* * * Был серый теплый день, моросил дождь. Здание белого камня, где проходила гражданская панихида, оказалось огромным и холодным. Вроде и людей собралось немало, а взглянуть со стороны — жалкая кучка. Всех выстроили полукругом возле постамента с гробом. Первым к микрофону подошел старый генерал в отставке, он один вопреки рекомендациям, явился в парадном мундире, с орденской колодкой на груди и тростью. Он не любил пропускать похороны сослуживцев, в минуту прощания казалось, что он обманул саму смерть, она приходила за ним, стариком, но по ошибке схватила молодого парня. Генерал проблеял что-то невразумительное, сердито постучал тростью по полу и, вытирая слезы, отошел в сторону. К микрофону подходили по одному бывшие друзья Ильина и ветераны. Все они трогали руками микрофон и штатив, и тогда из динамиков доносился дикий свист, а затем странные звуки, будто хрипела загнанная лошадь. Друзья покойного говорили, что смерть вырывает из наших рядов самых смелых бойцов, ветераны говорили, что надо теснее сомкнуть ряды и продолжить беспощадную борьбу на невидимом фронте. Павел Черных, в синем парадном костюме и черном плаще, тоже выступил, хотел сказать от души, о настоящей мужской дружбе, проверенной годами, когда один за другого, товарищ за товарища — в огонь и в воду, и еще о боевом братстве, и о скромности Ильина, его готовности всегда откликнуться на чужую беду, прийти на помощь. Но опять наружу выпер набор казенных штампованных фраз, которые здесь уже не раз повторяли, недовольный собой, он отступил назад, достал платок и высморкался. В эту скорбную минуту хотелось плакать, но слез не было, только этот чертов насморк. Пришлось долго стоять, ждать, когда кончится затянувшаяся бодяга, никчемная говорильня, но конца не было. За представителем месткома к микрофону вышел некто Зенцов, секретарь первичной партийной организации. Он тоже высморкался, потрогал руками штатив, будто проверял его устойчивость, — оглушительно засвистело, захрипела загнанная лошадь. Мужчина достал из кармана бумажку и стал читать. Черных стоял, опустив взгляд, думал, как глупо устроена человеческая жизнь. Ильин тоже погиб по-глупому, ни за понюшку табаку, зазря. О чем он думал, истекая кровью на грязном тротуаре? Вокруг было много людей, поддатые мужики толкались, выходя на улицу из питейного заведения, где-то совсем близко орал пьяный. Наверное, Ильин думал, что никто не поможет, не сумеет остановить кровь, «скорая» примчится, когда тело уже остынет, а снежинки перестанут таять на лбу и щеках. О чем же он все-таки думал в свои последние минуты? Голова Ильина оставалась ясной, он почти не чувствовал боли, но хорошо понимал, что все кончено, и в запасе всего несколько минут… К микрофону вышел товарищ со скорбным лицом, он не представился, видимо, из той породы начальства, которую и так, без слов, все должны узнавать. Погладил выпуклый живот, поправил галстук, потрогал штатив, — на этот раз зазвенели колокола, раздался визг и свист, дыхание агонизирующей лошади. Человек полез за бумажкой и стал читать, кажется, тот же самый текст, слово в слово, что и секретарь партийной организации. Ильина, конечно, перехвалили. Если простодушный человек услышит всю эту загробную музыку и траурные речи, то решит, — на капитане Ильине, как на гвозде, держалась вся советская Госбезопасность. Но вот гвоздь выдернули, — и завтра все посыплется. Впрочем, для Черных так оно и было, — погиб близкий друг. А Кольцов, каков малый, каков сукин сын… Не напрягаясь, даже не вспотев, выдоил из опытного чекиста все строго секретные сведения, которые его интересовали, забрал бумаги. Черных десять, двадцать раз прослушал запись того последнего разговора в «Парусе». Ильин был на сто процентов уверен, что Кузнецова