– Ненавижу Тремпл-Толл! – рявкнул Гуффин, внезапно сорвавшись на ни в чем не повинном райончике. – И я, – поддержал чуть отстающий Фортт. – А ты почему? – В Тремпл-Толл всегда происходят странные вещи. Здесь обретаются флики, судьи, адвокаты и… зубные феи, – объяснил Манера Улыбаться. – Они на этих улочках повсюду. Вот в нашем Фли такой нечисти не водится. А еще… Саквояжня нагоняет на меня… как это называется?.. удушливость. – Да, есть здесь что-то удушливое… – Поскорее бы перебраться через канал и вернуться в «Балаганчик». Эх, труппа сейчас, наверное, уже собралась под кухонным навесом и под руководством мадам Бджи начинает готовить ужин… – Ужин… слюнки текут. – Надеюсь в этот раз она добавит побольше приправ. А то прошлая кошка была пресной… – А вот мне она пришлась по вкусу… разваренная, мягонькая… – Это потому что вкус у тебя дурацкий! Гуффин ожидал, что Фортт вот-вот парирует чем-то, вроде «Мой вкус вообще-то намного вкуснее твоего», но приятель молчал, и молчание неприятно затягивалось… Внезапно Манера Улыбаться обнаружил, что по переулку он идет один. И тут за его спиной раздалось отвратительное пугающее бульканье. Гуффин застыл на месте от ужаса. Перед глазами предстала картина: Фортт с перерезанным горлом, на его губах выступают кровавые пузыри, а за ним стоит высокий человек в черном с папиреткой «Осенний табак» в зубах. И он поднимает нож уже над самим Манерой Улыбаться… Шут обернулся и недоуменно распахнул рот, не в силах поверить собственным глазам. – Нашел время, будь ты неладен! – в ярости прошипел Гуффин. – А что такое? – как ни в чем не бывало спросил Фортт, вытирая губы после каштановой настойки. – Ты треклятый эгоист! – Все шуты эгоисты, – веско подметил Пустое Место. Гуффин на мгновение задумался. – Хм… ты прав. Но неужели все же нельзя было подождать, пока мы не выйдем отсюда или не сядем в трамвай? – Ты и сам был бы не прочь срочно промочить горло на моем месте, если бы бессовестно не забыл кое о чем. – О чем? – удивился Гуффин. Фортт тыкнул пальцем куда-то за спину Манеры Улыбаться: – Наш труп. Гуффин обернулся и закусил губу – у трубы водостока, возле которой еще совсем недавно в петле висел четырехрукий человек с ножом в сердце, никого не было. В переулке не осталось и намека на то, что меньше, чем полчаса назад, там кого-то раскачивал ветер. – Так я и думал. – Гуффин вздохнул с облегчением. – Всего лишь показалось. Фортт в гневе отшвырнул прочь пустую бутылочку из-под настойки – соприкоснувшись со стеной дома, она со звоном разбилась. – Ты сбрендил?! Тебе не могло показаться, потому что я тоже его видел! Мы же обсуждали висельника все это время! – Мало ли что мы там обсуждали, – легкомысленно заявил Гуффин. – Висел кто-то в петле или не висел – не все ли равно? И без повешенных здесь весьма, знаешь ли… мерзость! Фортт сокрушенно хлопнул себя по бокам: – Я хотел доказать тебе, что висельник – это и есть наш кукольник Гудвин, а не какая-то кукла! И куда он мог деться? – Проклятые мародеры, – пожал плечами Гуффин. – Или полицейские, – предположил Фортт. – Проклятые полицейские мародеры. Пустое Место был сбит с толку: к имевшим место странностям добавилась еще одна. – Теперь мы ничего не узнаем, – сказал он с сожалением. – Нужно выбираться отсюда, – бросил Гуффин и, поудобнее перехватив мешок, продолжил путь. Фортт, ворча, последовал за ним, с подозрением оглядывая темные закоулки и заколоченные окна «Тутти-Бланш». А еще он все не мог успокоиться: «Куда же подевался повешенный? Кто его забрал? Полиция? Нет, если бы здесь побывали флики, переулок гудел бы, как развороченный улей. Тогда кто? Сам убийца? Труп в петле вообще был посланием, или нет? Что за глупый-преглупый и совершенно непонятный спектакль?!» Фортт поежился от холодка, пробежавшего по спине: ему вдруг показалось, что у этого непонятного спектакля было всего два зрителя и что тот еще далек от своего завершения. «Дело дрянь, – подумал он. – Нда-а… Что бы здесь ни творилось, я так просто не позволю им застать меня врасплох. Я подготовлюсь… Сразу как вернемся в “Балаганчик”, прокрадусь в фургон Брекенбока и стащу у него из ящика стола