Шуты приблизились к кованому навесу с часами, под которым расположились билетная тумба и два ряда жестких неудобных скамей. Станция «Бремроук-Фейр» встретила Фортта и Гуффина шелестом газетных страниц, папиретным дымом и обсуждениями последних новостей и сплетен второй свежести: «Вы слышали? Говорят, Зубную Фею видели на площади Неми-Дрё! Это впервые после ее таинственного исчезновения год назад! Подумать только!», «А вы читали о шагающем дирижабле, который приполз ночью в Габен? Мой приятель работает в доках – он клянется, что эта громадина вылезла из Пыльного моря…», «Ту тварь, которая завелась в канале, все еще не выловили! И куда только смотрит Дом-с-синей-крышей?..» – Твоя очередь, – приглушенно сказал Пустое Место, глянув на друга. – И без тебя знаю, – окрысился в ответ Манера Улыбаться. – А с мешком на плече справишься? – Мешок мне не помеха, – процедил Гуффин. – Я и с завязанными руками справлюсь… Шуты смешались с толпой. Кукла в мешке, услышав людские голоса, снова начала трепыхаться, но, получив очередной тычок локтем, на некоторое время затихла. – Ну наконец-то! – воскликнула пухлая мадам в темно-синем платье и длинной шали в тон. – Я уж думала, гремлины опять пообедали рельсами… – В прошлый раз вагоном управлял покойник, да и тот вел его явно быстрее! – добавил хмурый джентльмен в твидовом пальто, складывая газету. – Кажется, тетушка Пэтти все же дождется меня к чаю, хотя я уж думал, что попаду, разве что, на ее похороны, – возмущенно прошамкал старик с глазами, глядящими в разные стороны. – С каждым годом Трамвайное ведомство работает все хуже и хуже… Ажиотаж на станции был понятен: вдали показался трамвай, надвигающийся, как плохое настроение. Из труб валил дым, несколько фонарей светились, подобно глазам какого-то гигантского насекомого. Будущие пассажиры поднялись на ноги, достали билеты. Людное место и появление трамвая, который должен был отвезти Джейкоба Фортта домой, подействовали на него ободряюще, и недавние страхи постепенно начали казаться шуту чуть ли не надуманными. Переулок, задворки кабаре «Тутти-Бланш» и лавка кукольника словно остались во вчера. А вчера – все знают – мало кого может испугать, ведь оно было… вчера. Страх отступил или, вернее, уступил место поселившимся в голове Фортта неясным мутным предчувствиям, а сам он, если представить, что все это и правда был какой-то спектакль, на время уступил место главного героя кое-кому другому. Фортт успел лишь подумать: «А вдруг кукла все же проснулась именно от боя часов? И тогда это значит… тогда это значит… значит… ззнуазз…» Пластинка мыслей шута на этом месте заела, словно проигрывалась на старом, расхлябанном граммофончике. Дальше то, о чем он думал, узнать не удалось бы, поскольку с этого мгновения на какое-то время он стал в этой истории лишь второстепенным героем. На сцену вышел кое-кто другой… …Если вернуться немного назад, примерно на пять минут, отнять парочку перебранок, несколько ругательств и совсем чуть-чуть шморганья носом, то можно снова увидеть Пустое Место и Манеру Улыбаться бредущими через переулок Фейр. Часы пробили половину шестого, и кукла проснулась. В первое мгновение она не поняла, что происходит. «Где я?! – подумала кукла в отчаянии. – Темно! Тесно! Я… Меня куда-то несут!» Она попыталась вспомнить хоть что-то, но в голове было пусто, как будто до того, как она пришла в себя, ее попросту не существовало, но… это ведь не правда! «Сабрина…» Имя въелось в память, словно клеймо, вытравленное выжигательной лампой. Ее звали Сабрина. Хозяин дал ей это имя, когда сделал ее… Сабрина зашевелилась, пытаясь выбраться. Рядом раздался чей-то злой голос, а затем ее ударили. Сабрина заплакала. Хозяин научил ее испытывать боль и плакать. Хозяин жесток. Хозяину нравятся ее слезы – как-то он сказал, что они делают ее настоящей и похожей на… кого? Она не помнила. Кукла неожиданно осознала, что ее пальцы что-то сжимают. Она попыталась рассмотреть, что это, но в мешке было слишком темно, и Сабрина лишь поняла, что держит какой-то… механизм, или деталь механизма, или деталь детали механизма. Она не имела ни малейшего представления, что это такое, но откуда-то знала, что это нечто очень важное. «Глядите, не потеряйте…» – всплыл в голове тихий шелестящий голос Хозяина, и, не совсем понимая, что делает, Сабрина открыла крошечную дверцу в груди, а затем спрятала внутрь