Обратите внимание: при посадке на коня кадет допустил одну важнейшую ошибку. Сможет ли величайший ученый всех времен и народов ее отыскать? Само письмо оказалось совсем коротким. Дорогая Мэри! Надеюсь, ты меня простила. Я уже и так порядком наказан. Белый свет мне теперь не мил! Чувствую себя как рыба, выброшенная на берег, в чем ты легко можешь убедиться, если посмотришь на рисунок чуть выше. По-моему, я заразился от тебя своеволием, и теперь меня без конца наказывают за неповиновение и дерзость. Если не знаешь, что такое «неповиновение», у матушки лучше не спрашивай — это ее только встревожит. Впрочем, надеюсь, что слово тебе знакомо. О да, еще как. Я продолжила чтение. Нарываюсь ли я на исключение? Возможно. Это довольно опасная тактика, потому что она очень рас­строит матушку и лишит меня многих перспектив, но я убежден, что пришел в этот мир вовсе не для солдатской службы. Пора заканчивать. Матушка рассказала мне, а ей — кухарка, что твой отец совсем занемог. Мне жаль его, тебя, всю вашу семью. Я попросил матушку помочь вам, но она редко бывает в городе, так что, наверное, обратится за содействием к миссис Сток. Пожалуйста, ответь мне, расскажи, как твои дела, как продвигаются исследования, как отцовское здоровье. Матушка даст тебе перо и бумагу, если понадобится. Расстались мы как-то совсем не по-дружески, и мне очень от этого горько, но, надеюсь, однажды мы встретимся вновь, и ты, как и прежде, найдешь во мне послушного слугу и верного товарища в научных изысканиях! Пока я складывала письмо, в комнату вошла миссис де ла Беш. В руках у нее был поднос, который она опустила на маленький столик у своего кресла. — Как он? Все хорошо? — спросила она. — Мне он уже несколько дней не писал. К счастью, она не стала спрашивать, послушно ли Генри себя ведет. — Да, все в порядке. Я очень надеялась, что она не продолжит расспросы — и, кажется, она это почувствовала. — Перед уходом напомни мне про письменные принадлежности. Они же тебе понадобятся? — Да. Спасибо. Речь моя стала сухой и отрывистой, потому что десятки Мэри в моей голове разом начали думать о множестве вещей — и каждой хотелось остаться со своими мыслями один на один. Наука. Дружба. Отец. Миссис Сток. Генри. Послушный слуга! И притом замечательный! Я улыбнулась про себя и рассеянно принялась за пирог, который поставила передо мной матушка Генри. Странное дело, я ведь даже и не заметила этого! И не поблагодарила ее за угощение! 14. Кровь Вскоре после моего одиннадцатого дня рождения, который, конечно, никто не праздновал, я по просьбе миссис Сток отправилась за килькой. (Между прочим, для ее кота! А ведь есть люди беднее нас, которые охотно съели бы даже кота, не то что кильку.) По пути я заметила, что на окраине Кобба толпится народ. Любопытство пересилило, и я подошла поближе. Хотела узнать, на что это все так таращились. Был отлив, и я подумала, что, наверное, какой-то дурак завяз в иле и тине и не может выбраться. Приблизившись, я заметила в толпе городских богачей со своими женами — они брезгливо морщились и указывали на что-то, а дамы еще и зажимали носы и рты кружевными платочками. Наконец и я разглядела причину их омерзения. На мачту одной из лодок была подвешена за ногу мертвая лошадь. Кожу с нее уже содрали, и мясо казалось ярко-розовым в лучах солнца. Рыбаки отрезали от безжизненного тела куски плоти и насаживали их на крючок как наживку. Труп ужасно смердел, и я впервые в жизни поняла, что чувствуют знатные дамы. Но, как ни безобразны были вся эта картина и вонь, лошадь меня зачаровала. Мне еще не доводилось видеть трупы, которые так хорошо сохранились. Я разглядывала плотные жгуты мышц на бедрах, плечах и шее зверины. И белые нити потоньше, соединяющие суставы. Наверное, они действуют наподобие нитей кукловода — благодаря им животное приподнимает копыта, сгибает ноги в коленях. Прямо у нас на глазах рыбаки отрезали лошади ногу, и конечность рухнула на палубу, щедро оросив ее кровью и звучно громыхнув костями. Одна из дам тут же лишилась чувств, упала и непременно ударилась бы головой о мостовую, если б ее в самый последний момент не успели подхватить. Зачем она вообще