Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 25 из 86 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Если я понимаю правильно, – наконец сказал он, – ты утверждаешь, что в семидесятые Улав несколько лет держал мать под опекой. – Я не утверждаю, – сказала Саша. Нарочито скептические формулировки мужа раздражали ее. – Это факт. – Я не знаю другого человека, настолько же привязанного к своему отцу, как ты, – сказал Мадс. – Вдобавок он твой начальник. И Вериным опекуном тоже был он. – Да. – Наверняка у него были веские причины, – задумчиво сказал Мадс. – Представляешь, какую ответственность он взвалил на себя. Сначала, когда мать впала в психоз, поневоле становится ее опекуном, потом от рака умирает жена и он в одиночку воспитывает тебя и Сверре, да и Андреа тоже, продолжая все это время руководить концерном. Твой отец поистине природная стихия. Саша такой подход в голову не приходил, но, хотя в логике его рассуждениям не откажешь, им недоставало решающего компонента: они не объясняли, почему отец объявил родную мать недееспособной и как все это связано с рукописью «Морского кладбища». Мадс строго посмотрел на нее: – Улав просил тебя больше не копаться в Вериной истории. – Это обещание я уже нарушила. Он глубоко вздохнул: – Я когда-нибудь рассказывал тебе, каково было войти в семейство Фалк? С того дня, как я познакомился с твоей семьей, я мечтал, чтобы вы меня приняли. И ваши богатство и власть тут ни при чем. – Он выдержал паузу. – Вы были семьей, вот что главное. Со своими скелетами в шкафу, но у кого их нет. Семьей, где выпивали и ссорились, но каждое воскресенье обедали все вместе. А у меня была только мама. Тебе не понравится то, что я сейчас скажу. – Голос Мадса звучал спокойно и решительно. – Семья и Редерхёуген – самая большая твоя ценность, Саша. Подумай об этом. – Вот именно, и для меня невыносимо, что в семье скрывали правду о случившемся с бабушкой. – Может быть, скрывали именно ради семьи? Ты не знаешь, что произойдет, если ты наперекор совету Улава начнешь копаться в давних годовых отчетах. – Почему ты принимаешь сторону папы? – воскликнула Саша. – Ты почему кричишь, мама? – спросила Марго. Девочки неожиданно возникли в дверях. – Взрослые иногда ссорятся. – Саша погладила дочку по голове и вздохнула. Трусость мужа разозлила ее. Отчего он принял сторону Улава? Однако то, что она обнаружила, поставило ее перед выбором: действовать в одиночку или заключить альтернативный альянс. Пока что она остановилась на последнем. Она быстро поднялась к кабинету Сверре, постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь. Андреа и Сверре уже были на месте, они непринужденно устроились в креслах возле книжных шкафов и тихонько разговаривали. Поняли, значит, что дело серьезное. Стены увешаны армейскими плакетками, значками подразделений и медалями в рамках. Будто в стариковской конторе. – Саша, – спросил Сверре, – что происходит? Андреа закурила, поправила непокорные темные волосы. – Будь добра, кури в окошко. – Сверре открыл высокое окно, выходящее на лужайку и море. Пламенно-красный шар солнца висел по-над холмами на западе. – Какой же ты старомодный, Сверре, – сказала Андреа. – В твоем мире у женщин нет права голоса, гомофилы – это педерасты, Черчилль аккурат сменил Чемберлена, а британцы уходят из Дюнкерка. Ясное дело, в кабинете у тебя курить воспрещается. Саша пропустила мимо ушей слова младшей сестры, казавшиеся еще более неуместными и банальными, чем обычно. – Хорошо, что нам удалось собраться вместе. Я хочу обсудить с вами кое-что важное. Андреа затушила сигарету; Сверре молчал. – На нас всех, конечно, подействовали смерть бабушки и пропажа завещания, – продолжила Саша, чувствуя, насколько