Короткий отрицательный ответ за подписью тамошнего пресс-атташе. Мало что так раздражало Сашу, как упрямые поборники правил. Она уже формулировала в уме резкую отповедь, но тут в коридоре послышались шаги. – Саша? – сонным голосом сказал Мадс. – Ты зачем встал? – спросила она. – А ты? Думаешь, я не заметил? Всю последнюю неделю ты толком не спишь. – Сядь, Мадс. Я должна кое-что тебе рассказать. Он налил себе стакан воды и сел напротив, чуть сбоку, накрыв ее руки своими. Хотя когда-то ее покорили красноречие и харизма популярного молодого политика, сейчас она по-настоящему любила в нем бережное внимание. Как и большинство людей, Мадс в годы учебы демонстрировал, кем хочет быть, а в семье показал, кто он на самом деле. – Речь о Вере и о том, о чем ты спрашивала? – Вера оставила мне письмо, – сказала Саша. – Ни папа, ни Сверре, ни Андреа об этом не знают. Он со вздохом кивнул. – Что было в письме? – Прощальное письмо, более или менее. Он закинул руки за голову. – Надо передать его полиции. – Нет, – сказала она, раздосадованная его ответом. – Полиции это не касается. Человеку не воспрещено кончать самоубийством. – А как насчет Улава? Она искоса посмотрела на него через стол. – Бабушка очень злилась на папу. Потому и написала это письмо. Просит меня отыскать правду о семье и о том, что случилось в войну. Да и позднее тоже. Боюсь, бабушка знала что-то о САГА, а я не знаю, хочу ли это узнать. Мадс встал, достал вино, налил два бокала. – Почему ты рассказываешь мне об этом? – наконец спросил он. – Потому что не могу действовать в одиночку! Он сел напротив Саши. – Что будешь делать? Саша коротко сказала, что думает съездить в Блакстад, куда Веру поместили в семидесятые годы, и добыть там историю Вериной болезни. – Ты на моей стороне? Поддержишь? Мадс устало улыбнулся. – Я не стану тебе мешать. Саша не ответила, но почувствовала, как сердце сжалось от его тона. Он не очень-то хотел вникать во все это. – Пойду лягу, – сказал он. – Да и тебе надо бы поспать. * * * На следующее утро, выйдя из своего домика, она спустилась к морю и зашагала вдоль берега. По «бараньим лбам» выбралась на заросшую тропинку за врезанной в склон аудиторией, сооруженной по проекту архитектурного бюро «Снёхетта» в честь 25-летия САГА, а затем через рощицу вышла к бухточке с причалом и лодочным сараем. Роскошных привычек у Саши было немного. Если вдуматься, только одна, «Рива Акварама», итальянская модель 1968 года из темного красного дерева, гоночная моторка, шикарная, как ей казалось, по-нуворишски роскошная, совершенно не под стать обычной Сашиной скромности. Так или иначе, она любила свою лодку. Часто приходила сюда зимой, просто чтобы ощутить под ладонью полированное дерево и изящную, совершенную форму корпуса, а как только в воздухе возникало предчувствие весны, сразу вызывала специалиста по деревянным лодкам, чтобы он привел судно в порядок и спустил на воду из лодочного сарая на южном мысу. Если бы мастера Возрождения проектировали лодки, думала Саша, у них наверняка бы получилась «Акварама». Когда она спустилась к причалу, там стоял Улав, разговаривал с садовником, который помогал перенести канистры в его моторку. Саша, если могла выбирать, всегда предпочитала морской путь – и на восток, в центр, и на юг, на Несодден, и на запад, к устью фьорда, где располагалось заведение, куда в начале семидесятых поместили Веру. Конечно, на ее мейл Блакстадская лечебница ответила отнюдь не дружелюбно, но большей частью при встрече лицом к лицу все легко улаживается. – Рано ты в этом году спускаешь «Риву» на воду! – воскликнул Улав. – Я бы сказал, даже слишком рано. Куда собираешься? Саша пожала плечами: – Просто покататься. Она шагнула в лодку. Сесть в кремовое кожаное кресло и включить зажигание – прямо как в спортивной машине. Кстати, сравнение удачное, на лодке стояли два    двенадцатицилиндровых мотора «ламборгини». Задним ходом она отошла от причала, плавно развернулась направо и на полной скорости помчалась на запад. Весеннее солнце согревало лицо, и Саша невольно улыбнулась. Спустя полчаса она сбросила скорость, на малом ходу подвела моторку к по-зимнему пустому причалу, пришвартовалась, а затем по дорожке через рощу направилась к лечебнице Блакстад. Здешние постройки являли собой комбинацию стильной садово-парковой архитектуры, преобладавшей в первые годы ХХ века, и низких безликих кирпичных зданий, возведенных после войны. Саша быстро прошла в широкую дверь административного корпуса. Как и большинство представителей этой профессии, пресс-атташе была женщина средних лет, в