осталась на берегу, если подобные зрелища так ее страшат, — ума не приложу. Я, конечно, и сама решила остаться — но только потому, что я ученый! А она или любовалась видом мертвого животного, или нарочно смотрела на то, что страшно ее пугало. Как бы там ни было, ей здесь не место. Тушу повесили вовсе не на потеху зевакам — хотя поди пойми этих лондонцев с их чудачествами. Я подошла еще ближе, чтобы получше разглядеть тушу. Отцовская болезнь наглядно показала, как ослабевает и уменьшается тело, истощенное недугом, и это меня уже не удивляло. В конце концов, череп угря тоже был гораздо меньше, чем голова живой морской твари. По рыбьему скелету в общем можно догадаться, сколько мяса на нем было до того, как рыбу сварили и съели. Многочисленные Мэри у меня в голове тут же всполошились и начали строить всевозможные догадки о диковинных окаменелостях, о том, как скреплялись между собой кости, сколько их было в теле загадочных древних существ и сколь крупными были эти самые существа с учетом мяса, кишок, кожи и так далее. Я пожалела, что не захватила с собой перьевую ручку и бумагу, чтобы зарисовать лошадь для Генри. Я так погрузилась в размышления, что подскочила от неожиданности, когда меня тронули за плечо. Обернувшись, я увидела мужчину. Лицо у него было очень знакомое, но не успела я вспомнить, где же его видела, как он представился сам. Это оказался тот самый мистер де Люк, который минувшим летом так восхищался рисунками Генри. — О! Вижу, ваша страсть к поиску окаменелостей переросла в увлечение анатомией. Что за макабрический предмет изысканий для столь юной леди! — Во-первых, я понятия не имею, что такое ваша ана-что-то-там. Во-вторых, я не знаю, что такое «макербический». В-третьих, я вовсе не леди — уверена, это уж вам прекрасно известно. Может, вы объясните, что имели в виду? — спросила я. Узнать парочку новых слов мне точно бы не повредило. Можно будет упомянуть их в письме Генри, чтобы ему тоже было о чем поразмыслить! — Анатомия. А-на-то-ми-я. Это наука о строении организмов… живых существ… и о том, как работают их органы. А макабрический — это… Признаться, английское слово вылетело из головы… Жуткий? Мрачный, тревож­ный, связанный со смертью… А вы, несомненно, юная леди для любого истинного джентльмена, а я себя таковым считаю. Удовлетворяет ли вас мое объяснение? — Вполне. Но я в первую очередь ученый, — сказала я, понизив голос, чтобы посторонние точно меня не услышали. Он удивленно вскинул брови. Ну почему взрослые вечно ведут себя так?! Сил моих больше нет! — Я ученый, — повторила я гораздо увереннее, — и потому меня интересует все на свете. — Мне вдруг пришло в голову, что он может мне помочь еще кое в чем. — Отыскав лошадиную кость, череп угря или челюсть овцы, человек без труда определит, чьи они, потому что видел всех этих существ живыми. Как вы думаете, а можно ли понять, кому принадлежат кости, если он не видел существо живьем? — спросила я. — Точнее, если его живьем вообще никто не видел? Он задумчиво потянул себя за длинные усы и намотал кончики на палец. — Полагаю, это возможно, но сперва придется рассмотреть множество других существ, чтобы собрать достаточно сведений, и только потом выступать с догадкой. Это будет именно догадка, милая юная леди, — о том, что же это было за неизвестное создание и как оно выглядело. Предположу, что нужными знаниями может обладать лишь тот, кто сам видел и восстановил множество скелетов, — сказал он и ненадолго умолк. — Вы, наверное, имеете в виду свои «диковинки»? — Возможно, — осторожно ответила я, потому что мне совсем не хотелось, чтобы он крал мои идеи, и в то же время не терпелось поразмыслить над его словами о других скелетах. — А вы тоже ученый? Казалось, мой вопрос очень его обрадовал. — О да. Я занимаюсь наукой, которой, скажу не без гордости, сам же и дал название. Назвал я ее не «де Люк», разумеется. А «геология». — Наука о Земле! — перебила его я. — Мой друг Генри тоже геолог. Ну, то есть, он им будет. Пока что он показывает чудеса неповиновения верхом на лошади, но как только закончит, непременно станет геологом. Мистер де Люк счел эту историю весьма забавной. Она и в самом деле