Несколько дней Улав провел в хижине М. Магнуса, на Мюлле. Уезжать далеко он сейчас не хотел. Обычно-то устраивался с семьей в охотничьем домике в Гейло[93]. Но почва под ногами расползалась. Все плыло. Последнее время он много думал о Юхане Григе, о том, как его старый друг лежал тогда в судорогах на полу. На церемонии прощания на григовской вилле Улав произнес речь, где представил его как «безусловно самого оптимистичного издателя второй половины двадцатого столетия, чьи заслуги в обеспечении свободы слова и печати останутся важным компонентом истории, когда ученые будущего станут писать о свершениях нашей страны в эпоху нефти и благосостояния». Час уже вечерний, но совсем светло, дни все длиннее. Мартенс шел ровным попеременным шагом, и Улав с трудом поспевал следом за офицером по лыжне на южном склоне Мюллы, через Птичьи болота и к горному приюту Бислинген. – Лыжня Форму, в честь Ивара Форму[94], – ухмыльнулся офицер немного погодя, когда они уже подходили к вершине. – Олимпийское золото в пятидесятикилометровой гонке в Инсбруке в семьдесят шестом, его главная победа. – Ивар провалился под лед здесь, в Нурмарке, несколько лет назад, – мрачно сказал Улав. – Трагическая история. Магнус остановился возле приюта и отдыхал, опершись на палки, меж тем как Улав старался отдышаться. – Ты слишком много думаешь о смерти, Улав. Улав не ответил, только медленно покачал головой. – В таком месте трудно думать о чем-то другом, – в конце концов сказал он, показывая лыжной палкой на постройку. Старый горный приют выглядел плачевно. Двери заколочены фанерой, окна выбиты. Сквозь оконные проемы елки у обшарпанных стен протянули свои ветки внутрь. Зрелище упадка всегда пугало Улава. М. Магнус воткнул лыжи в сугроб и направился к панорамным окнам общей комнаты на первом этаже. Внутрь он вошел через окно. – Когда-то это была крыша Нурмарки, – качая головой, сказал М.М. – Я ездил сюда лыжным автобусом, когда хотел спокойно побыть в воскресенье на солнышке. А что теперь? Помещения разграблены жуликами и испоганены местным сбродом. – Знаешь, Мартенс, – задумчиво сказал Улав, когда они заглянули в разбитую кухню, – иной раз я просыпаюсь от кошмара, будто Редерхёуген стал таким, как это место. Что стоят лишь стены построек, а окна выбиты. Магнус, прищурясь, взглянул на него: – Как по-твоему, о чем вообще говорят кошмары? – О том, что все, что у нас есть, и мы сами тоже, когда-нибудь исчезнет. Мы можем трудиться сколько угодно, можем поддерживать благосостояние, но однажды что-нибудь случится и выбьет почву у нас из-под ног. Наши собственные ошибки или что-нибудь нам неподвластное. – Смерть – это полная и окончательная утрата власти, – сказал М.М. – Ты сам слишком много рассуждаешь о смерти, – буркнул Улав. Запустевшее место навевало пессимизм, и они вышли на улицу. Хотя здешний воздух слегка дышал высокогорьем, он был вдобавок напоен солнцем и теплом. Они сели на склоне с видом на отлогие холмы, простиравшиеся до южного горизонта. М.М. протянул Улаву апельсин, предложил глоток бренди из фляжки. – Тебе надо вернуть себе власть, – сказал Магнус. – Легко сказать, да трудно сделать. Сверре и Александра знать меня не желают, а через несколько дней предстоит этот треклятый семейный совет с бергенцами. – Давай по порядку, – назидательно сказал Магнус. – Семейный совет – чепуха, ты выиграешь. – Что ты имеешь в виду? – Не будем финтить, – сказал М. Магнус. – Ты боишься, что Вера по завещанию отписала бергенскую недвижимость. Да отдай ты ее! Пускай забирают. Напиши черным по белому, что завещание не найдено и достигнутое вами соглашение имеет юридическую силу. – Отдать Хорднес? – воскликнул Улав. – Это же роскошная