Саша сидела в подвале того же здания, 45 лет спустя. Ее сковала клаустрофобия, будто смирительная рубашка, она бросилась к двери – вдруг ее заперли тут, как в изоляторе! – рванула ручку. Дверь открылась, подвальная пыль плясала в светлой щелке. Подвал был пуст, единственный звук – гул вентилятора. Саша замерла, перевела дух, чувствуя на губах соленый вкус слез. Она плакала над трагической историей Веры? И одновременно от горечи и злости на то, что ее обманули, держали в неведении, на тех, кто словом ни о чем не обмолвился, и на себя самое, оттого что никогда не спрашивала. Она стояла, прислонясь к стене. – Ты не бабушка, – вслух сказала она себе, – ты архивариус и директор музея САГА. Это помогло. Успокоившись, она вернулась к столу. Мало-помалу драматизм и напряженность в записях пошли на убыль. В конце зимы 1972 года ситуация настолько стабилизировалась, что Вере разрешили совершать продолжительные прогулки в парке лечебницы. Бессменный лечащий врач, психиатр Бутеншён, хвалил Веру. «Наблюдая пациентку более двух лет, – гласила последняя его запись от 6 июня 1972 года, – мы можем констатировать, что ситуация стабилизировалась, особенно в плане буйного поведения и суицидальных тенденций, каковые в значительной степени исчезли». Одновременно он как бы предостерегал: «Тем не менее я решительно считаю, что мы не раскрыли изначальных причин мегаломании и навязчивых ложных представлений, какими пациентка страдала и страдает. Этот вопрос вполне может возыметь важное значение при рассмотрении дела пациентки в Опекунском совете. Ибо его обязательно зададут семейному адвокату Августу Греве-мл.». Саша прочитала достаточно. Закрыла папку, поблагодарила в регистратуре за помощь и вернулась к своей моторке. Опекунский совет, думала она, какой ужас, пережиток другого времени, эпохи принудительной стерилизации и лоботомии. – Что делать дальше? – спросила она себя, направляя лодку по холодному фьорду, и, когда на горизонте завиднелась башня Редерхёугена, уже знала ответ: время для разговора с отцом еще не пришло. А вот Сири Греве была дочерью адвоката, который от имени семьи вел дело об опеке. Если кому что-нибудь об этом и известно, то как раз Сири, ведь она знает почти все. Саша пришвартовала лодку и пошла в главный дом. Глава 14. La séduction В сон вторгся звонок. Джонни открыл глаза и сел. Он заснул на диване. На столике среди бутылок лимонада и формочек для льда, бумажных рулонов и мягких комков гашиша стояли полупустые коробки из тайской забегаловки. Лажанулся он. Самочувствие после травки хуже, чем с перепою. Не головная боль, а тяжесть, одурь, будто проснулся после наркоза. Новый звонок. Смутными обрывками вернулась память о загуле последних дней. Дилер в подворотне во Фреденсборге, шумный караоке-бар на Тронхеймсвей, стрип-клуб за Ратушей. Где все началось? Вот это он помнит. Началось все в Старой Ложе. Третий звонок. Джонни подошел к домофону. Несколькими этажами ниже грохнула дверь. – Кто там? – Джонни стоял возле двери. – Открывай, это я. Голос Х.К., по обыкновению узнаваемый, звучный баритон с медлительной музыкальной интонацией таксиста из восточного Осло, смешанный с чем-то утонченным,    как и сам его обладатель. Джонни открыл. С той поры, когда Х.К. был начальником Отдела, он набрал килограммов десять, и ему это было к лицу, ухоженная седая бородка контрастировала с цветом кожи, которая от жизни на пенсии стала здоровой и румяной. Лишь глубоко посаженные, серо-голубые волчьи глаза остались те же. Они обнялись. – Хорошо выглядишь, – сказал Х.К. – Держусь. А ты с каждым разом все молодеешь. Пожилой мужчина добродушно улыбнулся. – Живу пенсионером. Как только уходишь из Отдела, чувствуешь себя моложе. А у тех, кто на активной службе, счет жизни идет на века. Скоро станем ровесниками, Джонни. Джонни тоже слегка усмехнулся. Рядом с Х.К. стоял краснощекий здоровяк, которого он хорошо знал. – Гротле! – Он крепко обнял старого напарника. – Ну и видок у тебя, Джонни, – пробасил этот уроженец Западной Норвегии, железной хваткой держа его за плечи. Джонни заметил, что коллега постарел и осунулся, – ему уже за пятьдесят, лицо обветренное, грива на голове взъерошена, как обычно бывает у начинающих лысеть. Буйная борода, рыжая с проседью, стала короче, чем в Афганистане, где шептались, что Гротле уже только благодаря росту и широченной спине вполне мог бы стать губернатором Фарьяба[35]. Если афганцы что и уважали, так это физическую силу, а этот норвежец был могуч, как белый медведь. По военной специальности он был водолаз по обезвреживанию мин, один из лучших в стране, и в свое время ребята из Отдела шутили, что у Гротле перепонки между пальцами. – Господи, как же я рад тебя видеть, Джонни, – сказал Гротле. – Думал, тебе каюк. – По-прежнему живешь в доме на воде? – спросил Джонни. – Бываю на суше не больше, чем необходимо, – отозвался тот и подмигнул. – Но когда Х.