Мы сели у стены перед лебедочной платформой. С мостика нас не увидеть, даже в ясную погоду. – Замечаешь, что осадка увеличилась? – спросила я. – На борту сотни солдат, – серьезно ответил он. – Они усилят фронт и будут строить инфраструктуру. – А кто этот мужик с повязкой на глазу? – спросила. Он улыбнулся в тумане. – Дитер? Мой сослуживец. – Не нравится мне, как он на меня смотрит. – Он хороший мужик, – серьезно сказал Вильгельм. – Из тех, на кого можно положиться. Из очень немногих. Я задумчиво смотрела на темную воду. – Теперь ты начинаешь мне доверять? – спросил Вильгельм. – Я больше доверяю людям, нарушающим законы и правила, нежели тем, кто этого не делает. Мы заговорили громче, осмелели, мне бы следовало давно понять, что надо потише. И тут я услышала какой-то звук. Мы оба вздрогнули. Кто-то открыл дверь на лебедочную платформу, по правому борту, в нескольких метрах от нас. – Кто здесь? – окликнул голос из тумана. Я лихорадочно размышляла. Надо что-то делать. Впереди, под ногами, лежала в ящике свернутая цепь. Я мгновенно схватила ее и, чтобы отвлечь внимание, бросила в сторону штевня. Цепь с лязгом грохнулась на палубу. В тот же миг я схватила Вильгельма за руку. Неизвестный шагнул на звук посмотреть, чем он вызван, а мы шмыгнули на заднюю сторону лебедочной платформы и отыскали другой люк. Не выпуская руки Вильгельма, я устремилась вниз по узкой лестнице. А там, подбоченясь, с изумленным выражением на лице стоял матрос, пригласивший меня на пирушку. Я остолбенела. Вильгельм тоже не знал что сказать. – Это вы были на штевне? Пассажирам строго запрещено выходить на бак. Я ухватилась за соломинку, улыбнулась матросу, лицо у него было угреватое, и выглядел он моложе меня. – Ты приглашал на танцы в официантском отсеке. Мы просто выбрали кратчайший путь. Секунду матрос молчал и не шевелился, потом просиял: – А-а, так это ты, что раньше работала на «Мод»? – Ну да. Попался, голубчик, победоносно подумала я. – В официантском отсеке? – переспросил Вильгельм. – Там живут официантки, – сказала я, – девчонки, которые работают на борту. Матрос и Вильгельм поздоровались. Трап был почти отвесный, а мы спускались в самый низ. Одна из дверей была приоткрыта, две официантки сидели на краю койки и пили водку из жестяных кружек. Из тесного носового кубрика впереди доносились громкие возгласы, песни и взрывы аплодисментов. Оттуда несло алкоголем, самокрутками, тяжелыми духами и потом. Матрос открыл дверь, там сидели человек восемь-десять его коллег. – Это Вера, – сказал матрос, – с кавалером. – Ого, Вера Линн! – воскликнула одна из официанток, которая тогда, давным-давно, работала со мной на «Королеве Мод». – Она машинистов под стол спаивала, поверьте! Кочегары и коки возликовали и засвистели, девчонки завизжали. Все хохотали, настроение лучше некуда, мне всучили кружку с водкой. Я выпила единым духом. Домашний самогон обжег горло, и, глотая, я поперхнулась. Но тотчас почувствовала себя лучше. Кругом пили и чокались. Я прислонилась к Вильгельму, от него пахло лосьоном после бритья и табаком, он осторожно погладил меня по волосам, я прижалась к нему теснее. Девчонка с «Королевы Мод» протянула мне еще кружку. Машинисты закричали, затопали ногами. – Замечательная пирушка, – сказал Вильгельм. – Ты чё сказал? – спросил матрос. – Замечательная пирушка. Матрос Фагерхейм со смехом обернулся к остальным: – Замечательная пирушка? Ты откель же будешь? – Уходим, Вильгельм, – шепнула я. – Я спросил, откудова твой кавалер, – повторил матрос. – Уж не немец ли часом? Разговоры стихли, все смотрели на нас. – Пойди сюда, – сказала я. Фагерхейм шагнул ко мне. – Знаешь, как я обычно поступала с нахальными матросами? Одной рукой я крепко ухватила его между ног и крутанула, ощутив, что его яйца и член съежились, как улитка в домике. На лице у Фагерхейма отразилась мучительная боль. – Сперва хорошенько подумай, а уж потом обвиняй людей в том, о чем понятия не имеешь. Я отпихнула его, и тут грянула