усадьба, которую они арендуют за гроши, и теперь она выглядит, будто там живет шайка бродяг. – Он ткнул большим пальцем себе за спину. – Того и гляди, станет таким же, как этот Бислинген. – Возвращаемся? Темнеет уже. В эту самую минуту у Улава в кармане куртки зазвонил телефон. Он лежал в рукавице, и Улав не сразу выудил его оттуда. – Улав Фалк. – Это Джонни. Джонни Берг. * * * Джонни медленно шел к Редерхёугену по дорожкам среди вилл, мимо запаркованных «тесл», мимо живых изгородей, укрывающих сады от посторонних взглядов. Он встретится с Сашей, но прежде надо сделать одно дело. – Берг, – медленно произнес Улав Фалк на другом конце линии, словно стараясь выиграть время. – Неожиданный звонок, должен сказать. Я слышал, что вас выпустили. Черт побери, что творится в армии, дело не мое, но надеюсь, вы так или иначе вернетесь на службу. Норвегия – маленькая страна, нам нужны все дельные люди. А вы были одним из лучших, возможно, даже самым лучшим. – Спасибо, но я звоню не поэтому. Я хотел бы встретиться с вами. – Вы хотели бы встретиться… – повторил Улав. – Это касается… – Он подыскивал слова. – …проекта книги о Хансе, да? Что ж, мне есть что сказать про добряка Ханса. У нас долгая общая история, и наши семейные ветви навсегда переплетены. Вообще-то я и сам собирался вам позвонить. – В известном смысле да, – сказал Джонни. – Я с удовольствием поговорю и о Хансе. Но я имел в виду другое. Мы разминулись с вами на несколько минут, когда я навещал вашего покойного друга Юхана Грига. Выглядел он плоховато, но я никак не думал, что все произойдет так быстро. Не знаю, трагично ли, когда уходят больные старики, но, во всяком случае, печально. Григ дал мне первую часть рукописи вашей матери и обещал отдать остальное, как только я кое-что проверю в частном бергенском архиве. Но вышло иначе. Григ скончался, рукопись исчезла. – Фантастические домыслы, Берг. – Голос Фалка звучал сердито и нетерпеливо. – Чего вы хотите? Джонни подошел к воротам Редерхёугена. – Я взялся писать биографию Ханса прежде всего потому, что хотел понять, как вы относитесь к людям, которые пытаются рассказать правду о вашей деятельности. Мать вы посадили под опеку, меня попытались упрятать в тюрьму на Ближнем Востоке как джихадиста. Но вы не сможете скрывать все до бесконечности. Однажды правда выйдет наружу. Улав Фалк долго молчал, прежде чем ответить. Джонни даже подумал, что их разъединили. – Как вы знаете, я рано пришел к выводу, что традиционная карьера судовладельца, какую сделали мой отец и другие мужчины с отцовской стороны, меня не устраивает. Деньги, как известно из истории, заканчиваются; несколько поколений потомков, не разделяющих твоих устремлений, – и денег уже нет. Меня интересует создание чего-то долговечного. Что такое память, Джонни Берг? Я не приверженец мистики. Для меня память – это все, что остается от человека после смерти. – Вы уходите от ответа, – сказал Джонни и заметил, что прижатый к уху телефон весь мокрый от пота, – слушайте меня внимательно. Я могу вернуть рукопись семье. При одном условии. – Вот как? – сказал Улав скептически, но более благосклонно. – Меня объявили непригодным к военной службе, а нелепое подозрение, что я будто бы перебежал к джихадистам, создает мне определенные проблемы в личной жизни, без которых я предпочел бы обойтись. Я хочу, чтобы все это признали недействительным. – Люди меня переоценивают, это одно из моих главных качеств, – сказал Фалк. – Но я не могу пересмотреть решения ПСБ или армейской медслужбы и главного врача. – Жаль, тогда нам больше не о чем говорить. – Подождите. – Улав собрался с силами. – Пожалуй, я могу кой-кому позвонить. – Хорошо. – Джонни разъединил