К. рассказал, что ты вернулся и с тобой дело плохо, поехал с ним. – Подождите за дверью, – смущенно сказал Джонни, – я малость приберу. Они будто не слышали – взяли и вошли в квартиру. Х.К. бросил взгляд на стол, на Гротле, потом на Джонни. – Вот оно как. Понятно. Он смотрел на Джонни взглядом огорченного отца, который обнаружил, что после детской, так сказать, вечеринки в доме полный кавардак. – Надо маленько навести тут порядок, Джонни. Не возражаешь? Джонни секунду-другую помялся. Потом нехотя кивнул. Они отмыли всю квартиру, проветрили, пропылесосили, отдраили кухню и ванную, после чего Гротле демонстративно собрался побросать гашиш в туалет. – Погоди, – запротестовал Джонни. – Пусть будет, чем плохо? – Куда лучше от него отделаться, – сказал Гротле и смыл гашиш в унитаз. Закончив уборку, все трое расположились на кухне, разлили по чашкам горячий кофе. – Джонни, я за тебя боялся, – сказал Гротле, – но и зол был на тебя, как черт! Ты наплевал на все приказы, начал действовать самостоятельно и нас за собой потянул. Ты, браток, пересмотрел в ютубе видосов, где поливают помоями Штаты, и курил слишком много гашиша. – Нечего нам было бомбить Ливию, – сказал Джонни. – И гашиш я больше не курю. Сейчас случайно облажался. – Знаешь, в чем твоя проблема? – Взгляд Гротле помягчел. – Ты принимаешь все мировые проблемы на свой счет, слишком близко к сердцу. Лично я могу согласиться, что бомбардировка Ливии не очень-то умный шаг. – Не очень-то умный? – сказал Джонни. – Столько невинных жертв, соотношение сил на Ближнем Востоке перевернуто вверх дном людьми, которые понятия не имели, что творят, открылись врата террористического ада. Гротле строго посмотрел на него. – Ты исполнитель, а не министр иностранных дел. Политику определяют политики, а мы выполняем. Это лучше, чем наоборот. Амбал встал и пошел к выходу. – Мне надо на самолет успеть, лечу на север. А вы тут отдыхайте. Звони, если что, Джонни, я большей частью в Рамсунне. Но если опять возьмешься за эту хреновину, я сам с тобой разберусь. * * * В магазине деликатесов на Бюгдёй-аллее Х.К. и Джонни купили цыпленка и пряности для настоящего цыпленка в вине, потом зашли в винный, взяли пару бутылок бургундского. А когда дома из кастрюли повеяло ароматом чеснока, бекона, пряностей и красного вина, в квартире стало прямо-таки по-домашнему уютно. – Я и забыл, что ты классно готовишь, – сказал Джонни, глядя, как старший друг подмешивает к соусу коньяк. – Я много чего набрался в Ливане, – ответил Х.К., – французы всегда любили вкусно поесть, даже на боевых заданиях. – Он улыбнулся. – Они научили меня готовить… и собирать разведданные. Прошлое Х.К. было окутано туманом, как и его личная жизнь. Джонни знал, что он гей, живет с неким замминистра, ныне пенсионером, а начинал карьеру как офицер разведки в норвежском батальоне ООН в Ливане начала восьмидесятых, но это и всё. – Французы хорошо знали эту часть Ближнего Востока. Вдобавок они научили меня кой-чему еще, главному для каждого, кто работает в разведке. – Шарму? – улыбнулся Джонни. Х.К. вдолбил ему это, когда руководил оперативным отделом. – Ты не все забыл, – подмигнул Х.К. – Можешь что угодно говорить о крепких трёнделагских лыжниках, которых много в наших лучших отрядах. Но особо charmant их никак не назовешь. После нескольких бокальчиков вина Х.К. охотно пересыпал свою речь французскими словечками. – Народ воображает, что цель искусства обольщения – заполучить партнера для постели. Это само собой. Но, по сути, la séduction означает обрести власть. Навязать свою волю, хитростью, без насилия. Вот главное, чему меня научили французы. – С Хансом Фалком ты познакомился в Ливане? – спросил Джонни. – В Бейруте, – настороженно ответил Х.К., – летом восемьдесят второго, могу точно сказать, потому что тогда случилась атака израильтян. Повисла недолгая пауза, Джонни молчал, пусть себе вспоминает. – Он работал в лагере палестинских беженцев на юге города. Трудоголик, прекрасный специалист, еще более дерзкий и самоуверенный, чем теперь. По слухам, он крутил роман с кем-то из руководства одной из самых печально известных вооруженных палестинских группировок.