спорил. – Рыжие волосы, мерзкое, отвратительное зе-ле-ное платье. А пуговицы!.. Ты погляди, сколько их на ней, погляди, какие они! Да за каждую такую пуговицу на Рынке-в-сером-колодце можно выручить не то что шатер, а целый фургон, а если сторговаться, то еще и клячу добавят! Каждая такая пуговица стоит пяти долгов Гудвина! Фортт придирчиво оценил пуговицы – он в них мало что смыслил. – Зачем Гудвину вообще тогда было занимать денежки, раз у него тут такое богатство? – А мне почем знать, что творится в его кукольницкой голове? Может, тот, кто заказал у него куклу, – какой-то богач… – Раз ты говоришь, что пуговички дорогие, – осторожно начал Пустое Место, – мы можем, – он перешел на шепот, – отрезать их и… оставить себе. Поделим поровну, Брекенбок ничего не узнает… Это же целое состояние! – Ничего мы не будем себе брать! – Гуффин отвесил приятелю подзатыльник, отчего котелок последнего слетел на пол. – Если Талли Брекенбок пронюхает о том, что мы что-то от него утаили, он отрежет нам головы и поменяет их местами. Уж прости, Пустое Место, но я не хочу, чтобы твоя кочерыжка сидела на этих вот изящных плечах. Эй, ты чего? Обиделся? Выглядишь как будто у тебя селедка торчит из глотки. Селедке в глотке у Фортта взяться, само собой, было неоткуда, но выглядел он и правда потерянным и чрезвычайно испуганным. Дело в том, что, подбирая шляпу и уже намереваясь должным образом ответить Манере Улыбаться, шут увидел такое, от чего все его внутренности мгновенно словно завязались узлом, а мурашки на спине встряхнулись и понеслись отплясывать, не дожидаясь музыки. Из-под стойки что-то вытекало. Он машинально коснулся пальцем поверхности лужицы и со страхом понял: из-под стойки вытекала кровь. Для него это было уж слишком: труп Гудвина, повешенный на улице, кровь в лавке… А что, если они с Гуффином здесь не одни и где-то рядом притаился… убийца? И сейчас он слушает? Вдруг он наблюдает за ними? Гуффин встряхнул Пустое Место за плечи и заглянул в его глаза, будто в горлышко бутылки, пытаясь определить, осталось ли что-то на дне: – Эй! Ты там? Внутри? – Д-да! – Фортт пришел в себя. – Я согласен! Нужно забирать куклу! Гудвин сам виноват – не объявился, ну и пропади он… – исправился, – провиси он пропадом. Берем рыжую с собой, а там уж Брекенбок сам разберется, что с ней делать: либо в камин – на растопку, либо даст ей какую-то роль в новой пьесе. – Вот так бы сразу! – осклабился Гуффин, доставая из кармана пальто нечто скомканное, что на поверку оказалось большущим холщовым мешком, после чего повернулся к кукле: – Кто знает, может, Брекенбок даст ей не просто какую-то роль, а главную роль. Как по мне, она же идеальная Бедняжка: печальная и изможденная. – Ты спятил, Гуффин? – Фортт решил, что ослышался. – Главную роль? Надеюсь, твои слова не дойдут до Марго: если она прознает, что ты прочил на ее роль какую-то куклу, она приколотит подкову к твоей голове. – Думаю, ей скоро будет не до подков и каких-то ролей, – под нос себе пробурчал Гуффин. – Что? Ты о чем? – Ни о чем. – Манера Улыбаться склонился над куклой и зашипел так, словно она его слышала: – Эй ты, зеленая кукла! А ну, полезай в мешок! Живо! Ну же, будь хорошей девочкой! Наш славный театрик-на-колесах «Балаганчик Талли Брекенбока» ждет. Не волнуйся, с тобой, разумеется, будут плохо обращаться! Как и прочих, будить тебя будут ушатом грязной воды из-под фургона, а еще тебе не светит никакого жалованья. Даже кукольного. Теперь ты собственность Талли Брекенбока, уяснила? Полезай в мешок! – Нужно ей