— Ты голоден? — спросила я, чувствуя себя неловко от тишины. — Ты готовишь? — Я могу поджарить немного тостов, — предложила я, собираясь взять хлеб и положить два ломтика для себя в тостер. — Конечно, — сказал он, вытирая сковородку с прошлой ночи. Я стояла, наблюдая, как нагреваются маленькие сморщенные металлические спирали, чувствуя непреодолимое желание заполнить тишину. Что в прошлом было странно для меня. Но с тех пор, как я встретила Брейкера, я, кажется, не могла держать рот на замке. — Где ты научился готовить? Я скорее почувствовала, чем увидела, как Брейкер остановился. — Что? — Где ты научился готовить? — Моя мама. При этих словах я почувствовала, как у меня закружилась голова. — Серьезно? Брейкер взял свою чашку с кофе, прислонился бедрами к стойке, наблюдая за мной. — Да. Серьезно. Она позволяла мне помогать, когда я был маленьким. До того, как она умерла. Еще одна мертвая мать. Мы были печальной парой. — Сколько тебе было лет? — спросила я, пропуская соболезнования. Никто не хотел слышать это дерьмо. — Десять. Черт, десять. Это отстой. У меня было шесть лишних лет со своей. — Твой отец был на фото? — спросила я, зная, что сую нос не в свое дело, ожидая, что он меня проигнорирует. Вот что делали люди. Вот что делала я. — Если под «на фото» ты имеешь в виду жизнь, в которой он каждый день выбивал из меня все любящее дерьмо, то да. Я почувствовала, что вздрагиваю от этого. Один или два приемных родителя дали мне пощечину. Я знала, как это унизительно и беспомощно. Я не могла себе представить, каково это, когда тебя бьет настоящий родитель. Когда в твоих венах текла их кровь. Когда не было никакой надежды когда-нибудь что-то изменить. Кроме того, теперь я была знакома с тем, каково это, когда кулак взрослого мужчины бьет тебя. И это было совсем не весело. У меня болела челюсть, когда я открывала ее. Просто боль от синяка, который портил мою кожу, но все равно было больно. И это был всего лишь один удар. — Он был таким же пьяницей, как отец Шота? — спросила я, надеясь, что это было оно. Иначе, какое могло быть оправдание? — Нет, куколка. Он был просто придурком. До того, как это был я, это была моя мама. — Он избивал твою маму? — спросила я, мой голос звучал странно. Слабым. — Да. Вот почему. Вот почему он взбесился из-за того, что ударил меня. Не потому, что он был просто благородным парнем. Порядочным человеком. Потому что он видел, как его отец избивал его мать, и он в детстве оплакивал ее беззащитность. И когда она ушла, он был дублером. Дерьмо. Я была довольно бесчувственной, говоря ему, чтобы он смирился с этим. Но откуда мне было знать? — Как она умерла? — спросила я. Мне было любопытно, и он, по-видимому, действительно откровенничал о своем прошлом. — Рак легких — просто сказал он, — она не курила. Но папаша да. О боже. Хорошо. Моя история начинала звучать менее ужасно, чем его. Не то чтобы это было соревнование. Но если бы это было так… он бы победил. Легко. Я почувствовала, как слезы защипали мне глаза, и почувствовала, как меня захлестнула волна ужаса. Это была не я. Я была не из тех девушек, которые плачут. Я была той девушкой, которая задирала подбородок, расправляла плечи и делала вид, что тебя ничего не трогает. Я не собиралась плакать из-за маленького десятилетнего Брейкера, в то время как большой, мужественный, достаточно хорошо приспособленный Брейкер стоял в нескольких футах от меня. Его глаза на секунду потеплели, наблюдая за мной. Как будто, может быть, он знал, с чем я борюсь. Затем его голос немного повеселел: — Твой тост горит. Я резко развернулась, нажала на кнопки, и, конечно же, они почернели. Но их можно спасти. Я порылась в поисках ножа и соскребла обуглившийся край, прежде чем намазать их маслом. — Спасибо, детка, — легко сказал он, беря треугольник и вгрызаясь в него. Я не поблагодарила его за ужин. Дерьмо. Хорошо. Мне нужно было приобрести… набор каких-нибудь базовых социальных навыков или чего-нибудь в этом роде. Я жевала кусочек тоста, глядя в окно на его задний двор. — Так, эм, ты типа… — о боже мой. Мне нужно было перестать бормотать. — Чем ты… занимаешься? Его голова склонилась набок. — Что? — Когда ты не… работаешь? Чем ты занимаешься? Он пожал плечами. — Тренируюсь. Смотрю фильмы. Хожу куда-нибудь с Шотом или Пейном. Часть меня понимала, что встречи с Шотом или Пейном (чем бы это, черт возьми, ни было) включало в себя то, что все трое разбегались в разных направлениях с разными женщинами. Я подавила странный укол ревности. Мы занимались сексом. Это не давало мне права вешать на него свой флаг. Он, наверное, все время валял дурака. Почему я вообще думала о его прежних сексуальных завоеваниях? Это было совершенно не мое дело. Он не интересовался моими. И он, черт возьми, не испытывал к ним ревности. Не то, чтобы он знал, что они были просто… жалкими по сравнению с его. — Алекс, — позвал его голос, и я резко повернула к нему голову, — звал тебя дважды, — сказал он, заставив меня слегка покраснеть. — Прости. Я была… где-то в другом месте. — Где? — Не здесь. При этих словах я приподняла бровь. — Что это за чертовы стены, куколка? — Какие стены? — Колючая проволока высотой в десять футов, которую ты носишь вокруг себя, как защитное одеяло. Ну и черт с ним. Он поймал меня. Но это не означало, что ему нужно было это знать. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Разве ты не пытаешься держать меня на расстоянии? — Не будь смешным. Брейкер поставил свою кружку на стойку, покачав головой. — Детка, я почти уверен, что прошлой ночью я был внутри тебя, — начал он, и я почувствовала, как мои щеки запылали. Он не просто так это сказал, — я знаю, как ты чувствуешься и как ты говоришь, когда кончаешь. Я знаю, какая ты на вкус. И ты думаешь, что не можешь сказать мне, о чем ты думала минуту назад? Ты не думаешь, что можешь впустить меня хоть ненадолго? — С какой целью? — Потому что так поступают люди, Алекс, — сказал он, его голос стал резким. — Ты не можешь прожить жизнь, прячась за компьютером, говоря себе, что месть важнее жизни. Налаживание связей. Выходить к людям. Делитесь своей историей. Какого хрена ты так боишься этого? — Я ничего не боюсь! — взвизгнула я, отбрасывая остатки своего тоста, больше не голодная. Я никогда не ссорилась с парнем. Никогда. Это было странно, и от этого у меня сводило живот. И мой старый верный друг гнев поднял свою уродливую голову. — Чушь собачья, Алекс. Ты всего боишься. Это было неправдой. Я ничего не боялась. Не так, как большинство людей. Не таким образом, чтобы это делало их осторожными, заставляло их сомневаться в том, что они хотели сделать. Я просто летела вперед, и к черту последствия. Что было худшим, что могло случиться? Я бы умерла? Ну и что? — Нет, я не…