В ответ на мою лесть он удовлетворенно улыбнулся: – А что намерены предпринять нынче дамы? – Наверно, в Новом районе есть хорошие магазины готового платья? – улыбнулась я. – К тому же мы собираемся выпить чаю и отдохнуть в гостиной «Британии». Да, Рагнфрид? Нянька молча кивнула. Мы шли к выходу на сходни, где теснилось множество народу. – Удачного дня, – сказала я и в замешательстве поцеловала его, когда мы сошли на берег, перед навесом терминала «Хуртигрутен». – Вечером увидимся, – улыбнулся он и исчез. – Ты соврала ему, – сказала Рагнфрид. – Своему мужу. Не по душе мне это. Я вздохнула. – Я бы рада сказать правду, но иной раз цена слишком высока. Если Тур спросит, что мы делали днем, скажешь, что мы были в «Британии». Поняла? Нянька промолчала, только опустила глаза. – У тебя есть другой? – в конце концов спросила она. – Да, есть, – ответила я. Рагнфрид забрала Улава и ушла. * * * Медный шпиль Собора – словно острый скальпель на фоне угольно-серого осеннего неба. Стоял один из тех осенних дней, когда по-настоящему светло не бывает и дневной свет кажется короткой интерлюдией средь вечного мрака. Часы до встречи с ним я наугад бродила по городу. Сердце стучало как тысяча мчащихся скакунов. Я часто грезила о нем. В грезах он возникал во дворе хорднесского дома, на автомобиле, такой галантный: «Садись, Вера», – и мы ехали среди природы, а солнце светило нам в спину. Порой он на сильных руках переносил меня через шведскую границу. Кто он был? Немец-беженец из молодежного лагеря. Откуда мне знать? Может статься, он просто мираж, и всё. Если смотреть от портала, западный фасад Собора казался отвесным, неодолимым каменным обрывом. Стройные готические арки, ряды херувимов, святых, водостоки, распятый Христос, резной фронтон и окно-розетка – и на фоне этого у входа группа курящих немецких офицеров. Их я больше не боялась. Прошла прямиком в церковь. И замерла, пораженная размерами помещения. Я никогда не бывала в таких огромных залах. Широкий центральный неф тянулся меж рядов скамей к освещенному алтарю. На стенах по обе стороны – массивные аркады, а над трифориями[77] уходили ввысь стрельчатые дуги, похожие на корабельный нос. От гранитных стен чуть веяло сыростью и застоявшимся воздухом, с примесью стеарина и дыма трепетных огоньков свечей. Вокруг почти ни души. Но я все равно постаралась скрыться с глаз и в тени аркады направилась через колоннаду туда, где проход вливался в боковой неф. Пробило двенадцать, его не видно. Вытянутое помещение открывалось в обе стороны, образуя подобие креста. Я села слева, возле одной из колонн. Запрокинула голову, устремила взгляд вверх. Воздух был тяжелый, стылый от стеатита, как в пещере. На миг нахлынула нервозность. Для всех будет лучше, если ничего не произойдет. Если он не придет. Но я не могла сейчас уйти, так и сидела, прислонясь лбом к скамье впереди и глядя в пространство. Первым делом я услышала шаги, резкий стук, будто от деревянных подошв. Затем увидела ботинки в проходе за моей скамьей, невысокие, облегающие стопу, до блеска надраенные, скользнула взглядом выше, по темно-синим брюкам с отутюженными стрелками. Руки у меня инстинктивно задрожали. Он положил руку на спинку моей скамьи и что-то прошептал. Я не издала ни звука. – Потеряла дар речи, Вера? Я запомнил тебя не такой. – Не может быть, – пробормотала я. – Скажи, что это неправда. Скажи, что ты не немецкий офицер и был в лагере не затем, чтобы втереться в доверие. Он покачал головой. – Я не могу отрицать, что ношу форму, Вера. На секунду-другую все замерло. У меня кружилась голова. – Это не означает, что я нацист. Не вы, норвежцы, первыми предупреждали о нацизме, если можно так выразиться. Верь мне. Хоть я и не могу рассказать всего. Уверен, у тебя тоже есть секреты, они есть у всех. Я улыбнулась. – Твоя правда. У меня есть сын, ему три месяца. – Вот видишь. К тому же в вооруженных силах много антифашистов, – сказал он. – Больше, чем думаете вы, норвежцы. – Нацисты захватили Европу, потому что у них самая сильная армия в мире, – возразила я. – Францию, Нидерланды, Данию, Норвегию. На юге правят фашисты. Даже если ты говоришь правду, что может Сопротивление? Несколько долговязых подростков-хористов в темных туниках прошагали по каменному полу. Они были моложе меня и смотрели на меня мрачно, похожие на монахов. Корпулентный служка тяжелыми шагами прошел по центральному проходу. – Нас не должны видеть вместе. Идем, – шепнула я. – Идем. Прячась за колоннами, мы добрались до узорной купели, установленной подле алтаря как бы на пьедестале. Серебряное распятие поблескивало на зеленоватом камне, в нескольких метрах над нами висел на кресте Христос. По заалтарному коридорчику подошли к святому источнику. Вильгельм осторожно склонился к воде, словно опасаясь прямо сказать о том, что чувствует. – Все немецкие католики знают этот источник. Изначально именно здесь похоронили Олава Святого[78]. Если напиться из источника, случится чудо. Он напился воды. Может, и правда был верующим. Ведь пришел сюда. – Ясное дело, – сказала я, не без легкой иронии. – Ногти Олава продолжали расти после его кончины. – Ну, это вполне логично, – заметил Вильгельм. – Когда человек умирает, кожа лишается влаги. Съеживается, вот ногти и кажутся длиннее. Миф об Олаве – хорошая история. И не более того. – А чем, собственно, различаются правда и миф? – спросила я. – О чем ты? – Вот сейчас ты стоишь в самом священном месте Норвегии. Cor Norvegiae. Он улыбнулся: – Сердце Норвегии – эти слова полны воодушевления. – Здесь Олава Святого положили после смерти в гроб. А где его закопали, никто не знает, да это и не важно. Ведь множеству людей миф об Олаве даровал смысл жизни. Мы пошли дальше. В конце поперечного нефа располагалось помещение, на первый взгляд вроде как церковь внутри Собора: ряды скамей прерывались центральным проходом, хорами и алтарем. Мы были так близко друг от друга, что я чувствовала на лице его теплое дыхание. – После той последней встречи я лежала без сна и жалела, – шепнула я. – О чем? – Что мы не сбежали, вместе. Он опустил глаза. – Мы не знаем друг друга. – Я замужем за человеком, которого не выношу. Ты в армии, которую ненавидишь. Нам особо нечего терять. – У тебя есть сын. – Я приняла Улава в расчет. Мы уедем, перейдем через границу. У меня есть связи. Но ты должен кое-что мне обещать, – прошептала я. – Что именно? – Что ты честен. Он не отвел глаза. – Если нет, я все это забуду. Понимаешь? Забуду Собор, забуду «хуртигрутен», забуду тебя. – У меня билет на «хуртигрутен». Встретимся после отплытия, на крыле ходового мостика, – сказал он. Я вышла из церковного нефа, посмотрела вверх, на окно-розетку.