с минуты на минуту, как они выйдут из забегаловки, упакуют или пристрелят, и, чтобы поддерживать разговор и расположить к себе противника, вывалил все, что знал, все секреты, государственные тайны… И копии секретных бумаг отдал, а через несколько минут сам погиб, бездарно и нелепо, а враг ушел, как сквозь пальцы вода. Даже спасибо не сказал за шикарный подарок, даже не попрощался. Вот же падла… * * * Домой к Ильину, где накрыли стол, на казенном автобусе поехало около двадцати чекистов и несколько родственников. В квартире почему-то говорили шепотом, да и темы подходящей не нашлось, больше молчали, курили не лестнице, плакали какие-то женщины, было душно. Быстро стали расходиться. Перед уходом еще раз выражали соболезнования Зинаиде, сестре Ильина, его матери Вере Петровне. Это была довольно высокая женщина, с грустным худым лицом, в очках с выпуклыми стеклами, какая-то постная, бескровная. Она взяла Черных за руку, потянула за собой в соседнюю комнату, зажгла верхний свет и настольную лампу. Она сказала, что Черных прямо сейчас должен выбрать что-нибудь на память о сыне, — они были добрыми друзьями, она хочет, чтобы Черных иногда вспоминал о Сергее. Открыла ящики стола и секретер, не надо стесняться, берите, что нравится. Вот хотя бы немецкую портативную пишущую машинку — она совсем маленькая и плоская, Сергей ее по случаю купил. А вот в шкафу новый костюм и много хороших почти новых носильных вещей, но они вряд ли подойдут, — Сергей был чуть ниже ростом и не самого крепкого сложения. Черных положил глаз на пишущую машинку, пригодилась бы дома готовить документы, но вещь дорогая, такую трудно достать в Москве, — но просить неудобно. Вера Петровна поняла его желание, быстро нашла верхнюю крышку, сунула все в безразмерную сумку, хотела еще что-то дать, но Черных отказался. — После Сергея остались кое-какие записи, — сказала Вера Петровна. — У меня глаза больные, я это читать не могу. И дочери не разрешила. Тут, может быть, что-то секретное, по работе. Вот я все бумаги в папку сложила, и вам отдаю, авось, пригодится. Она сунула папку в ту же сумку с машинкой. Черных спустился на лифте, прошагал пару кварталов, поймал такси и доехал до дома. * * * Он переоделся в тренировочный костюм, из початой бутылки налил полстакана водки, сел за кухонный стол. Выпив, походил по квартире, проверил пишущую машинку, прекрасная вещь, работает, как часы. Еще побродил по квартире, вернулся на кухню, плеснул в стакан остатки водки, но пить не стал. Раскрыл черную папку и стал разбирать бумажки: вот не запечатанный без адреса конверт с письмом, он вытащил листок пробежал глазами машинописный текст, перечитал его и чуть не упал с табуретки. Некая дама, называвшая себя благожелательницей, писала, что Черных по сей день продолжает вести безнравственный разгульный образ жизни, встречаясь с сомнительными женщинами, занимается развратом и пьянством, не стесняясь, рассказывает антисоветские анекдоты и поливает грязью руководство КГБ, говорит, что начальство — сплошь недоумки и уроды. Он позорит честь офицера и своих геройских коллег, которые защищают Родину, идут под пули, не жалея себя и так далее. Грязи столько, что хоть галоши надевай, но это еще не все: буквально на днях автор письма видела Черных в обществе иностранной гражданки, очень подозрительной особы. Парочка прогуливались по берегу Москва реки в ЦПКО имени Горького, затем они сели на лавочку. Черных был возбужден и взволнован, он что-то рассказывал женщине, оживленно жестикулировал, а она записывала в блокнотик. Черных чувствовал себя так, будто, выступая на боксерском ринге, пропустил удар в голову и в челюсть, боль замутила взгляд, не хватало воздуха, кухонные полки закружились перед глазами, будто матрешки, они