Глава 19. Я ужасно горжусь тобой Звонил телефон. Яркое солнце заглядывало в кабинет. Сверре открыл глаза, протянул руку за мобильником. – Да! – хрипло сказал он. Голова кружилась, в мыслях сумбур от перебора с выпивкой и от недосыпа. Где он? На диване, в кабинете. Засиделся вчера вечером допоздна, выпил лишнего и за компанию с Андреа выкурил чересчур много травки, да и еще много чего отведал. После ухода Саши они сидели вдвоем, до утра обсуждали разные вещи. В основном его афганское задание, идеи Андреа по части стартапов и, конечно, Сашу. Внешне спокойная и осторожная, Саша обычно действовала заодно с большинством, но и ему, и Андреа всегда казалось, что под ее сдержанностью таится буря. Им было страшно, ведь она словно из другого теста, в ней будто таились какие-то темные силы. Будто она такая же, как отец. Или как бабушка. – Ты забыл про наш уговор? – гремел в трубке Улав. – Ты же сам предложил встретиться? – Ну да, – промямлил Сверре. – В половине восьмого, у лодочного сарая, так ты сказал! Сверре приложил ладонь ко лбу, взглянул на пустые бутылки и переполненные пепельницы на столе, обнаружил, что Андреа крепко спит в вольтеровском кресле. Его пиджак аккуратно висел на конторском стуле, он всегда так делал, сколько бы ни выпил. – Сейчас приду, – буркнул он и повесил трубку. Машинально накинув первую попавшуюся куртку, Сверре выбежал на воздух. Над Редерхёугеном раскинулось пасмурное утро. Лужайка за ночь подмерзла, главный дом и башня тонули в густом утреннем тумане. Сколько раз он ребенком ходил по этой дорожке? Ненавистные прогулки. Ненавистная затея Улава «приучить его к воде». Даже сейчас, спустя столько лет, стоило ему просто ступить босыми ногами на холодную землю, как тотчас возвращалось тогдашнее ощущение, а о купанье в ледяной воде вообще говорить нечего. Он ненавидел ледяную воду, как сын алкоголика ненавидит звон бокалов. Возле лодочного сарая Улав с помощью садовника спустил на воду свою лодку. Сейчас садовник таскал к причалу канистры с бензином, а Улав, стоя на палубе, снимал брезент с кормовых сидений. Заметив сына, он сказал: – Там непорядок с купальной лестницей. Поправишь? Самое время. Сверре принес из лодочного сарая инструменты, закрепил лестницу. И они отчалили. Зима никак не хотела уходить, холодно, но солнце все-таки начинало уже согревать фьорд. Улав, широко расставив ноги, стоял за штурвалом. В таких случаях в нем всегда сквозило что-то пародийное. В детстве Сверре и Саша краснели, когда отец, в шкиперской фуражке и с трубкой в зубах, пытался говорить с моряками на их жаргоне. Саша тогда называла его Терье Вигеном[42]. Шнека вышла в открытое море, на горизонте виднелось датское судно. Улав сбавил скорость и бросил якорь-кошку, здесь было довольно мелко. Свежий мартовский воздух действовал на Сверре благотворно, он почувствовал себя лучше. Возле ружья «Перде» лежал дробовик. Улав неожиданно достал патроны, зарядил дробовик. Лодка легонько покачивалась. Он протянул дробовик Сверре: – Поглядим, как ты стреляешь. Сын недоверчиво посмотрел на него: – Это же смешно. – Попадешь вон в ту чайку? Над головой, на высоте метров 30–40, кружила чайка. – Конечно. Но зачем? – Да ладно. Поглядим, так ли мягко ходит курок, как ты говоришь. Сверре взвесил дробовик в руке, приложил приклад к плечу. Прицелился – ясное дело, он попадет в эту чертову чайку. – Что медлишь? – насмешливо сказал за спиной отец. Сверре медленно опустил дробовик, не выстрелив. Он подумал о том, как будет выглядеть лицо Улава от прямого попадания дроби. Сверре Фалк, отцеубийца. Ни за что на свете ему не скрыться, совершив такое, даже если он прицепит отца к якорю и утопит в море. Улав