себя этот странный предмет. Поблизости звучали голоса. Два неприятных, хриплых, о чем-то спорящих незнакомых голоса. Кому же они принадлежат? Сабрина расковыряла дыру в мешковине и сквозь нее увидела промозглый осенний вечер. Увидела улочку – даже меньше, чем улочку – какой-то темный проулок. «Этого не может быть! – не в силах поверить своим глазам, подумала она. – Я больше не в лавке игрушек?! Я… я…» Мысли смешались, но при этом совершенно причудливым образом в памяти возникли воспоминания… Сабрина жила в лавке игрушек сколько себя помнила, но вот сколько именно… она как раз и не помнила: может, год, может, все десять лет. Хозяин держал ее взаперти. Он любил мучить ее – в его беспросветной и безрадостной жизни это было последним развлечением. Он убеждал Сабрину, что никогда ее не отпустит, что не позволит ей сделать хоть шаг за порог лавки игрушек. Его старых кукол одну за другой всех раскупили – даже мерзкого Малыша Кобба. Сабрина мечтала… изо дня в день, словно сирота из приюта, грезила о том, чтобы и ее забрали, но Хозяин убеждал «свою любимую куклу», что скорее разберет ее на части и бросит в камин, чем продаст, но… что же тогда произошло? Что изменилось? «Хозяин передумал? Он… продал меня?!» Выходило, что так. Все ее существо будто распалось на две части: одна – боялась поверить своему счастью – Хозяин больше не будет ее избивать, мучить и унижать, а другая… просто боялась – куклу пугала неизвестность: кто ее купил? куда ее тащат? Сабрина попыталась разглядеть обладателей хриплых голосов. Рядом шел незнакомый мистер в коричневом пальто и котелке, у него были грустное лицо и длинный-предлинный шарф. Ей вдруг показалось, будто он заметил, что она подглядывает, и испуганно отстранилась от дыры. Тем временем ее покупатели словно выбрались из ящика – они оказались посреди лязга, скрежета, скрипов, жужжания и фырканья. А еще здесь горел свет. Сабрина снова прильнула к дыре в мешке и попыталась разглядеть это новое пугающее место. Ей предстала затянутая дымом и паром улица. Вдоль нее располагались тесно жмущиеся друг к другу лавки и мастерские, цирюльни и пабы – и все со светящимися окнами и с витиеватыми вывесками. По улице сновали прохожие. Сабрина увидела джентльменов с тростями и дам с крошечными сумочками, увидела маленьких людей (они называются – «дети»), которых старшие вели за руку, увидела странных животных на поводках, которые отчего-то были совсем не похожи на… ее охватила дрожь… любимицу Хозяина Карину. «Собаки, – вспомнила кукла. – Эти животные зовутся собаками…» И хоть Сабрина впервые оказалась за пределами лавки, она странным образом многое понимала, словно не раз уже бродила по этому городу, словно выросла на улице, чем-то напоминающей эту улицу. Вот только она нигде не росла, потому что никогда не рождалась. Она – просто кукла, сделанная Хозяином. И все же… Сабрина не представляла, откуда знает, что механические рыбы с проволочными усами и жестяными плавниками в витрине лавки «Чешуя Филлипа», мимо которой шли ее покупатели, – это канальные сомы, гадкие на вкус больше, чем на вид; что некое подобие женских причесок, которые дамы укрывают от мороси под дырявыми зонтами, называется «Кур-курль» и что местные цирюльники, неумело пытаясь повторить оригинальную прическу из Старого центра, превращают своих клиенток в потрепанных крысок, прибитых к краю канавы; что паровые самоходные экипажи, ползущие по мостовой, – это «Трудсы» и «Горбины», а красный дым, который они выплевывают из труб, – это следствие сгорания химрастопки «Труффель», от которой выпадают зубы и вылезают волосы. А еще она знала, что это Тремпл-Толл, Саквояжный район Габена, а весь Тремпл-Толл – это один большой старый чулан-клоповник, и неприятности здесь могут приключиться, стоит только сделать лишний шаг с площади Неми-Дрё. Для нее было загадкой, откуда она все это знает, если до того видела лишь переулок Фейр через окна лавки игрушек. Все казалось таким знакомым, таким привычным, словно она – обычная мисс из Саквояжного района… Сабрина была совершенно растеряна – ей вдруг показалось, что она не просто забыла себя, а что она – это не она… Ее покупатели меж тем следовали вверх по улице и о чем-то препирались. Сабрина прислушалась, надеясь, что из их слов поймет, что происходит… Несмотря на свои надежды, кукла быстро поняла, что ее покупатели – вовсе не хорошие люди, к