водили хоровод, дергались и прыгали. Черных порылся в папке, нашел черновик этого паскудного письма, написанный рукой Ильина, были тут и другие сочинения на вольную тему, начатые и брошенные на середине, а в них — все та же грязь, ложь, подлость. — Зачем? — спросил себя Черных. — Ну, блин, на кой хрен? Ну, зачем? Надо пойти с этими письмами к начальству, пусть увидят, кто занимался паскудным сочинительством, а с него, Павла Черных, снимут все подозрения. Завтра же надо идти, не откладывая, он посидел за столом, прикурил сигарету, подумал, вспомнил мать Ильина, эту жалкую старуху, раздавленную горем. Теперь у нее отнимут геройский облик сына, его подвиг. Не будут на День чекиста присылать продуктовый заказ, а ей как же жить дальше, изо дня в день, из недели в неделю, — с этим неподъемным горем. Добрые люди, а таких много найдется, все расскажут, передадут: сын — полная сволочь. Конечно, она не поверит, а если и поверит, не сразу. Официально от начальства ничего никогда не добьешься, но найдутся доброхоты с длинными языками — это обязательно. Черных порвал письма на мелкие кусочки и бросил в помойное ведро, допил водку и вытер губы кулаком. Сейчас ему казалось, что он похоронил Ильина второй раз, и добрую память о нем, — навсегда. — Вот же падаль, — сказал он. — Какая же мразь… В эту минуту ему захотелось уехать из этого города, может быть, из этой страны. Уехать надолго, и постараться все забыть. * * * Утром Черных собрал оперативников в своем кабинете. За приставным столом и на кожаном диване расселись двенадцать мужчин в штатском, в основном это были люди серьезные, с опытом, около сорока и даже старше. Черных был одет в тот же лучший костюм, в котором вчера был на поминках, белую рубашку он поменял на голубую, а темный галстук на полосатый. Он не стал рассиживаться за столом, а прошелся по кабинету, — так ему было легче говорить, слова сами складывались в предложения, и все получалось, как надо: просто и убедительно. Настроение оперов было паршивое, — Ильин погиб, убийца ушел, все придется начинать сначала, разматывать эту ниточку, гнилую и тонкую, готовую в любой момент оборваться. Но это дело — привычное. Хуже, когда свои в спину нож всаживают. В течение недели в газетенках, которые называют себя партийными, в «Советской России» и «Социалистической индустрии», тиснули две статейки, после которых хочется все бросить и рапорт написать. И еще журнал «Огонек» добавил от всей души, опять та же тема — в бардаке, который в стране творится, виноват КГБ. А Горбачев хлопает ушами и слушает жидов типа главного редактора «Огонька» Виталия Коротича, который недавно в своей книжонке «Лицо ненависти» Америку дерьмом и помоями поливал, теперь поменял мнение, потому что так выгоднее, — американцы стали хорошими, а все беды — от комитетчиков и гэбэшников. И этот паскудный тип дверь в кабинет Горбачева ногой открывает, пнет — и там, и шепчет на ухо генеральному секретарю партии про заговор чекистов, — а тот слушает, развесив уши. Оперативники ни в бога, ни в черта не верят, но газеты читают, за эти годы горбачевской перестройки их столько раз били, что живого места не осталось, но они видят правду, знают ее: Горбачев их предал, отдал на съедение газетным писакам, и разному сброду — пусть оплевывают госбезопасность. А всякие Коротичи сумели все так повернуть, что вроде бы во всем виноват Сталин, но… Выполняли преступные приказы гэбисты, — они расстреливали цвет нации, пытали лучших сынов отечества, все они… Скоро сознательные граждане начнут вешать на фонарях своих обидчиков. И так изо дня в день, все газеты об этом трубят с утра до ночи. Интересно знать: у кого Михаил Сергеевич попросит защиты, когда придут по его душу? К Коротичу побежит? Черных с простыми