связь. Прошел в ворота Редерхёугена, направился к главному дому. Накануне вечером Саша нечаянно открыла ему последние подробности, необходимые для реализации плана. С заднего фасада местность вокруг башни выглядела как самая обыкновенная стройплощадка, окруженная гальванизированным стальным забором с табличкой «Вход воспрещен». Джонни через него перепрыгнул. В полумраке он разглядел под лесами строительное оборудование, бетономешалки, контейнеры с рейками и мусором. Приподняв снизу защитную завесу, проскользнул внутрь. Запах краски и опалубки усилился. Вдобавок здесь было темнее, он ненароком задел кем-то забытую бутылку, она покатилась и рухнула вниз с шумом, который показался ему просто оглушительным. Черт. Джонни остановился. Прислушался. Вдали лаяла собака, с фьорда доносился ровный гул подвесного мотора. И всё. По лесам он вскарабкался наверх. Возле розетки остановился, посветил на красный карбункул и стеклянную мозаику вокруг. Посредине она была разбита. Осторожно ощупал раму. Нет, не сдвинешь. Он взобрался на самый верх лесов и перемахнул через амбразуру. Глаза уже привыкли к темноте. На миг он замер – панорама просто головокружительная. Виден не только весь Редерхёуген – симметричные дорожки, темные рощицы, аудитория, прямая липовая аллея, обрыв, отвесно уходящий в иссиня-серое ночное море. И далеко-далеко полоска городских огней. Дверь рабочие сняли, заменили фанерной времянкой. Открыв ее, Джонни очутился в башне. Винтовая лестница вела к розетке и дальше вниз. Вот он, ключ. То место, которое он видел на плане. Посредине помещения плотники пробили старую деревянную стену. Джонни глянул во мрак. Наклонился, нашел решетку воздушной шахты. Без труда снял ее, осторожно отставил в сторону. И ужом скользнул внутрь. Тесно, как в трубе торпедного аппарата подлодки. Шахта уходила вертикально вниз, пришлось изо всех сил упираться локтями и ногами в стены, чтобы не рухнуть в глубину, а это требовало огромного напряжения. Тяжело дыша, Джонни медленно продвигался вниз. В метре под собой он заметил светлый контур. Ощупал стену. Пористый материал, вероятно, оригинальный потолок опустили. Джонни осторожно поставил ноги по обе стороны люка и поднял его. Затем он спрыгнул на алый персидский ковер, поглотивший шум. Перекатился на бок и встал. Сигнализация у двери зловеще запищала. Он достал телефон и держал его у микрофона, воспроизводя голосовое сообщение: – Улав Фалк. Сигнализация смолкла. Джонни не шевелился. – Сигнализация отключена, – наконец произнес механический женский голос. Джонни перевел дух. Кабинет был более современный и не такой крикливо-роскошный, как он думал. В одной половине доминировал старинный письменный стол. Предметы искусства современные. Сейф вмурован в стену, по бокам от него два шкафа, позади стола. Саша обронила, что код сейфа такой же, как при Большом Туре, но это можно истолковать двояко. Во-первых, Улав мог по-прежнему использовать дату рождения старшего по тем временам сына, то есть Пера Фалка, в обратном порядке. Хотя нет, вряд ли. Традиция и современность, меняй, чтобы сохранить, скорее уж Улафова мантра такова. Стало быть, только принцип тот же, что и раньше. На сей раз это дата рождения Сверре Фалка, в обратном порядке. Джонни ее проверил и записал. Девятое февраля 1980 года. 80 – 02–09. Он повернул верньер. Сейф щелкнул и отперся. Джонни осторожно отворил тяжелую дверцу. Опустившись на корточки, он увидел три широкие полки. Нашел маленький красный футляр, осторожно открыл – Крест с норвежским львом посередине, закрепленный в золоченом венке размером с кольцо для ключей и соединявший крест с трехцветной лентой. И наискось поверх красно-бело-лазоревого – меч.