Часть 15 из 86 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– По рассказам, – ответил Джонни.
Ханс бросил взгляд на воду, которую окутал холодный туман.
– Так вот, я связался с тобой как раз потому, что меня волнуют имя и репутация семьи. САГА – крысиное гнездо, и в ответе за это Улав.
– Фонд, где привилегированные богатеи занимаются благотворительностью, вызывает раздражение, но много ли вреда может принести организация, чьи интересы сосредоточены на норвежской военной истории, на посредничестве в мирных переговорах на Ближнем Востоке и на авторитарных гибридных режимах в Восточной Европе?
– У САГА и Улава две стороны. Та, что ты упомянул, Джонни, – полированная и отлакированная. По сути, просто-напросто прикрытие, скорлупа для шпионажа и использования силовых структур вне парламентского контроля.
Против воли Джонни был заинтригован.
– Связь с разведкой – дело обычное, – согласился он. – Можно назвать массу всяких фондов и компаний, которые служат ширмой для шпионажа. Но то, что ты говоришь, голословные утверждения? Или у тебя есть факты?
– Пожалуй, – сказал Ханс и выключил мотор. – Так уж вышло, что мне довелось много раз говорить с человеком, который в свое время превратил Редерхёуген в разведцентр. Позднее она об этом пожалела и хотела рассказать о содеянном. Я еду с ее похорон. Ты слыхал о Вере Линн?
– Вообще-то нет. – Джонни щелчком отправил сигарету за борт.
– В пятидесятые и шестидесятые годы Вера была известной писательницей. В семидесятом, когда я еще жил с родителями в Бергене, Вера провела у нас всю зиму. Копалась в архивах, искала правду о том, что произошло с семьей в войну, точнее – когда в сороковом году судно «Принцесса Рагнхильд» потерпело крушение. Рукопись оказалась настолько опасна, что спецслужбы конфисковали ее и сожгли.
– Потрясающе, – сказал Джонни. – Но при чем тут я?
Ханс тихонько рассмеялся.
– Как раз сейчас я занят тем, что нанимаю тебя написать мою биографию.
Джонни обернулся к нему.
– Ты шутишь, Ханс. Твою биографию?
Ханс фыркнул, помотал головой.
– Со всей скромностью смею утверждать, что прожил интересную жизнь, а ты в свое время написал действительно хороший мой портрет.
Ситуация становилась все более странной. Джонни представлял себе что угодно, но только не это.
– Почему бы тебе не написать самому?
Ханс хмыкнул.
– Редерхёуген закрывается, как ракушка. Тамошний народ никогда не разговаривает с посторонними, а со мной и подавно. Ну, разве только биограф не начнет расспрашивать off-the-record[30] про сплетни о любовных романах Ханса Фалка. Вот тогда они разговорятся, да еще как.
– Наверняка, – согласился Джонни, – но чего ты, собственно, хочешь?
– Смерть всегда выводит семью из равновесия. Улав помешан на контроле и держит всех железной хваткой. Его мать, Вера Линн, оставила завещание, и разузнать о его содержании, скажем так, в моих интересах. Единственная проблема – сведения о его местонахождении она унесла с собой в могилу.
– Ты хочешь, чтобы я помог тебе разобраться с наследством?
– Речь идет о значительных ценностях. У меня есть основания предполагать, что моя семья не обойдена в завещании. Мы говорим о собственности, стоящей сотни миллионов, а может, и больше. Мне бы хотелось, чтоб ты выяснил, где находится Верино завещание и каково его содержание.
– И как мне это сделать?
– У Улава есть дочь, Александра, но почти все, кроме Улава, зовут ее Сашей. Очень способная, директор музея. Полная копия бабушки, но вместе с тем папина дочка. Всегда разрывалась между литературой бабушки и властными играми отца. Твоя задача – внушить ей, что ты можешь помочь с поисками завещания. Саша найдет его для нас.
– Я по-прежнему не понимаю, неужели ты поехал в Курдистан, чтобы нанять меня разбираться с наследством?
– Нет. Но мы оба много работали на Ближнем Востоке, Джонни.
Лодка покачивалась на волнах.
– Сам знаешь, – продолжал Ханс, – в горячих точках узнаешь много такого, о чем дома никогда бы не узнал. После стольких лет работы в Курдистане у меня там широкая сеть информаторов. О деталях позднее, но через свои контакты я выяснил, что операция, в которой ты участвовал, через банковские переводы и подставные компании прослеживается до фонда САГА в Норвегии. Не так давно мне стало известно, что Улав, используя свои широкие связи и влияние в политике и службах безопасности, активно противодействовал твоему возвращению в Норвегию.
Джонни сделал глубокий вдох и выдохнул через нос.
– Почему? Я незнаком с Улавом Фалком.
– Однако ты знаешь вещи, опасные для САГА и Улава.
– Какие вещи?
Ханс по-отечески снисходительно посмотрел на него:
– Все еще не понял? Раньше ты, насколько я понимаю, всегда работал на норвежские спецслужбы, однако, выполняя последнее задание на Ближнем Востоке, ты работал вовсе не на них. Во-первых, они бы никогда не послали тебя на такое опасное и политически щекотливое задание, а если б и послали, то в случае ареста постарались бы вытащить. Нет, Джон Омар Берг, сам того не зная, ты работал на САГА, и работодатель бросил тебя в беде.
Задувал холодный ветер. Что он такое сказал?