оперативниками каждый день работает и видит, что пашут через силу. Сейчас нужны не высокие слова о Родине и партии, нужно что-то человеческое, что подтолкнет людей, поможет завершить дело. Черных сказал, что вчера простился с Сергеем Ильиным, об этом трудно говорить, потому что сам Черных, потеряв близкого друга, получил такую рану в сердце, которая будет болеть и кровоточить еще долгие годы. Все знают, каким человеком был Сергей: честным, неподкупным. В этом месте Черных закашлялся, хотелось сказать другие слова, прямо противоположные, резкие и грубые, но он не сбился с курса. Сергей Ильин не прятался от опасности, был всегда впереди и так далее. Он сам вызвался пойти на встречу с будущим убийцей, хоть и знал о смертельной опасности, но в этот раз удача играла за другую команду и так далее. Теперь они обязаны уничтожить подонков, виновных в смерти друга, это дело чести каждого чекиста и прочее. И точка. Все, хватит патетики, он ведь не бойцов из окопа в атаку поднимает на фашистские танки. Черных сел за стол и перешел к делу. Имя убийцы известно, — Кузнецов, с него и надо начинать, но подобраться к этому матерому зверю пока не удается, — хорошо бы поторопить события. Любовница Кузнецова — некая Алевтина Крылова — это ключик к нему. Ее муж, бывший флотский контрразведчик, задержан, но показаний, нужных следствию, пока не дал, питерские чекисты сейчас работают с ним. Вероятно, из Ленинграда Крылова уехала, след ее временно потерялся, первая задача найти эту женщину, весьма интересную особу во всех отношениях, — а там будет легче. Заглянув в блокнот, он продиктовал имена, фамилии и адреса знакомых и родственников Крыловой, разбросанных по всему Союзу, распределил, кому и чем заниматься, — и закончил совещание. Глава 2 Теперь обязанности погибшего капитана Сергея Ильина исполнял старший лейтенант Анатолий Соколик. Это был молодой офицер, недавно переведенный в центральный аппарат КГБ из Куйбышева. Там он и еще ряд местных чекистов преуспели, отправив за решетку целую группировку расхитителей и спекулянтов запчастями, похищенными и вывезенными прямо с территории АвтоВАЗа. Милиции это дело оказалось не по зубам, они сами замазаны по самую макушку, поэтому наверху решили подключить КГБ, начали с Тольятти, а дальше круг расширился, захватил и Куйбышев, даже к Москве пошел. И все растет, и конца ему не видно… До сих пор оставались в этом большом деле несколько кровавых эпизодов, страшных в своей жестокости, их выделили в отдельное производство, но пока еще не раскрутили. С Соколиком в ресторане не посидишь, не поболтаешь о женщинах, — слишком молод, — но он крепкий сообразительный парень, второй разряд по самбо, — но, это главное, не бегает от бумажной работы. Теперь с утра на столе Черных появлялась папка с новыми материалами, подготовленными и обработанными Соколиком. У героического Ильина, что б его на том свете вырвало, оперативный материал обычно был готов только к полудню, а то и к обеду. А сегодня Черных в десять утра прочитал все свежие документы, начал с заключения комиссии КГБ по группе московских и армянских оперативников, которые были командированы в Армению, чтобы задержать гражданина Сурена Мирзаяна, бывшего капитана морской пехоты, объявленного во всесоюзный розыск и скрывавшегося под именем Сурена Погосяна. Операция совпала по времени с землетрясением, разрушившим жилые дома и здания производственного назначения. Из шести сотрудников ереванского КГБ погибло пятеро, плюс четверо москвичей, их тела опознаны родственниками и сослуживцами, еще трое пока числятся пропавшими без вести. По мнению экспертов, Сурен Мирзаян, находившийся рядом с чекистами, тоже погиб и был похоронен в одной из братских могил, которые разбросаны по окраинам