помочь, да побыстрее! – сказал Фортт торопливо – шут изо всех сил старался не коситься на стойку. – А это что у нас такое? Фортт глянул на то, во что тыкал пальцем Гуффин, и только сейчас заметил, что кукла что-то держит в руке. Это нечто было размером с грушу и походило на часовой механизм: из него торчали шестеренки, пружины и прочие детали, названия которых шут не знал. Гуффин попытался забрать странный предмет у куклы, но у него ничего не вышло – деревянные пальцы впились в механизм, как клещи цирюльника в гнилой зуб перед тем, как его вырвать. – Что это за гадость такая? Мы так не договаривались. – Да оставь ты как есть, – раздраженно бросил Фортт. – Потом разберемся… – Ну да, – согласился Манера Улыбаться. – Потом сама отдаст. Или отпилим руку – тогда и выясним, что это за штуковина такая. Никак не возьму в толк, что это… – Эта штуковина не тикает? Значит, не бомба… – Кукольник! – Гуффин снова задрал голову. – Гудвин! Ты слышишь?! Мы забираем эту куколку с собой! Упаковывать не нужно! – И тихим злым шепотом добавил: – Мы сами… Шуты схватили куклу и со сноровкой, которой мог бы позавидовать и опытный похититель, засунули обладательницу зеленого платья в мешок. Манера Улыбаться кряхтя взвалил мешок на плечо. – Прощай, мистер болван! Ты сегодня очень сглупил. Спасибо за покупку! Может, зайдем еще! – Мы уже можем идти? – поторопил друга Фортт, понимая, что если они не уберутся отсюда сейчас же, то рискуют сглупить именно они. – Пойдем скорее! И зачем тебе вообще мешок? Откуда он? Ты что, постоянно его с собой таскаешь? – Ну да, – простодушно заявил Гуффин. – А вдруг пригодится? – Пригодится? На какой такой случай? – Например, на такой, как этот. Пустое Место и Манера Улыбаться поспешили к выходу. Уже у самой двери Пустое Место напоследок оглянулся. Ну и жуткое местечко! – Чего застыл? – прошипел Гуффин. – Вперед! Рука Фортта коснулась дверной ручки. Та скрипнула, поворачиваясь… Это был именно тот момент, когда наивный и нелепый шут, который на самом деле не был никаким злодеем, совершил поистине злодейский поступок: для него это была всего лишь дверная ручка – откуда он мог знать, что, повернув ее, он привел в действие спусковой механизм, который запустил глобальную катастрофу. Катастрофа проснулась и начала потягиваться. Она умоется после сна, выпьет свой кофе и выйдет на улицы. Ей лишь нужно немного времени… Колокольчик над притолокой зазвенел, на этот раз оповещая хозяина, что неприятные личности убираются прочь. В лавку протиснулся резкий холодный порыв ветра. Грубо растолкав своими ледяными плечами Пустое Место и Манеру Улыбаться, он пронесся по проходу к стойке и подхватил обложку книги учета клиентов. Тетрадь распахнулась на середине. По центру страницы, словно пытаясь затеряться среди других имен, стояло: «Финн Гуффин, шут». Как и прочие имена, это имя было вычеркнуто. Глава 3. «432-хм». В Тремпл-Толл почти стемнело, а переулок Фейр и вовсе утонул в сплошной кромешности, словно в небе над ним прохудился грузовой дирижабль, перевозивший чернила. Ближайшие огни горели лишь на Бремроук: там, фыркая, тарахтели самоходные экипажи, ползли кэбы, скрипели рессорами трициклы. Ползли мимо, появлялись и исчезали… За то время, что шуты провели в лавке, переулок будто бы стал у́же, а дома по обе стороны от него, словно сделали по паре шагов друг к другу. Стена старого кабаре с заколоченными окнами выглядела еще угрюмее, чем какие-то полчаса назад. Стало холоднее. Редкая морось капала, будто нарочно, лишь за шиворот. Пустое Место и Манера