ту штуковину, а потом пусть только кто-то ко мне сунется! Надо только добраться до “Балаганчика” – надеюсь, по пути ничего не произойдет…» Удовлетворенный этой идеей, Пустое Место слегка успокоился, ведь «штуковиной из ящика Брекенбоковского стола», о которой он подумал, был старый четырехствольный револьвер «Грамбл». С ним, шут не сомневался, он будет чувствовать себя в четыре раза храбрее (согласно количеству стволов). А четырежды храбрый трус – это дважды храбрый храбрец. Вот такая вот шутовская арифметика… – Ты просчитался… – проскрипел Гуффин, словно прочитав мысли приятеля. Фортт вздрогнул. – Ты о чем? – Я ведь тебя знаю, Пустое Место, как свои четыре пальца на левой ноге. Ты уже вовсю думаешь, как бы начать разыскивать висельника и корчить из себя разнюхивательного сыщика. Даже я уже понял, что здесь творится то, что не по уму простым балаганным шутам, и, если ты считаешь иначе, то ты уже просчитался. Просчитался, понял?! – Да понял я, понял… Фортт хотел было уточнить у друга, куда делся один палец с его ноги, как тут в их разговор вклинился еще кое-кто. А именно – старые знакомые часы в одном из домов. Они ударили внезапно и резко – в своем стиле. Бом! – раздалось откуда-то сверху. От неожиданности Манера Улыбаться едва не выронил мешок. Часы отбили половину шестого унылого осеннего вечера, но случилось не только это. В тот же миг, как ударили часы, произошло некое событие, которое, как на него ни взгляни, просто не могло быть случайностью. Кукла в мешке дернулась и зашевелилась. – Вы только поглядите, кто у нас проснулся! – презрительно бросил Гуффин. – А ну, хватит там копошиться, соня! Он подкрепил слова ударом локтя. Дерганье в мешке успокоилось, ему на смену пришел всхлип, который перерос в плач. Джейкоб Фортт попытался уверить себя, что бой часов и пробуждение куклы – просто совпадение. Шут ведь не был писателем, сочиняющим детективы, и даже не был детективом-персонажем из какой-нибудь книжки – он преспокойно мог позволить себе верить в совпадения. И все же, как Фортт ни старался, убедить себя ему ни в чем не удалось. – Вот, кто все нам расскажет! – воскликнул он, взволнованно глядя на мешок. – Давай расспросим ее. – Расспросим, не сомневайся. Но только не здесь. Вернемся в Фли, и уже там потребуем у нее ответы. Фортт раскрыл было рот, чтобы начать спорить, как тут же захлопнул его. Он и не заметил, как они вышли из переулка Фейр и оказались на Бремроук. Гуффин был прав: место это для допроса куклы не выглядело слишком уж подходящим – когда хочешь получить ответы, не стоит вызывать лишние вопросы… На Бремроук было много прохожих, ковыляющих в своей тривиальности по никому не интересным делам. Непритязательные самоходные экипажи, скрипя колесами и чихая дымом, ползли по мостовой. Едва не цепляя чердаки и птичники своим брюхом, над кварталом в сторону Набережных проплыл ржавый толстый дирижабль с полустертой надписью «Фоннир» на оболочке, оставляя за собой густой дымный след. Пустое Место и Манера Улыбаться направились к виднеющейся вдали трамвайной станции «Бремроук-Фейр». Фортт угрюмо глядел себе под ноги: ему казалось, что, хоть он и покинул зловещий переулок и лавку игрушек, часть его осталась там. Отметив выражение лица приятеля, Гуффин хмыкнул и спросил: – Чего такой хмурый, Фортт? Мы ведь сделали дело. Скоро будем дома. – Это верно, Гуффин, но до дома еще добраться нужно. А ты чего радуешься? Я в последний раз видел такое воодушевление на твоем лице, когда у всей труппы, кроме тебя, появилась зеленая сыпь. – Почему я радуюсь? Хе-хе… это не радость, это злорадство. Говорят, шутам нельзя доверить ничего серьезного, но мы с тобой справились, дружище! Брекенбок не верил, что у нас выйдет. Я знаю: он полагал, что мы его подведем, когда отправлял нас в лавку игрушек… – Я тут подумал, – взволнованно сказал Фортт, – а вдруг он взбесится из-за того, что мы украли куклу у Гудвина? – Чепуха! Гудвин сам виноват: если бы он был в своей лавке, кукла бы осталась у него, а мы получили бы денежки, которые он должен. К тому же лавка была открыта – кто угодно мог зайти и забрать куклу. – Но зашли мы. – Вот именно.