молча стоял рядом, с таким видом, будто Сверре впрямь собирается его прикончить. Сверре разрядил дробовик, отдал отцу. – Стрелять чаек запрещено. – Он прислонился к борту. – Да кому какое дело? – сказал Улав. – Я на некоторое время уеду. – Уедешь? Сверре набрал в грудь воздуху и выложил: – В Афганистан, с «морскими охотниками». Им в Кабуле нужен снайпер. – Он старался говорить спокойно. – Мне предложили поехать с ними. И я намерен согласиться. – Черт побери! – воскликнул Улав, положив лодку в дрейф. – В конце концов ты все-таки справился, Сверре, справился, черт побери. Отец с улыбкой пожал ему руку, обнял. – Давай тяпнем по стаканчику. О нет, не шотландского пойла, нам надо чего-нибудь чистого, прозрачного, как слеза! – Время было по-прежнему раннее, когда все еще завтракают, однако в каюте отец выставил на стол охлажденную бутылку водки «Белуга». – Подарок Гарри Каспарова[43], когда он приезжал в САГА, – сказал отец. Оба залпом осушили стаканы. Бельгийская водка была на удивление мягкая. – Знаешь, ты правда крутой парень, – вдруг сказал Улав. Сверре промолчал. – Не сдаешься, после всех шишек. Помнишь выражение «гранитная челюсть», the granit chin? Лучшие бойцы те, кого больше всех бьют, а они держатся, это и отличает их от journeymen[44] и pubfighters[45]. В жизни главное – держаться на ногах, несмотря на все шишки. Вот и в тебе есть то самое, чем обладают боксеры-итальянцы. Ты – Джейк Ламотта-отец[46], ты – Рокки Бальбоа, ты – настоящий. Сверре почти забыл, каким мог быть отец, когда другие добивались успеха. Мелочным его никак не назовешь, он любил чужие удачи. Они напоминали о его собственных, вдобавок везунчики окрыляли друг друга, а он мог поделиться своим обширным опытом, рассказать, какие радости и беды приносит успех. Когда люди добивались успеха, думал Сверре, тогда он их замечал, потому что видел в них себя самого. Но посредственность других, их беды и неврозы Улав совершенно не выносил. Улав крепко обнимал его, и Сверре чувствовал его по-прежнему не иссякшую силу. – Я ужасно горжусь тобой, понятно? Но в Афганистане тебе надо беречь себя. – Это тебе надо беречь себя, – сказал Сверре. Отец как-то странно посмотрел на него, сухо улыбнулся: – Не забывать надевать на лодке спасательный жилет? Сверре покачал головой. И словно не его, а чей-то чужой голос произнес: – Саша обнаружила, что в семидесятом ты объявил бабушку недееспособной. Она намерена использовать историю с Верой, чтобы сместить тебя и самой возглавить САГА. Отец встал, устремил взгляд на гладкий фьорд. Над ними кружили чайки; несколько парусных лодок и несоддский паром шли впереди своим курсом. Он не говорил, о чем думает, но Сверре видел, что челюсти его двигаются, и словно слышал, что кровь в его висках стучит энергичнее. – С Сашей что-то случилось, – продолжил Сверре. – Она изменилась. – Нет, – сказал Улав. – Александра стала такой, какой была всегда. Стала как я. Что он, собственно, имел в виду? Сверре допил водку. – Я ценю твою лояльность, Сверре, – сказал отец, кивая на усадьбу, низкой полосой возникшую на горизонте. – Она будет вознаграждена. Глава 20. Кладбище брошенных надгробий Саша припозднилась и почти бежала, дрожа от бокового ветра. Холодный бриз задувал в главный портал парка Фрогнер со стороны Киркевейен, мчался по широкой аллее к Монолиту. Она просмотрела публикации Джона Берга. В интернете нашлись в основном внештатные репортажи с Ближнего Востока и из Афганистана, написанные главным образом в 2005–2010 годах, плюс несколько портретов, вроде интервью с Хансом Фалком в Бейруте. Поневоле она признала, что все это было отнюдь не плохо. И заказать ему биографию вполне имело смысл.