Ханс бросил взгляд на Редерхёуген.
– Между случившимся с Верой в семидесятом и тем, что случилось с тобой, существует связь. Вы оба располагали сведениями, которые могли раскрыть темные стороны САГА, это связь историческая, проходящая сквозь все послевоенные годы, отчасти она восходит к кораблекрушению военных лет. – Ханс врубил двигатель. – Как видишь, у нас тут общие интересы. Моя ветвь семьи получит положенную по праву долю наследства, а ты – человека, который хотел сгноить тебя в тюрьме.
Джонни ощутил приятный запах грядущего дела, но промолчал.
– Как ты помнишь, мы с тобой кое о чем договорились. – Ханс Фалк в упор посмотрел на него. – И договор по-прежнему в силе. Да, вот еще что: главный армейский врач – мой близкий друг. Я знаю о твоих проблемах с дочкой. Мы живем не в коррумпированной стране, Джонни, но, вполне возможно, кто-нибудь заглянет в твою историю болезни… как бы это выразиться… с особым пристрастием. И результат может сказаться на твоем праве общаться с дочерью. Как-то так. Разумеется, в случае успеха ты получишь и заслуженную плату.
Он дал газ и сделал широкий разворот, так что Джонни краем глаза успел увидеть башню Редерхёугена. Одно из окон было освещено.
* * *
Когда Саша вернулась в главный дом, поминки фактически закончились. Вот и хорошо, стало быть, можно будет спокойно прочитать письмо Веры. Кресла опустели, и вместе с несколькими девушками в белых блузках она принялась собирать посуду, а Улав тем временем командовал двумя стипендиатами, которые несли на второй этаж один из обеденных столов. Из коридора, ведущего на кухню, доносился звон тарелок и бокалов.
Андреа, младшая сестра, прилетела утром, прямо к похоронам. Они даже поговорить толком не успели.
– Ах, хорошо, что я приехала, – сказала Андреа, обнимая Сашу. – Когда бабушка умерла, я была на Шпицбергене, пришлось покупать дорогущий билет домой. А в Северной Норвегии бушевал сущий ураган, хорошо еще, я закинулась валиумом и ощущала турбулентность как довольно приятный спа-массаж. Сейчас мне, бедной, совсем хреново, но это был единственно правильный выход.
– Папа говорил, ты в Швеции, – сказала Саша.
– Когда он спрашивает, я всегда в Швеции.
Саша рассмеялась. Андреа было двадцать с небольшим – ростом выше сестры, по-мальчишески атлетичная, с широкими прямыми плечами, узкими бедрами и длинными мускулистыми руками. Андрогинность внешности подчеркивали короткие темные волосы и мешковатая одежда, какую она обычно носила.
К ним подошел отец.
– Короткий семейный сбор.
На сегодня Саше уже вполне хватило семейного общества, и вообще, ей надо домой. Улав расстегнул на рубашке верхнюю пуговку, закатал рукава до локтя. Трое детей полукругом стояли перед ним.
– Насыщенный день. Как вам кажется? – Улав пригладил ладонями и без того гладкие седые волосы.
Они кивнули, молча стоя по бокам стеклянной витрины. Что верно, то верно, они на удивление устали от похорон. Саша провела пальцем по стеклу, покрытому тонким слоем пыли. Пароход «Принцесса Рагнхильд». «На службе Северного пароходства 1931–1940» – гласила гравированная надпись. Она посмотрела на искусную миниатюрную модель. Палубы, трубы, рубка, спасательные шлюпки, нос, ют. На миг она воочию увидела пассажиров – торговцев и проповедников, рыбаков и рабочих, матросов и штурманов, стоящих у окошка билетной кассы или любующихся видом у поручней. И Веру, двадцатилетнюю, молодую мать. Но думала Саша только о «Морском кладбище».
– Я просто хочу сказать, как высоко ценю все, что вы сделали сегодня и в целом после смерти мамы. Андреа, спасибо за каспийскую икру, и гусиную печенку, и шампанское. Сверре, спасибо за логистику.
– Ура, медаль ему за логистику, – простонала Андреа.
– Дилетанты думают, на войне все дело в стратегии, эксперты знают, что в логистике, – сказал Улав. – Улыбнись, Сверре.
Он перевел взгляд на Сашу.
– Александра, милая моя Александра, спасибо за речь. Она куда важнее, чем вы думаете.
Поминальное пиво явно разбудило в нем сентиментальность. Самой Саше хотелось только, чтобы все поскорее закончилось. Улав обнял за плечи Сверре и Андреа и наклонился вперед, почти касаясь Сашиного лба.
– Помните, как мы говорили про великолепную четверку? Мы против всего мира. Александра и Андреа по флангам, мы со Сверре – в защите по центру. Из всех, что были здесь сегодня, я не доверяю никому, кроме вас. Никому. Они могут сколько угодно улыбаться и соболезновать, но при первой же возможности разворуют наши ценности и пырнут ножом в спину.
Они промолчали.
– Семья, – сказал Улав, – бесконечность поколений, прямая нисходящая линия. Вот что имеет значение. Остальное – пустяки, если по большому счету.
После смерти бабушки Саша толком не думала о девочках и о муже, во всяком случае, после письма и разговора с Рут. И сейчас вдруг почувствовала, что ей недостает семьи, их голосов, их запаха.
Улав ослабил хватку.
– Ну, в общем все. Спасибо вам.