Степанакерта. Туда свозили трупы, тронутые разложением, и во избежание появления очагов болезней, хоронили даже в тех случаях, когда не было документов, личность не устанавливали, торопились. Черных задрал ноги на стол и, переваривая информацию, созерцал небольшой бюст Карла Маркса. Кажется, у этого деятеля волосатость тела превышала все разумные нормы, на лице густая шерсть доставала, как у обезьяны, до самых глаз. Если бы современники стригли его как овцу, не давали писать разные глупости, то сделали большой подарок человечеству, и Карлуша принес больше пользы, давая людям шерсть. И за какие заслуги в СССР до сих пор делают скульптурные формы этого животного? Черных носком ботинка столкнул бюст Карла Маркса со стола. Судя по звуку, он упал на паркет и не разбился, что ж, придется повторить попытку… Итак, погибли чекисты, но теперь нет в живых и главного персонажа этой истории — бывшего капитана морпехов, добрая новость… За помин его души вечерком надо махнуть грамм сто беленькой. Но эта радость оказалась не единственной, — из Ленинграда поступило два сообщения. Органами внутренних дел и сотрудниками КГБ задержан бывший прапорщик морской пехоты, ныне водитель грузовика Роман Ищенко, его подозревают в хищении с территории стройки шести рулонов линолеума, предназначенных для внутренней отделки административного здания, подозреваемый находится под стражей в СИЗО «Кресты». Показания по существу дать отказывается, утверждая, что в кузове линолеум не прятал, его якобы кто-то подбросил, чтобы тайком вывезти со стройки или, что вероятнее всего, — отправить в тюрьму невинного человека. Так, так… К краже государственного имущества можно приклеить еще какую-нибудь статейку, обвинить Ищенко в мужеложестве или педофилии, чтобы свою десятку он получил. А там уж, будучи на зоне, он наверняка станет конченым психопатом и совершит очередное преступное деяние, приткнет бригадира заточкой или лепилу в медсанчасти прирежет, Ищенко выйдет на волю стариком, хотя в тех местах до старости редко доживают. Вопрос закрыт. Следующий рапорт из Ленинградского управления КГБ об еще одном типе, это некий Артур Зарецкий, бывший лейтенант морской пехоты. В той переделке он получил тяжелое ранение в правую ногу, был контужен. С тех пор ходит с палочкой, заговаривался, человек замкнутый, друзей нет, к тому же крепко выпивает. Получает пенсию по инвалидности, живет в одной квартире с матерью и сестрой, подрабатывает в местной церкви, убирает недогоревшие свечи, подметает территорию. С памятью Зарецкий не в ладах, что помнил, давно пропил. Этого парня можно было и не трогать, он не опасен, но, когда отдан приказ, любую работу надо доводить до конца. Церковь стоит рядом с пустырем, там полно одичавших собак, они целыми днями ищут пропитание, в голодные дни могут и человека покусать, такие случаи были. Зарецкого задержали по пути на работу, недалеко от церкви, обыскали, нашли нож, который эксперты идентифицировали как холодное оружие. Под протокол задержанный Зарецкий пояснил, что нож нужен на всякий случай, — вдруг бешеная собака бросится, чем от нее отбиваться? Ношение холодного оружия — это статья УК, реальный срок. Опять же к этой статье можно что-нибудь прицепить, надо подумать что… Черных позвонил в Ленинград, его соединили со следователем, который занимался делом Зарецкого. Было плохо слышно, Черных сказал, чтобы резину не тянули: оформляйте документы и передавайте дело в суд, но сначала подумайте, что бы еще Зарецкому навесить помимо этого несчастного ножичка, чтобы срок вышел посолиднее. * * * В дверь постучали, вошел Соколик, он положил на стол справку Главного управления внутренних дел Москвы и сказал, что в ГУВД всех крупных городов была отправлена ориентировка на Крылову, как