Стеклянная мозаика фильтровала свет. Из красных карбункулов струились желтые пламена на синем фоне. Ангелы трубили в соборные трубы. Розетка предвещала Страшный суд. Часть 3. Опасные связи Глава 24. Финсе 1222 Бергенский поезд менял колею, трясся и гудел, въезжая в туннель. Саша лежала на узкой полке, не в силах заснуть, в голове по-прежнему звучал бабушкин голос. Они читали рукопись вслух, поочередно, по главам, меж тем как поезд катил на запад, через Халлингдал, а когда дочитали, Джонни Берг спрятал страницы в пакет. Нейтральным читателем ее, пожалуй, не назовешь, и прочитанная история никак не шла у нее из головы. Как и его голос. Джонни досталась глава про Сунндалсёру, и он сделал большую паузу, заметив на ее лице шок, вызванный появлением Вильгельма. Кто же он такой? Бабушка была влюблена в немца-оппозиционера, а сама состояла в браке – причем явно крайне несчастливом – с Большим Туром? Упомяни бабушка об этом хоть раз, Саша бы запомнила. Но ведь не упоминала. Никогда и словом о Вильгельме не обмолвилась. Джонни, который читал конец, тоже промолчал, и когда рукопись закончилась Нидаросским[79] собором, у Саши возникло то странное ощущение, какое порой может возникнуть в стенах церкви, – ощущение бесконечности истории и близкой трагедии. Уж не стал ли и Вильгельм жертвой кораблекрушения? Поезд миновал Устаусет. Саша чувствовала себя на удивление бодрой, сна ни в одном глазу; оделась, вышла в узкий коридорчик и направилась в хвост поезда. Снаружи непроглядная темень, но она смутно угадывала, что лес сменился голыми скалами и нагорьем. Призывники в форме дремали в четырехместном купе, мужчина ее возраста сидел, увлеченно читая роман, редкое зрелище, которое и порадовало ее, и опечалило. Две девочки, примерно одних лет с ее дочерьми, спали, крепко обнявшись. Подсунув под голову сумку с рукописью, Джонни спал, привалившись к окну, дыхание ровное, рот приоткрыт. Он сам настоял, что обойдется сидячим местом. Все равно ведь спит как ребенок, так он сказал. Поезд накренился на повороте. Саша стояла в проходе, смотрела на Джонни. В сумраке восточные черты проступили отчетливее. Внезапно он открыл глаза, уставился на нее и хрипло спросил: – Следишь за мной? Она покраснела, надеясь, что в темном купе этого не разглядеть. – Я думала, ты спишь. – Я всегда сплю вполглаза, – прошептал он и сонно улыбнулся. – Старая походная уловка. «Старая походная уловка». Саша доводилось встречаться с боевыми офицерами,    и она знала, что профессиональные военные нередко уснащают свою речь подобными выражениями, но для журналиста это необычно. – Пройдемся? – сказала она. Они пошли к началу поезда, враскачку, широко расставляя ноги, как на корабле при сильном волнении, шли мимо рядов кресел, по темным вагонам, лишь кое-где освещенным лампочками для чтения и слабым сиянием включенных экранов, пока не очутились в тесном коридоре со спальными купе. Саша остановилась, приложила ладони к холодному окну. За стеклом под льдисто-синим звездным небом тускло поблескивала бесконечная ширь белой, укрытой снегом воды. В дальней дали высился силуэт Хардангерского ледника; поезд замедлил ход и въехал на станцию Финсе. – Мне необходимо покурить, – сказала Саша. Они вышли на заснеженный перрон. Воздух арктический, здесь зима еще в разгаре, она заметила заиндевелую табличку с надписью «Финсе 1222». И вздрогнула, вспомнив Мадсову открытку накануне смерти Веры… все снова ожило. Несколько туристов выгрузили на перрон тяжелое снаряжение для кайтов и лыж и потащили его к швейцарской гостинице, видневшейся на фоне промерзшего ландшафта под ясным звездным небосводом. – Вера пишет об очень серьезных вещах, – сказал Джонни. – Может быть, специально для тебя. Саша кивнула. – Когда я читаю, то чувствую, что как бы впервые знакомлюсь с бабушкой. Но хотя понимаю ее лучше других, очень многое остается непонятным. – Что она ненавидела мужа? – Например. Хотя это ощущение возникало у меня всякий раз, когда речь заходила о Большом Туре. Или что ее мама умерла за два года до этой поездки. Сколько я себя помню, в семье всегда рассказывали, что Вера с семьей отправилась на север попрощаться с больной матерью. Что происходило в войну? Я только догадываюсь, что в сорок четвертом она уехала в Швецию. Папа был слишком мал, чтобы помнить. Те годы, как белое пятно на карте. Джонни глубоко затянулся сигаретой. – Ты действительно намерена продолжать? – Что ты имеешь в виду? – Это твоя семья, а не