была такой, особенно если вспомнить потешный рисунок Генри. — Ну надо же! Какая вы разумная леди! Чрезвычайно рад нашей новой встрече, мадемуазель. Желаю вам успеха на научном поприще! Вы, наверное, учитесь в передовой школе? — О нет, после того как отец упал, я вообще перестала в школу ходить. А раньше я училась только по воскресеньям — грамоте и всему такому. Но теперь на учебу нет ни денег, ни времени. Я сама учусь, когда и где могу. Джентльмен серьезно посмотрел на меня. Однако в его глазах читалась доброжелательность. — Мне жаль, что с вашим отцом случилась беда. Надеюсь, он поправится. Вы чрезвычайно смышленая и предприимчивая юная леди! Буду с нетерпением ждать статей о ваших открытиях! Он приподнял шляпу в знак прощания и зашагал вдоль Кобба в сторону города. Вот как! Так, значит, я «чрезвычайно смышленая и предприимчивая юная леди»! Будет что рассказать Генри. Вот это я понимаю — плодотворный день! Я с трудом заставила себя оторваться от несчастной лошади, выбраться из толпы и пойти наконец за килькой для кота миссис Сток. Мне удалось сэкономить для нее целый пенс, а то и два — мистер Сэмвэйз отдал мне задаром горстку рыбешек, случайно упавших в опилки, когда он раскладывал свой товар. Я отмыла рыбок на водокачке, и они стали очень даже ничего, разве что слегка помятые. Ну, кот как-нибудь да съест и вряд ли будет привередничать. Я наконец дошла до дома миссис Сток — до него нужно было шагать больше двух миль по Рэд-Лейн. Миссис Сток возилась в саду: подбирала палочки, чтобы подвязать стручковую фасоль. Увидев меня, она распрямилась. — Мэри, детка моя! — с улыбкой воскликнула она. — А я уж гадаю, что с тобой приключилось! Принесла Зебедии ужин? Я показала ей мешок, из которого сочилась благоухающая вода с рыбой, оставляя позади меня влажный след. — Вот умница. Он непременно скажет тебе спасибо! В этом я очень сомневалась, поскольку Зебедия все-таки не умел разговаривать. — Работы просто непочатый край, а время так и летит! — пожаловалась миссис Сток, поднимая с земли ножницы и моток бечевки, которой она подвязывала растения. — Ты вот тоже растешь как на дрожжах! Последнее время все кому не лень так и норовили мне сообщить, как сильно я выросла. Я никак не могла взять в толк, почему их это так восторгает, — да и теперь, признаться, не понимаю. Но что я знала наверняка, так это то, что одежда стала мне до безобразия тесна. Это заметила и миссис Сток. — Я вот думаю, что надо бы нам подобрать тебе платья, подобающие юной леди. Ну же, Мэри, брось хмуриться! Я знаю твой вкус и не рискну предложить тебе муслин в цветочек, хотя, как я слышала, это последний писк моды. О, вижу-вижу, как ты морщишься! Детка, не стоит так волноваться. Подыщу для тебя простое повседневное платье из моих старых нарядов — какое-нибудь серое или коричневое. Догово­рились? Видимо, миссис Сток и впрямь хорошо знала мои вкусы. Я прошла следом за ней в дом и подошла к лестнице. — Мэри! — воскликнула она, обернувшись. — Рыбу оставь внизу. Положи ее в кладовку. И не забудь закрыть дверь, а то плутишка Зебедия не преминет этой рыбешкой угоститься! Зебедия был огромным толстым рыжим котом с порванным ухом и розовым носиком. Дружелюбием он не отличался. Мне не понять, зачем держать дома зверя, который больно кусается, царапается и которого вдобавок нужно кормить килькой, потому что он слишком толст и ленив, чтобы ловить крыс и мышей. Несмотря на то что день был теплым, он лежал, свернувшись калачиком, у кухонной плиты. Едва я вошла в комнату, он приоткрыл один глаз, поводил носом, принюхиваясь, а потом в мгновение ока вскочил и начал тереться о мои ноги, мешая идти. Мне даже пришлось пару раз его пнуть. Но его это нисколько не смутило. Я заглянула в кладовку, проворно бросила рыбу на полку и захлопнула дверь, пока он не проскользнул внутрь. Кот тотчас же превратился из льстивого друга в рассерженного врага, недовольно заурчал и с размаху цапнул меня за ногу. На коже выступили капли крови. — Ах ты негодник! — зашипела я. Но тот лишь уставился на меня желтыми глазищами и как ни в чем не бывало вернулся на свое насиженное местечко. — Избалованный, наглый котяра, вот ты кто!