серьезно звучат ее слова. – Как семейный архивариус я немного покопалась в ее истории. И кое-что обнаружила… Словом, это может возыметь последствия для нас троих. – Она выложила на стол старые годовые отчеты. – Это годовые отчеты САГА за шестьдесят девятый и семидесятый. Брат и сестра вопросительно смотрели на нее. – Погоди, – сказала младшая сестра. – Что-то я не врубаюсь. – Я тоже, – сказал Сверре. – Несколько дней назад я ездила в Блакстад. – Бабушка жила там какое-то время, да? – сказала младшая сестра тоном, который раздосадовал Сашу. – Ты не настоящая творческая личность, пока не поборешься с внутренними демонами? – Она попала в клинику весной семидесятого года, с острым психозом. – Стараясь говорить спокойно и терпеливо, Саша посмотрела на младшую сестру. – Выписали ее только после двух лет попыток суицида и «средств принуждения». Она заметила, что серьезность в голосе произвела впечатление на сестру и брата, Андреа перестала хихикать, а Сверре замер в неподвижности, как восковая фигура. – Дальше я обнаружила, что бабушке назначили опеку. Вы понимаете, что это значит? Ее объявили недееспособной. Лишили прав, так теперь говорят. Пожалуй, это самое мощное средство насилия, применяемое в Норвегии. Бабушка находилась под опекой, и опекуном был папа. Не только пока она находилась в лечебнице, но и еще несколько лет после выписки, в правах ее восстановили лишь в семьдесят пятом. – Черт, – сказала Андреа. Сверре глубоко вздохнул, откинул голову назад и уставился на потолочную лепнину.
– Нам никто об этом не говорил. Вчера вечером я просмотрела годовые отчеты САГА, – продолжала Саша, постукивая пальцем по выцветшим папкам на столе, – хотела выяснить, как опека сказалась на бабушкиной собственности и контроле над компаниями. Брат и сестра подались вперед. – История создания САГА нам хорошо известна, – сказала Саша. – Используя часть средств, вырученных от продажи нашего пая в судостроительной компании Фалков, папа и Вера в шестьдесят пятом году учредили предприятие и фонд, позднее получившие название САГА. Устав фонда четкий и ясный. – Она прочитала: – «Учредители фонда Вера Маргрете Линн и Улав Теодор Фалк могут избирать и увольнять других членов правления, а также, не в пример прочим членам правления, неограниченно продлевать срок своего руководства, пока они юридически считаются дееспособными». – Я вообще понятия не имела, что бабушка была в правлении, – сказала Андреа, которая невольно заинтересовалась ситуацией, обрисованной Сашей. – Разумеется, была, – сказала Саша. – Вообще-то как раз Вера дала папе чрезвычайно щедрый, скажем так, аванс в счет наследства. Таким образом они создали «общественно полезный» миллиардный фонд. В качестве ответной услуги Вера получила право управлять САГА сама, причем сколь угодно долго. Саша открыла отчет за следующий год. – Вот смотри, – сказала она Сверре. – Июнь семидесятого. В правлении произошли перемены. Их по-прежнему трое. Но кто же подписывает отчет на сей раз? Папа, Август Греве-мл. Однако не Вера, а ее издатель, Юхан Григ. – Да ведь бабушка находилась в Блакстаде, – вставил Сверре. – Так что как раз в этом ничего странного, пожалуй, нет. Саша помахала перед ним документом, пересохшие страницы едва не рассыпались. – Дьявол, как всегда, в деталях. Смотри на устав. Теперь там написано: «Как учредитель фонда Улав Фалк вправе неограниченно продлевать срок своего руководства, что не распространяется на сроки работы остальных членов правления». Его вообще нельзя сместить. «Он» против «них», «его срок» против «их сроков». Крошечные языковые детали с огромными последствиями. Но почему Вера Линн осталась за флагом? Это коротко упомянуто в отчете, на странице тринадцать. Вот