11 – Нечего сказать, – процедила Зоя, прослушивая запись, – тот еще спец. Ефрем, сидевший с нами в ее кабинете, подавил улыбку. – Знаю, – сказал я. – Извини. – Нет, мы, – возразила сестра, – действительно не включили Шекспира в программу твоей подготовки. – Зоя, – сказал я, – Ефрем, что может случиться, теоретически, если я провалюсь? – А ты не проваливайся. – Ефрем взглянул на свое устройство. – Простите меня, – сказал он. – У меня встреча с начальством, увидимся у меня в кабинете через час. – Он оставил меня наедине с сестрой. – Какое впечатление произвел скрипач? – спросила Зоя. – Ему за восемьдесят, – ответил я, – может, даже за девяносто. Речь замедленная, певучий акцент. Он что-то сделал с цветом своих глаз, изменил, что ли? У него глаза странного пурпурного оттенка. Фиолетовые, думаю. – Наверное, пользовался популярностью в молодости. Она заглянула в запись беседы, что-то перечитывая. Я встал и подошел к окну. Настала ночь, и купол стал прозрачным. На горизонте всходила зелено-голубая Земля. – Зоя, – сказал я, – можно тебя спросить? – Конечно. Я повернулся к ней, и она оторвалась от записей. – Ты помнишь Талию Андерсон из Града Ночи? – спросил я. – Нет. Нет, вряд ли. – Она училась со мной в одном классе в начальной школе. Ее семья жила в доме Оливии Ллевеллин, а потом я встретил ее, когда она нанимала меня на работу в службу безопасности гостиницы. – Постой-ка, – сказала Зоя, – мы говорим про НаТалию Андерсон из гостиницы «Гранд Луна»? – Да. Зоя кивнула. – Она была в списке людей, с которыми мы беседовали, когда тебе давали допуск. – Как ты можешь помнить имя из списка спустя пять лет? – Не знаю, – ответила она. – Просто помню и все. – Мне бы твои мозги. Ладно. Она предупреждала меня, чтобы я держался подальше от Института, откровенно говоря. – И я тоже, – заметила Зоя. – Кажется, ее родители здесь работали, – сказал я, не обращая внимания на ее слова. – Давно. Сказала, что ее отец был не сдержан. Зоя пристально посмотрела на меня. – Что она тебе говорила? – Сказала, что присутствие путешественника уже само по себе искажение… – Именно так и сказала? – Да, кажется. А что? – Это из секретного учебного пособия, которое вывели из обращения десять лет назад. Интересно, кому еще она это рассказывает? Что еще она говорила? – Сказала, что когда я стану не нужен Институту, меня вышвырнут. Зоя отвела взгляд. – Здесь не самое простое место для работы, – сказала она. – Текучесть кадров зашкаливает. Ты же помнишь, я пыталась тебя отговорить. – Ты опасалась, что меня вышвырнут? Ее молчание так затянулось, что я уже думал, она не собирается отвечать. Когда она заговорила, то старалась не смотреть на меня, и в ее голосе слышались нотки напряженности. – Я была близка кое с кем, давным-давно, с путешественницей во времени, которая занималась расследованиями. Она проштрафилась. – Что с ней сделали? Ее рука потянулась к цепочке на шее, которую она никогда не снимала – простенькой золотой цепочке, которую я никогда не замечал раньше. Но судя по тому, как Зоя к ней прикоснулась, я догадался, что она досталась Зое от пропавшей путешественницы. – Вот что ты должен уразуметь, – сказала она. – Не обязательно быть злоумышленником, чтобы преднамеренно изменить ход времени. Достаточно поддаться минутной слабости. Буквально минутной. Под слабостью я понимаю человечность. – А если преднамеренно изменить ход времени… – Не нужно особых усилий, чтобы умышленно потерять кого-то во времени. Например, можно сфабриковать уголовное дело, а в менее тяжких случаях – сослать куда-нибудь без возврата. – Разве дело, сфабрикованное против путешественника, не спровоцирует последствий для хода времени? – Департамент исследований составляет списки преступлений, – ответила Зоя, – тщательно отобранных, тщательно проверенных во избежание серьезного резонанса. («Бюрократия существует ради самозащиты», – сказала Талия, глядя на тот берег реки.) Зоя прокашлялась. – Завтра у тебя ответственный день, – сказала она. – Напомни, куда ты отправляешься в первую очередь? – В 1912 год, – ответил я, – поговорить с Эдвином Сент-Эндрю. Под видом священника, может, удастся разговорить его в церкви. – Так. А потом? – Потом – в январь 2020 года, – сказал я, – поговорить с видеохудожником Полом Джеймсом Смитом и выведать про странный видеофильм. Она кивнула. – А на следующий день у тебя интервью с Оливией Ллевеллин? – Да. – К тому моменту я прочел все ее книги. Ни одна мне особо не понравилась, но трудно было судить, была ли в том вина самих книг или страха, ощущаемого мной при мысли о ней, учитывая срок, назначенный для интервью. – Ты знаешь, что встречаешься с ней за неделю до ее смерти, – сказала Зоя. – Ты проведешь интервью в Филадельфии, и через три дня она умрет в гостиничном номере в Нью-Йорке. – Знаю. – Из-за этого меня подташнивало. Лицо Зои смягчилось. – Помнишь, как мама цитировала нам в детстве «Мариенбад»? Я кивнул и на мгновение перенесся в больничную палату, в последние дни мамы, в неделю, совершенно выпавшую из времени и пространства, когда мы не отходили от нее ни на миг. – Но ты ведь будешь держать себя в руках? – По взгляду Зои я понял, что она видит во мне прежнего, бестолкового Гаспери, предрасположенного к промахам, без цели в жизни и не прошедшего пятилетнего курса подготовки. – Конечно. Я же профессионал. Я знал обстоятельства ее жизни и смерти: Оливия Ллевеллин умерла в гостиничном номере во время пандемии, начавшейся во время книжного турне по Атлантической Республике. Но, конечно, мысль о нарушении протокола приходила мне в голову и тогда, и утром, три дня спустя, когда я явился в камеру отправки, и в мое устройство были введены координаты, и я вступил в машину навстречу ей. V. Последнее книжное турне на Земле / 2203 год – Послушайте, – сказал журналист, – я не хочу ставить вас в затруднительное положение или задавать неудобные вопросы. Но мне хотелось бы знать, испытывали ли вы нечто странное в воздушном терминале Оклахома-Сити?