прошлом журналистка, Саша вроде бы узнала в ней ведущую недолго существовавшего ток-шоу, которое шло несколько лет назад. – Александра Фалк, я полагаю? – сказала пресс-атташе, несколько натянуто и хмуро. Саша кивнула. – Ваш запрос рассмотрен, – продолжала та, – и отклонен. Мы не показываем посторонним истории болезни. Порой это весьма деликатные материалы. Злость, которую вызывал у Саши подобный формализм, она унаследовала от отца, он был такой же. – Вам наверняка известно, что в некоторых случаях обязанность сохранять врачебную тайну может быть упразднена, – сдержанно сказала она. – В частности, если документы будут использованы в научных целях. Я возглавляю архив фонда САГА. Пресс-атташе скривилась. – Тогда вы должны обратиться с официальным запросом. – В данном случае я не только ученый. Я в родстве с пациенткой. Недавно Вера, моя бабушка, покончила с собой. И насколько я помню, близкие родственники тоже могут получить доступ к давним историям болезни. Помедлив, пресс-атташе встала. И Саша тотчас поняла, что победила. – Ладно, у вас два часа. Они прошли мимо регистратуры и вниз по лестнице, к металлической двери, которая вела в подвальный коридор, заставленный коробками с больничными расходными материалами и оборудованием: койками, ходунками, стетоскопами, катетерами, капельницами, носилками. В конце коридора – новая дверь, без таблички. Пресс-атташе отперла ее. Навстречу пахнуло знакомым запахом бумаги и моли, лампа под потолком некоторое время мигала, но в конце концов успокоилась, пыль заплясала в воздухе, когда они вошли внутрь. Вдоль стены высились штабеля картонных ящиков, на каждом ящике указан год. – О каком имени и периоде идет речь? – спросила пресс-атташе. – Вера Маргрете Линн, – ответила Саша и заметила, что опять разволновалась, – год рождения тысяча девятьсот двадцатый, поступила в лечебницу весной семидесятого. Точной даты я не знаю, но самое раннее конец апреля – начало мая. Женщина подвела ее к стеллажу с архивными папками. – Линн, сейчас посмотрим. Проведя пальцами по корешкам, она вытащила одну из папок, протянула Саше. – Вот, держите. Здесь вам сидеть нельзя, я найду местечко, где вы сможете поработать. Вы умеете обращаться с официальными документами? Саша улыбнулась: – Это и есть моя работа. Пресс-атташе устроила ее в уединенной комнатушке; Саша положила папку на фанерный столик, закрыла дверь и начала читать. Вера попала сюда 2 мая 1970 года, когда «постепенное ухудшение ментального состояния достигло кульминации в бурном психозе с последующими попытками самоубийства». Первого мая 1970 года психиатр Финн Бутеншён провел тщательное освидетельствование и после долгих консультаций пришел к выводу, что пациентка страдает «глубокими травмами, вероятно вызванными нехваткой контактов в детстве и кораблекрушением в Северной Норвегии в годы войны», и это «радикально подорвало ее душевные силы и возможность функционировать в обществе». Саша остановилась, перевела дыхание. По сути, тут не было ничего неизвестного или нового, но в отзыве о состоянии больной, датированном 27 мая, Бутеншён добавил кое-что, весьма Сашу удивившее: «По мнению нижеподписавшегося, состояние пациентки ухудшилось вследствие мегаломаниакально-нарциссического представления о себе, основанного на иллюзии собственного величия и навязчивых ложных представлениях, что поименно названные представители норвежской общественности и собственной семьи пациентки желают ей навредить. Выражается это в повторных заявлениях, что она написала книгу, которую „сожгли в лесу“, так как она содержала информацию, которая могла изменить „норвежскую историю“». Саша встала, прислонилась к стене тесной комнатушки. «Представители норвежской общественности и собственной семьи пациентки»? В семье Фалк часто случается одно и то же. Она опять села, стала читать дальше. Психиатры Блакстада явно проделали основательную работу. Бутеншён связывался с неким доктором Шульцем на Лофотенах, «коль скоро история наблюдений за пациенткой в детстве дополняет клиническую картину». Черт, этой истории тут нет, надо копнуть поглубже. Вера была буйной пациенткой, особенно первый год. В октябре 1970-го медперсонал – «ссылаясь на форс-мажор» – неоднократно прибегал к «механическим средствам принуждения». Она не раз пыталась покончить с собой, в частности устроив зимой 1971 года голодовку. Ну, а 27 июля того же года произошел вопиющий инцидент, когда «пациентка соорудила из блузки затяжную петлю, натерла пол мылом и попыталась удавиться, повесившись на дверной ручке. Попытку пресекла дежурная сестра».