буря восторга – того и гляди, корпус судна взорвется. Я поблагодарила за выпивку, обняла девчонок, и мы с Вильгельмом поспешили прочь. Поднялись по трапу, по которому спустились сюда, а затем шли по коридору к корме, пока не выбрались из отсека, где обитал экипаж. Пароход качало, и меня несколько раз швырнуло плечом в переборку коридора. Ровно пыхтели машины, от трапа доносились резкие, слегка нетрезвые голоса. В конце концов мы добрались до дверей каюты, где спал Улав. Вильгельм прислонился к стене. – Спасибо тебе, – сказал он. – Ты молодец, – ответила я и поцеловала его. БЕССАКЕР-РЁРВИК Наутро меня разбудил оглушительный пароходный гудок. В смятении я открыла глаза. Рядом со мной тяжелым сном спала Рагнфрид. Еще толком не проснувшись, я села на койке. Спала слишком мало, после выпивки чувствовала себя скверно, голова кружилась, будто я до сих пор не протрезвела. Из корзинки Улава доносилось тихое дыхание, иногда похныкивание. Быстро и беззвучно, как кошка, я умылась, оделась и вышла в коридор. На лестнице никого. Я оглянулась назад. Запыхавшийся пассажир тащил за собой тяжелый кожаный чемодан. На стенных часах половина седьмого: снаружи по-прежнему темно. Я поднялась на палубу. Мы вышли на Фоллахавет, шкиперы «хуртигрутен» прозвали эти места морским кладбищем, здесь всегда задувал резкий ветер и прямо под гребнями волн караулили тысячи подводных шхер, коварные и острые, словно бритва. Я вздохнула полной грудью, словно только что вынырнула на поверхность и мне требовался глоток кислорода. Окрестный ландшафт был залит сероватым светом. Огромная панорама островов, сглаженных водой шхер и волнующегося сине-белого моря раскинулась передо мной. Белые барашки равномерно накатывали на черные скалы. Чайка парила на ветру, потом спикировала в воду. Здесь, наверху, я была одна, села на скамейку. Глянув на корму, я приметила, что кто-то идет в мою сторону. Кроме нас двоих, на палубе ни души. Он подошел ближе, по спине у меня пробежали мурашки, это был немец с повязкой на глазу. Дитер, так, кажется, его зовут? Не говоря ни слова, он сел в нескольких метрах от меня. Я смотрела прямо перед собой и видела какую-то жердь и маяк далеко на горизонте. – Вы раньше работали на прибрежной линии? – сказал он по-немецки. Я вдруг сообразила, что до сих пор говорила с немцами по-норвежски, ну то есть с Вильгельмом, а еще с гестаповцем, который устроил облаву в музыкальном салоне. Немецкий я знала, может, и не очень хорошо, но учила его в школе, да и вообще языки давались мне легко. – У меня нет привычки выкладывать незнакомцам, где я раньше работала, – ответила я. – Вообще-то меня интересует, можно ли спуститься в трюм из пассажирского коридора на нижней палубе, – сказал он. – Может быть, вы покажете. Повернувшись к нему, я посмотрела прямо на кожаную повязку и живой, пристальный левый глаз. Меня обдало холодом. На кого он работает? – Я здесь не служу, – нервно ответила я. – Вам надо поговорить с первым помощником. – Ах, – вздохнул он, – пойдут разговоры, народ напугается. Он встал, снял офицерскую фуражку. – Сообщите, если передумаете, госпожа Фалк. Я долго сидела на скамейке. Странное настроение царило на борту, все будто косились друг на друга. Я хотела пройти на корму, но меня тотчас остановили немецкие военные полицейские, которые резко объявили, что кают-компания третьего класса открыта только для альпийских стрелков. По всей видимости, перевозка немецких войск на север сулила большие деньги. В кают-компании первого класса я встретила Тура. – Тебя не было, когда я проснулся, – сказал он ласковым голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Ты встала рано? – Я ночевала с Улавом и нянькой. Мне как-то не по себе без него, я и сама не знала, до какой степени. – Я огляделась. – Пароход переполнен, корпус осел глубоко в воду, боюсь, как бы чего не случилось. Он поднес к губам фарфоровую чашечку, корабль качнуло, и Тур облил себе руку и манжету горячим суррогатным кофе.