Все взгляды были устремлены на нее. – Если мы объявим, что завещания нет, то фактически это означает, что Улав как единственный сын Веры является ее прямым наследником и собственность покойной, в том числе недвижимость на Хорднесе, охотничий домик и Редерхёуген, отходит ему. – Я требую отсрочки, – сказал Ханс Фалк. – Ханс Фалк просит слова, – сухо произнесла Греве. Улав пытался читать в лице племянника. Может, он недооценил Ханса? И ведь не в первый раз. Пока Ханс не стал знаменитым врачом-гуманистом, Улав никогда не принимал его по-настоящему всерьез и теперь жалел об этом. Они могли бы работать сообща, Ханс мог бы обеспечить САГА недостающий гуманитарный масштаб. Но теперь уже слишком поздно. – Накануне самоубийства, – сказал Ханс, – Вера звонила мне… – Мы же слыхали эту историю, – перебил Улав. – Ты рассказывал ее всего два дня назад. – Не торопись, Улав, – спокойно сказал Ханс. – Может, ты и слышал эту историю, но слышали ли все остальные? Остальные смотрели на него вопросительно, что он явно воспринял как просьбу продолжать. – В ходе разговора, который, как можно проверить в моем телефоне, продолжался девять минут тридцать четыре секунды, Вера попросила меня немедля приехать в Редерхёуген. Она, мол, хочет сообщить мне об изменениях в завещании. Каковы эти изменения, она лишь намекнула, хотя мне было ясно, что она хочет вернуть нам недвижимость на Хорднесе. Но в Редерхёуген я не успел, узнал в дороге, что она скончалась. – И к чему ты сейчас клонишь, Ханс? – спросил Улав. – Что мы столкнули маму с Обрыва, чтобы не позволить вам получить долю наследства? Выкладывай начистоту, хватит паясничать. – Я не знаю, что собиралась сказать Вера. – Ханс будто и не слышал. – Мое единственное требование от имени нашей ветви семьи – отложить решение. В нынешней ситуации это вполне логично. Все это время Андреа сидела, откинувшись на спинку стула и легонько покачиваясь. Сейчас она попросила слова. – Послушайте, в последние годы никто из вас бабушку толком не знал. Ни ты, папа, ни ты, дядя Ханс. Ни Греве, ни Магнус. Ни Сверре, ни я. М. Магнус был прав: младшая дочь вскрыла самую суть проблемы. – Только один из нас, сидящих здесь за столом, мало-мальски вправе высказаться о том, чего, собственно, хотела бабушка. Так что не будем слушать занудную перепалку между папой и Хансом, а лучше ты, Саша, расскажи нам, чтó интересного тебе известно об этом деле. Александра разложила на столе бумаги, потом выпрямилась. – Я глубоко уважаю аргументы обеих сторон, – дипломатично начала она. – Но если исходить из разговоров с бабушкой, то я согласна с Хансом: делать вывод, что бабушка не оставила завещания, преждевременно. Я имею в виду, нам нельзя спешить. – Александра… – начал было Улав, но дочь была непоколебима. – Я не хочу, чтобы смерть бабушки обернулась недостойной склокой меж ветвями нашей семьи. И предлагаю отложить решение до того дня, когда бергенцы смогут приехать сюда в полном составе. А тогда предлагаю провести семейный совет, где наша семья встретится с твоей, Ханс. Без сторонних адвокатов. Я уверена, бабушка предпочла бы такой вариант. – А вот я не уверен, – буркнул Улав, но остальные кивнули, так что он явно был в меньшинстве. – Ладно, пусть будет семейный совет, – нехотя согласился он. – Но не приходите ко мне, если все кончится скандалом. Улав почувствовал, что проголодался, и очень скоро был подан обед: нежный суп-пюре из кабачков с крутонами и плавленым рокфором, затем фрикасе из барашка с отварным картофелем и вино из собственного погреба – «Шато Марго» урожая 2005 года, одно из самых лучших. Баранина прямо-таки отпадала от костей, а ядреный томатный соус с шампиньонами и маринованным луком приятно отдавал розмарином. Не иначе как Андреа посыпала старые знакомые рецепты волшебной пыльцой. Тем не менее он молча сидел в своем кресле (остальные сидели на стульях), в центре длинной стороны стола, а вовсе не у торца, как думают в народе. Что народ несведущ, удивляться не приходится, куда хуже ощущение, что собственная семья вышла из-под контроля. На протяжении всего обеда Александра на него даже не взглянула. Теперь Улав решил использовать шанс похвалить вино, благо его статус истинного ценителя неоспорим. – Это бургундское и это бордо поистине не чета народному варианту из дьюти-фри. Александра, поможешь мне принести из погреба еще несколько бутылок? Это был не вопрос, а приказ, и она встала, с виду неохотно. Они прошли по коридору в башню и по винтовой лестнице спустились в цокольный этаж. За дверью подвала еще одна лестница, деревянная, скрипучая, вела в винный погреб. Внизу пахло сыростью и гнилью. Тусклая лампочка раз-другой мигнула и зажглась, в слабом желтоватом свете вокруг пролегли густые тени. Улав поднял к свету бутылку коньяка, открыл и сделал большой глоток прямо из горлышка. Терпкий вкус лозы огнем обжег горло. Он протянул бутылку