Улыбаться брели по ковру из опавших листьев. Оба шута думали о своем – в обоих случаях «свое» было мрачным и невзрачным. Фортт дрожал от страха. И в то время, как Гуффин тащил на плече мешок, он отчаянно пытался увеличить дыру в кармане пальто при помощи ногтей – ему сейчас было жизненно необходимо сделать хотя бы глоточек каштановой настойки. Еще бы – только что он не просто покинул зловещую лавку кукольника – он, можно сказать, выжил! Столько переживаний – и все были развешаны на расхлябанных шутовских нервишках, как стиранное белье какой-нибудь матроны из квартала Странные Окна, где он жил до того, как перебрался в Фли. Джейкоба Фортта не успокаивали ни спокойствие и беззаботность Гуффина, ни понимание того, что Гуффин не даст его в обиду, если произойдет действительно что-нибудь мерзкое. Его не утешало даже то, что они уже покинули лавку, и все ее страхи, вроде как, остались позади. На самом деле шут Пустое Место прихватил оттуда с собой нечто, что впилось в него пиявкой, повисло на нем, прикидываясь лишь частью костюма, и затаилось. Тревога… Фортту казалось, что чем дальше они отходят от лавки игрушек, тем сильнее сгущаются над ним и Гуффином тучи какой-то неявной угрозы. Висельник в переулке. Кровь, вытекающая из-под стойки. Еще и кукла эта непонятная. Зачем Гудвин ее оставил? И кто сидел на втором стуле? (Фортт заметил, что на нем совершенно не было пыли). Пустое Место изо всех сил пытался понять, что происходит, но в какой-то момент с горечью осознал, что, кажется, он попросту недостаточно умен для этого: шут, вроде как, почти-почти ухватывался за торчащие ниточки, но они рассыпались в пыль под его пальцами… Сходу напрашивалась мысль: Гудвин ожидал того, кто заказал у него куклу, но вместо последнего явился убийца. Этот мрачный и безжалостный незнакомец связал кукольника, заколол его и повесил в переулке на всеобщее обозрение, словно… оставил кому-то послание! Глядя на идущего чуть впереди приятеля, согбенного под весом мешка, Фортт поймал себя на еще одной неприятной мысли: «Не стоило нам ее брать. Не зря она сидела на том стуле в пустой лавке. Кто-то рано или поздно должен был явиться за подобным-то сокровищем, и это явно не мы. Эх, нужно было как следует изучить книгу учета клиентов! Она ведь уже была у меня в руках, и почему я ее оставил?! Может, там, на одной из страниц, указан тот, кому предназначалась эта рыжая?!» Пустое Место обернулся. Он чувствовал, что в этой тетрадке найдет ответы. Но вернуться туда? Ни за что! Только не сейчас! Да и Гуффину нипочем не объяснишь, зачем это было бы нужно… Гуффин, в свою очередь, скрипел зубами, спотыкался через шаг и бубнил под нос: он обещал себе, что больше никогда и ни за что – как бы ему ни хотелось! – не станет швырять камни в уличные фонари. Сейчас, ничего не видя под ногами, он вдруг осознал, для чего уличные фонари нужны. Весь вид Манеры Улыбаться говорил о том, что ему, как и его другу, не терпится поскорее покинуть это гнетущее место. Вот только из-за мешка ему приходилось едва волочиться. В мешке этом когда-то хранились боа и парики, которые шут украл из гримерки кабаре «Три Чулка», и уж они-то были полегче этой куклы, которая весила ничуть не легче настоящей женщины. У кого-то мог бы возникнуть здравый вопрос: «Неужели Финн Гуффин прежде таскал женщин в мешках?» – на что сам шут без лишних слов показал бы любопытствующему «чайку», грубый жест рукой, за который можно было запросто загреметь в полицейский «собачник» и который буквально означал: «Отвали!» и «Не твоего ума дело!»