смотрите. Брат с сестрой заглядывали ей через плечо, когда она прочитала: – «Вера Линн вышла из состава правления ввиду разногласий с остальными его членами». И всё. Но без ее согласия менять устав было нельзя? Что ж, за одним исключением. Ведь в июне семидесятого Вера уже не обладает тем, что мы теперь называем юридической дееспособностью. А объявление недееспособной было единственным способом вышвырнуть ее из САГА. – Но зачем? – спросил Сверре. – Зачем все это было нужно? – Затем, – медленно ответила Саша, – что в семидесятом Вера написала книгу. Я знаю, что называлась она «Морское кладбище», но содержание ее мне неизвестно. Вера знала тайну, настолько важную, что Улав был готов абсолютно на все, лишь бы заставить ее молчать. Не забудьте пропавшее завещание. Подлинное завещание – это «Морское кладбище». – Господи, – вырвалось у Сверре, он прислонился к подоконнику. – Мне надо выпить чего-нибудь покрепче. – Андреа налила всем виски в хрустальные стаканы. – Идите сюда, – сказала Саша. Двое других нехотя шагнули к ней. – Я всегда делала то, чего от меня ожидали, – продолжала Саша. – Чего ожидал папа. С меня довольно, не могу я больше прикрывать происшедшее в этой семье. Но в одиночку я не справлюсь. Мне нужна ваша помощь. – В чем именно? Конкретно? – спросила Андреа. – Близится время без папы. Мы должны быть готовы. Правдой о САГА предстоит распорядиться нам. И нам необходимо выяснить, какова она. Папа стоял у руля слишком долго, – спокойно сказала Саша. – У нас есть места в правлении и своя сфера деятельности. Папе пора уйти на покой. Он нам лгал. И если не уйдет сам, мы его заставим. В комнате царила мертвая тишина. Сверре сконфуженно смотрел в сторону, Андреа поглядела в потолок, на отцовский кабинет над ними, будто отец мог слышать сказанное. И ведь наверняка мог, он всегда все слышал. – Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что ты затеваешь? – в конце концов сказала Андреа, подталкивая пальцем ледяной кубик в стакане и глубоко дыша. – Это же мятеж! – Пожалуй. Ты со мной? Саша пристально смотрела на младшую сестру. Андреа забеспокоилась. – Ты со мной? – повторила Саша. Андреа хлопнула ладонью по гербу Фалков. – Вероятно, есть причины, чтобы некоторые тайны, некоторые правды никогда не выходили на свет. Папа это знает. Если ты продолжишь копать и напрямую бросишь ему вызов, конфликты и борьба за наследство разрушат нашу семью, как разрушили многие другие. – Она перевела дух. – Нет, я против. В этот миг Саша как никогда остро ощутила презрение к сестре. Не только за трусость, на свете таких людей, как она, полным-полно, но за то, что свою трусость она прикрывала громкими словами. – Ясно, – сказала Саша и повернулась к брату. – Сверре? Она, конечно, знала, что брат всегда мечтал, как это ни нереально, стать наследником отца, возглавить САГА. О том, что последние дни изменили ее собственные амбиции, она словом не обмолвилась. Сверре долго сидел, не шевелясь, потом сказал: – Я уезжаю в Афганистан, с «морскими охотниками». – Он произнес это с плохо скрытой гордостью. – Так что до поры до времени в борьбе за власть не участвую. Я еще не говорил отцу, и вы не говорите, пока я завтра сам с ним не встречусь. – Поздравляю, – безразлично сказала Саша. – Это все, что ты можешь сказать? – обиделся брат. – Ты ведь всегда об этом мечтал, – ответила Саша. Она что же, чувствует некоторое облегчение? Пожалуй. Облегчение и одиночество. Она встала и направилась к выходу, а когда шла по длинному коридору, ведущему в мезонин, ей вспомнилась фраза Улава, которую тот часто повторял: когда тебе одиноко, острее всего чувствуешь свое одиночество в Редерхёугене.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!