дочери. – Мы же пришли за вином, – неуверенно сказала она. – Расскажу тебе одну вещь, Александра, о которой никогда и никому не говорил, – тихо сказал в полумраке Улав. – Наши с моей мамой отношения испортились как раз из-за ее рукописей. Она ставила себя превыше семьи. – Война давно кончилась, папа. Свидетели эпохи ушли. Улав взвесил на ладони бутылку с коньяком, посмотрел в лицо дочери, наполовину скрытое тенью. – Какая опасность заставила тебя тогда объявить Веру недееспособной? – спросила Александра. Значит, ей известно про опеку. Из прачечной ровно тянуло сквозняком. Улав не шевелился. – Почему ты никогда не говорил мне об этом? – продолжала она. – Почему я, архивариус, ни черта не знаю о том, что скрыто в архивах? – Вряд ли ты можешь себе представить, – медленно проговорил он, – каково это, когда человек, которому природой назначено присматривать за тобой, сам нуждается в защите. В основе твоих разысканий полное отсутствие историзма. Ты смотришь на людей прошлого собственными, нынешними глазами. – Ты уходишь от темы… Он резко перебил: – Дай мне сказать. Положения закона об опеке четко и ясно гласят, что назначенный опекун, то есть я, обязан воспрепятствовать доступу и знакомству других с тем, что известно ему самому. Обязанность хранить тайну действует и по окончании срока опеки. Закон был на моей стороне. – Я вообще-то недавно перечитала закон, – ответила Александра. – Он однозначно предусматривает, что разрешается поставить других в известность, в пределах, необходимых с точки зрения интересов подопечного. А кроме того там сказано, что обязательство хранить тайну не распространяется на детей и внуков. Улаву хотелось рассказать в ответ так много – о Вере и ее книге, о Джонни Берге и САГА, но как раз в эту минуту он ничего толком сформулировать не мог. Долго смотрел в темноте на дочь – черты матери, смесь чего-то очень узнаваемого, самого близкого и одновременно чужого. – Кому известны детали? – спросила Саша. – Семье Греве? Юхану Григу? Он не подходит к телефону. Улав понимал, дочь не отступит. Значит, надо как можно скорее съездить к Григу. – Юхан болен, – сказал он. – Но ты все же попытайся с ним поговорить. * * * Было темно и валил снег, когда Джонни почти бегом пересек улицу Кристиана IV и нырнул под маркизу отеля «Бристоль». По красной дорожке прошел в декорированный золотом холл с широкими мавританскими колоннами. Х.К. по обыкновению сидел в дальней нише слева от бара и нарочито неспешно прихлебывал из бокала белое вино. – Лучший столик в Библиотечном баре, – сказал он, – только у семейства Григ да у меня есть секретный номер, чтобы его заказать. Выпьешь бокальчик? – Я за рулем, – ответил Джонни. – Ты же сказал, что-то спешное. – Сперва расскажи, как идут дела, – сказал Х.К., который явно решил еще помучить его. – Идут день за днем, а курю я всего одну сигарету вечером, – ответил Джонни. – Прогулялся в парке с Сашей Фалк. Мимо могилы Большого Тура, виллы судовладельца Мейера, где был арсенал Stay Behind, и кладбища брошенных памятников. – Отлично, – кивнул Х.К. – Устроил ей небольшую одиссею по современной норвежской истории. И как впечатление? – Умная, но вроде немножко одинокая, – сказал Джонни. – Хотя это неудивительно, когда имела несчастье родиться в семье миллиардеров слишком умной. После она прислала мне несколько мейлов, на которые я не ответил. Х.К. коротко хохотнул: – Еще лучше. Самый старый трюк на свете. – Почему ты хотел встретиться? – Прошлый раз я упомянул, что в семидесятом участвовал в расследовании по делу вдовы Линн. А ты рассказал мне, что был в «Издательстве Григ». Он достал из папки бумагу, скользнул взглядом по бару: зажиточные дамы из окрестных вилл, официанты и пианист, который негромко играет джаз. Джонни наклонился над столом, поближе к документу. Х.К. поднял палец. – Спокойно, Джонни. Щекотливые документы, как тебе известно, имеют неприятную тенденцию исчезать из архивов. Не спрашивай, как он попал ко мне, но перед тобой имя источника службы безопасности по делу семидесятого года против Веры Линн. Насколько я могу судить, похоже, что совесть у означенного лица нечиста. – Он кокетливо приподнял брови. – Делай с этим что хочешь, может быть, наведаешься к нему. Источник жив, хотя сильно хворает, так что я бы действовал быстро. * * * Найти виллу Юхана Грига не составило труда. Джонни свернул на подъездную дорожку меж двумя темными стройными елями. Под колесами захрустел гравий. Он остановил машину, вышел и направился к крыльцу. Здесь все еще высились сугробы. За четким силуэтом швейцарского коттеджа из темного мореного дерева виднелись огни центра Осло. Секунду-другую Джонни медлил, потом нажал на звонок. Никто не открывал. В окне справа от входа было темно, как и в круглом окошке наверху, под коньком. Джонни не сомневался, Григ дома, проблема лишь в том, один ли он. – Кто там? – спросил голос за дверью.