В меня упирается каждый испепеляющий взгляд. Закидываю рюкзак на плечо и, благодарная Арлин за улыбку поддержки, лезу в качающееся логово зверя. До этого я встречала только двух Карлов – самогонщика из бунтовщиков Утопии и владельца музыкального магазина, – и оба преподнесли мне важные (хоть и разные) жизненные уроки. И я уверилась, что Карл – это лучшая разновидность человека, однако теперь, слушая хрюканье и мычание своего третьего Карла, начинаю подозревать, что раньше мне просто везло. Зажав ноздри, легкие и все что только можно, я задерживаю дыхание и высовываю голову за угол. Вонь неземная. Даже не внеземная. Это дерьмо (если можно так выразиться) мегакосмического масштаба. В углу с насквозь мокрой швабры стекает в ведро неопознанная жижа. Перчатки Карла тоже в ней, и хотя пол и унитаз очищены до блеска, готова поставить все деньги из банки Кэти, что вонь никогда не выветрится. Она въелась в сам каркас автобуса. Я прокашливаюсь, объявляя о своем присутствии. Пучок Карла скребется о потолок, когда он снимает перчатки и бросает их в ведро. – Просто хочу убедиться, что ты не слепая. Мой надгортанник трепещет. Карл не знает о Великом Ослепляющем Затмении, не подозревает о моей солнечной ретинопатии, но… Он прикуривает сигарету, затягивается и тычет в знак над раковиной: – Сделай милость, прочти это. С облегчением читаю вслух: – Бумажные полотенца и средства женской гигиены выбрасывать в ведро. Не смывать. – Как тебе последние два слова? – Карл высовывает сигарету в окно, стряхивает пепел и снова затягивается. – Большие и четкие, да? Так вот, вынужден спросить… ты слепая? В фильме моей жизни я выхватываю сигарету из его рта и читаю лекцию о вреде пассивного курения. А еще учу его манерам. Карла играет Сэмюэл Л. Джексон, а меня, конечно, мадам Кейт Уинслет. Ну или Зои Дешанель. Ладно. Юная Эллен Пейдж. – Я не слепая, – говорю. Он кивает, затягивается в последний раз и бросает окурок в окно, тем самым подтверждая мои подозрения: не все Карлы одинаково прекрасны. Сунув швабру в карликовый шкафчик, он оставляет меня одну в уборной. Я гляжу на свое лицо в крошечном зеркале и желаю всего и сразу. Чтобы мы никогда не покидали Ашленд. Чтобы мама не болела. Чтобы мы не ходили в тот день в закусочную «У Дэнни». Чтобы Кэти спрыгнула со скалы. Чтобы я не выбрасывала эти письма. Чтобы не избавилась собственноручно от доказательств. Чтобы у меня была какая-нибудь осязаемая, не знаю… штука. И чтобы одного желания было достаточно, но черта с два. Иногда нам просто нужна штука. 7. Да начнутся метаморфозы – Не против, если я присяду? Меня озаряет знакомой улыбкой, отчего надгортанник срывается в стратосферу. И вот так просто Пончомен усаживается на место Арлин. Моей Арлин. Он наклоняется, снимает свои грошовые мокасины – в носках которых реально звенят какие-то гроши – и сует их под сиденье. (Рядом с сумкой моей Арлин.) А потом поворачивается ко мне с энтузиазмом черта из табакерки и протягивает руку: – Я ведь так и не представился. Джо. «Соображай быстрее, Мэлоун». Я указываю на свое правое ухо и качаю головой: – Я глухая. Он опускает руку, но продолжает улыбаться: – Мы же разговаривали. В Джексоне. Активируем непоколебимое упрямство старушки Мэлоун – я отворачиваюсь к окну, сделав вид, будто не услышала. Пассажиры занимают места, двигатель грохочет, и автобус медленно набирает ход. Где бы Арлин ни села, она получит свою сумку с доставкой. Может, вообще разобью лагерь в проходе рядом с ней. – Я наблюдал за тобой, – говорит Пончомен. Если на свете есть четыре более жутких слова, то я папа Римский. Пялюсь на мелькающие за окном деревья. «Ты не слышишь его, Мэри. Ты глухая и не слышишь». – Ты болтала со старушкой и водителем автобуса, – продолжает мужик. Если б тут был песок, я б ткнулась туда головой. – Я знаю, что ты меня слышишь. А если б бетон, то ткнула бы туда головой его. – Антуан, – шепчу я, не отрываясь от окна. – Что? – Мое имя. – Я поворачиваюсь к Пончомену. Хочу видеть, как фальшивая улыбка сползет с его лица. – Меня зовут Антуан. Вот только он не перестает скалиться. На самом деле Пончомен (не собираюсь называть его «Джо») лыбится пуще прежнего. – Совсем не умеешь врать. – Держу пари, получше, чем ты. Он вздыхает и достает из складок ткани книгу. Я даже не знала, что в пончо есть карманы. – Сомнительно. – Да? И почему же? – Потому что я адвокат. Пока я ищу, где у него выключатель, Пончомен вещает о своей практике на юге Луизианы, обеспечившей его небольшим кондо, которое он делит с экс-секретаршей, а ныне женой, бла-бла-бла-застрелите-меня-пожалуйста. – Хочешь послушать о моем последнем деле? Я распахиваю рот в фальшивом зевке, смотрю прямо на него и медленно моргаю. – В общем, недавно одни из наших крупнейших клиентов – вероятно, ты о них слышала… Целую минуту я притворяюсь, будто что-то ищу в рюкзаке. – …более того, они хотели подать в суд за – только представь! – обманом втюханные им кровельные работы! Клянусь богом, я не выдумываю. И как бы там ни было… Я вздыхаю так громко, как только способен человеческий организм. – …самое лучшее – это была материнская компания! Можешь в это поверить? Втискиваясь в непрерывный поток абсурдной болтовни Пончомена, я поднимаю руку. – Да? – Он выглядит несколько удивленным. – Прости, но, кажется, ты пропустил знаки. – Знаки? Он снова улыбается, как тогда, под навесом в Москитолэнде. Боже, прям до мурашек. Не знаю, что с ним не так, но это явно не просто заурядный надоедливый придурок. Так или иначе, пришла пора открыть тяжелую правду. Жестко и смело, в стиле Мим. – Ага, слушай, у меня нет сил рассказывать, как ты только что забил на все культурные намеки, принятые в… ну, в культурном обществе. Так что скажу просто: мне плевать, чувак. Я изображала зевоту, моргала, громко вздыхала, притворно копалась в рюкзаке. Я обдумывала, как бы тебя убить, а потом дошла до мыслей о самоубийстве. Потому сейчас я выражусь единственно доступным для твоего понимания способом: ты украл место моей подруги, и я скорее сдохну, чем буду слушать твою трескотню. Дело закрыто, советник. Он больше не улыбается. – И каков мой приговор, ваша честь? Я прижимаюсь головой к холодному окну как раз вовремя – успеваю увидеть, как солнце прячется за горизонтом.