которым она мечтала попасть. Человек в коричневом пальто, вроде бы, был немного добрее – или, скорее, он казался менее злобным, в сравнении с тем, кто ее нес. Ну а тот, другой… В его тоне и словах Сабрина различила изворотливость и коварство. А потом она поняла, что ее покупатели – шуты. Это было не просто плохо – это было по-настоящему ужасно: шуты – самые гадкие из театральных актеров, они плохо обращаются с куклами – хуже всех. Даже Хозяин отзывался о них лишь с презрением и отвращением. Шуты ломают кукол, портят, бьют их и наказывают, после чего выбрасывают на свалку или отправляют в печь. А потом приходят к Хозяину и заказывают у него новых кукол. Хозяин, без сомнения, нарочно продал ее шутам… Эти двое (их звали Фортт и Гуффин, что следовало из несмолкающих препирательств) все время упоминали кого-то по имени «Брекенбок». Сабрине сразу не понравилось это имя. Оно пугало ее. Пугало больше, чем собственное положение, больше, чем неизвестность, даже больше, чем новая подлость Хозяина (а то, что это все какая-то его подлость, она не сомневалась). Это имя, она чувствовала, не принесет ей ничего хорошего. – Я тут подумал, – сказал Фортт, – а вдруг он взбесится из-за того, что мы украли куклу у Гудвина? «Что?! – поразилась Сабрина. – Украли? Они меня не покупали?! Но как же…» – Чепуха! – ответил меж тем Гуффин. – Гудвин сам виноват: если бы он был в своей лавке, кукла бы осталась у него, а мы получили бы денежки, которые он должен. К тому же лавка была открыта – кто угодно мог зайти и забрать куклу. «Значит, Хозяина не было в лавке, и они меня похитили! – Сабрина задрожала. – Где же Хозяин? Что они задумали?!» Ее посетила мысль позвать на помощь, но она тут же запретила себе даже думать об этом – кто знает, что шуты с ней в таком случае сделают… а если никто ей не поможет?.. Похитители (больше никакие не покупатели) Сабрины оказались на трамвайной станции. Они остановились, и кукла с тревогой принялась гадать, что же будет дальше. Вскоре подошел трамвай, и она больше ничего не смогла разглядеть из-за подступивших вплотную людей. Шуты, в свойственной им грубой манере, начали расталкивать всех кругом, и забрались в вагон в числе первых. Как минимум попытались. Судя по вдруг поднявшейся волне ругательств, Гуффина, который ее нес, задел локтем кто-то из пассажиров. Сабрина знала, что все шуты – задиры, и привычка цепляться к прочим – едва ли не ключевая часть их профессии, ну а эти двое были явно лучшими (или худшими) представителями своего племени. – Эй, ты! – взвизгнул Гуффин в стиле оскорбленной до глубины души, истеричной примы-балерины. – Грязнуля-заморыш! Смотри, куда прешь! И вообще ты погляди на себя! Весь в грязи и листьях – небось, под скамейкой дрых! В таком виде нельзя ездить в трамваях с приличными людьми! Что-то подсказывало Сабрине, что самого Гуффина вряд ли можно было назвать приличным человеком. Незнакомец промолчал и, судя по всему, даже не удостоил взглядом шута. Меж тем уже все пассажиры зашли в вагон. Двери-гармошки со скрежетом закрылись, и из медных рупоров-вещателей раздался голос: «Следующая станция – “Пожарная Часть”». После чего трамвай качнулся и тронулся в путь. А со станции раздавались чьи-то отдаляющиеся вопли: «Билеты! Кто-то украл мои билеты! Проклятый город!..» В вагоне же сцена с участием трех человек и одного мешка с куклой внутри возымела продолжение: – Эй, ты! – Склочный Гуффин явно не собирался так просто оставлять инцидент с задеванием локтем. – Грязнуля-заморыш! Да-да, ты – заморыш! Не прикидывайся, что не понял! Хватит глазеть в окно! С тобой говорят! Ты только глянь на него, Фортт! И кто это в наше-то время носит костюмы, пошитые из обивки кресел? Старухи из Сонного района? – Оставь его, Гуффин! – прошептал распалившемуся спутнику Фортт, склонившись к самому его уху. – Я видел, у него в руках что-то блеснуло. Кажется, это был нож… Гуффина эти слова, видимо, не на шутку испугали, и он спешно пошел на попятную: помимо склонности задирать людей, хороший шут умеет мастерски увиливать от драк, в которых не силен: – Ладно, мистер, уж не обессудьте, – пробормотал он. – Мое трамвайное безрассудство не выдерживает никакой критики. Не стоило мне грубить – просто плохой день, понимаете? Уверен, вы не обиделись и не броситесь на меня с вашим чудесным ножичком – я же вижу, что вы выше этого, как фонарный столб – выше карлика.