только женщина исчезла в неизвестном направлении. Эта стандартная процедура, подобные ориентировки КГБ пачками рассылает, да мало кого ловят. Соколик говорил медленно, с непонятным скрытым торжеством, Черных пробежал глазами текст, перечитал его и подумал, что Бог на свете все же есть, — если фарт пошел, то оттопыривай карманы… Из документа следовало, что шесть дней назад на железнодорожных путях неподалеку от Комсомольского вокзала скорым поездом была сбита женщина, ориентировочно лет тридцати-сорока, она получила тяжелые травмы и умерла на месте, труп доставлен в судебный морг при институте Склифосовского. Женщина имела при себе небольшой чемодан с вещами, документов там не обнаружено, но на следующий день в пальто был найден паспорт на имя Алевтины Ивановны Крыловой, проживающей в Ленинграде по такому-то адресу. — Вот же суки, эти менты, — Черных грохнул по столу кулаком. — Вот ублюдки… Четверо суток ничего не присылали. А нам позарез нужна эта баба. За такие задержки надо судить показательным судом и к высшей мере, — на Лобном месте при большом скоплении народа к чертовой матери отрезать яйца. Он поднял трубку, вызвал машину и сказал Соколику, чтобы собирался, надо ехать. Через полчаса комитетская «волга» остановилась у старого трехэтажного здания красного кирпича, Соколик первым взлетел на крыльцо под навесом из листового железа, распахнул дверь. Спустились в подвал, в тесном кабинете их ждал судебный эксперт Павел Ремизов, плотный мужчина лет тридцати пяти с аккуратной бородкой, через стекла очков на чекистов смотрели грустные с поволокой глаза. Кое-как расселись, свет проникал через окошечко под потолком, хозяин кабинета включил настольную лампу и верхний свет, не дожидаясь вопросов, рассказал, что труп привезли шестого дня под вечер, неподалеку от Казанского вокзала женщина пересекала пути напрямик, за проходившей электричкой не увидела встречного поезда. Множественные переломы конечностей, позвоночника, разрыв внутренних органов, удар был чудовищной силы, она погибла мгновенно. Вскрытие делал Ремизов, закончил быстро, потому что картина ясная, как день. Всю работу за него уже сделал машинист скорого поезда. Вместе с пострадавшей на труповозке привезли ее вещи в кожаном чемоданчике, отдельно пальто, из которого она выскочила, шапочка из серой норки и один сапожок. Следом приехал бригада милиционеров, они работали там на путях. Надо заметить, что на место происшествия судебного эксперта не вызывали, в этом не было необходимости, смерть не насильственная, несчастный случай, есть свидетели. И сыщики там работали не с Петровки 38, а дежурные милиционеры из линейного отделения Казанского вокзала. Тем же вечером, — как раз выпало дежурство Ремизова, — он сделал вскрытие. В раздробленной плечевой кости нашел обручальное кольцо, а заодно уж, для очистки совести, осмотрел вещи покойной, в подкладке пальто обнаружил паспорт на имя Алевтины Крыловой из Питера. Следующим утром он позвонил в линейное отделение милиции и рассказал о своих находках, дежурный записал паспортные данные погибшей женщины, обещал прислать машину, чтобы забрать документ и пожитки Крыловой в милицейскую камеру хранения, как положено, но до сих пор машина не приезжала, никто не звонил, все вещи и паспорт здесь, в морге. Черных мрачно сдвинул брови. — Что-то ценное среди вещей не нашлось? Судебный эксперт понял скрытый смысл вопроса, немного смутился и покачал головой. — Если вы о кражах… У нас такими вещами не балуются. Единственный случай был лет пять назад. Я забыл помянуть: в кармане пальто сережка, кажется, с бриллиантиком. Точнее, нашлась одна сережка. Обручальное колечко золотое, хоть было в крови, блестело. Я его заметил на свету. Оно было вдавлено в раздробленную кость.