моя. – Свидетели тех времен уже ушли. Если все это и должно выйти наружу, то именно сейчас. Теперь я уверена куда больше, чем до прочтения рукописи. – Тогда нельзя опаздывать на поезд, – сказал Джонни, затушив в сугробе недокуренную сигарету, и как раз успел подать ей руку, прежде чем дверь закрылась и поезд неспешно отошел от станции. Они стояли в коридоре лицом к лицу. – Что Юхан Григ сказал о бергенских архивах? – спросила Саша. – Что без переписки Тура Фалка с немецкими властями Верин рассказ не более чем набросок романа. Нам нужно найти договор с адмиралом Караксом. – Я тут прикинула, как выяснить, кто такой Вильгельм, – взволнованно сказала Саша. – Могу позвонить в Архив рабочего движения или Союза социалистической рабочей молодежи и попросить найти список немецких эмигрантов-участников того лагеря в Сунндалсёре. Или запрошу в Федеральном архиве списки личного состава немецкого ВМФ в Бергене. Помедлив, Джонни сказал: – Пожалуй. – Тебя это вроде как… не очень воодушевляет? – сказала она, меж тем как поезд нырнул в туннель. Он опять помедлил, куснул нижнюю губу, потом ответил: – Я понимаю, для тебя это важно, Саша, но я пишу историю Ханса. Вера Линн – фигура побочная, интересная и завораживающая, но все-таки не главный персонаж моего рассказа. – Тогда почему ты здесь? – спросила она. – Потому что меня интересуют все секреты твоей семьи, – сказал Джонни, пристально глядя на нее. Она опустила глаза. – И при чем тут Ханс? – В аутсайдерах семейства Фалк я узнаю себя, – ответил он. – Ставить работу выше семьи, жертвовать близкими ради чего-то большего. Трагично, в определенном смысле. И одновременно понятно. Улавливаешь? – Ты поступал так же? Джонни улыбнулся, почти печально: – Если я сейчас начну, то до Бергена и до половины рассказа не доберусь. Давай лучше вздремнем? – Где сейчас рукопись «Морского кладбища»? – спросила Саша. – Чисто физически. – Тут. – Он кивнул на сумку, висящую на плече. – Можно мне… заглянуть в нее нынче ночью? Белозубая улыбка проступила во мраке. Он долго стоял так, покачиваясь в такт с движением поезда. Потом наконец снял сумку с плеча, открыл молнию, вынул конверт и протянул ей: – Конечно. Но ты все-таки немножко поспи, Сашенька, по-моему, тебе это необходимо. Он отвернулся и пошел в хвост поезда. Саша проводила его взглядом. В принципе она могла бы выкинуть рукопись в окно, слова бы растаяли в мокром снегу, и все стало бы как раньше. В Джонни было что-то пылкое и одновременно равнодушное. Она выпустила из рук все, что имела, и очутилась с ним в ночном бергенском поезде. Другие журналисты не сумели бы скрыть злорадства от того, что нашли скелет в шкафу семейства Фалк. Саша достаточно долго прожила с Мадсом и потому знала, какой могучей силой обладает богатство. Но Джонни не злорадствовал. Вдобавок от нее не укрылся его изучающий взгляд, он заметил все ее порывы, не упустил ни одной детали: наманикюренные ногти, цветочный узор на блузке; он видел ее насквозь, он заглянул ей прямо в душу и не пришел в восторг от того, что ему там открылось. Что он о себе понимает? И вообще: кто он такой? Глава 25. Мы возвысили себя в богов Весна пришла в Редерхёуген в одночасье, быстро, как происходит смена декораций в театральном спектакле. Последний снег стаял, и бесцветный зимний пейзаж сменился шумной вешней суматохой. В рощах появились муравьи и прочие насекомые, расцвели пролески, черные дрозды и зарянки запели свои звонкие электронные песни. Ручейки побежали по устланным галькой руслам к водоемам, мерзлая, ничем не пахнущая зима уступила место ароматам земли и пыльцы и терпкому запаху хвои. Фён ударил в лицо, когда Сверре выбежал из дома. Проснулся он рано. Солнце стояло низко над фьордом. Он был сейчас в лучшей форме, чем когда-либо за последние пятнадцать лет. Чувствовал себя гордым и сильным. Увидел, как по аллее подъезжает отец. Сверре помахал ему и прибавил ходу. Отец все равно вскоре исчезнет из виду. В армии имена ничего не значат. Там родословное древо не лежало ярмом на шее. Там он стоял на собственных ногах. От ворот он продолжил пробежку по неровной тропинке вдоль фьорда. Обычно на бегу он любил слушать подкасты по психологии или по истории – о давних империях, крупных сражениях и дерзких маневрах. Однако сегодня его настолько переполняла энергия, что ни на чем таком он сосредоточиться не мог. Словно прямиком с высокогорной тренировки в Гималаях угодил в равнинный лагерь – прямо-таки кипел жаждой действия.