– Спасибо тебе, Маринка. Та скривилась. Повисшую паузу прервала младенец Варя, увидевшая бутылку в материных руках. Через три часа, когда пришел Маринкин муж, Эля уже засыпала на ходу. Муж громко обрадовался какой-никакой домашней еде, принес с собой на случай, «если Варвара гундосит», каких-то готовых салатов, представился Спартой: – Я так-то Леонид, но Лёня, ты понимаешь, имя отягощенное… Он был большой, бородатый и быстрый, прозвище ему подходило. Младенец Варя охотно лежала у него на руках, совет Эли носить ее пузичком вниз Спарта выслушал внимательно и тут же применил. Как-то быстро диван под Элей оказался застелен чистым, она упала в подушку и ничего во сне не видела. Только засобиралась выспаться получше, как в кухне по ту сторону обеденного стола кто-то замяукал и завозился. Эля села. – Да включи ты свет, я не сплю, расшибешь мелкую в темноте. Щелкнул выключатель. В кухне стоял Спарта в длинных семейниках, с младеницей на одной руке и с бутылкой во второй. – Давай сюда, – тихо сказала Эля, – двумя руками все делай. – Слушай, я сейчас еще себе пожрать быстро соображу, – шепотом отозвался он, отмеривая из банки смесь. – Мне уже уходить через полчаса, пусть Мариша поспит. – А… – спохватилась Эля. – Стой-стой, ты лучше скажи, когда Варьку в следующий раз кормить и чего как ей разводить. Мы бы с ней тогда тут потихоньку посидели, пусть Маринка спит как человек. Спарта сверкнул зубами из бороды – улыбнулся, показал большой палец, сварил себе и Эле кофе, сожрал полкастрюли гречки и на цыпочках ушел на работу. Эля откинулась на диване, покачивая Варьку на руке. Та затихла. Эля медленно сползла плашмя на спину, переложила Варю на грудь – та вроде не возражала – и закемарила обратно вполглаза. Знаем мы этих младенцев, только спихни ее на жесткую простыню, сразу услышишь, кто в доме хозяин. – Эля! – звонко крикнула Маринка у нее над ухом. Было уже совсем светло. Вид Маринка имела страшно напуганный. – Что такое? – Где Варька? – Да вот же, – удивилась Эля. Варя тоже удивилась, зевала и размахивала руками, и пахло от нее совершенно не розами. – Ты чего меня не разбудила? – А на хрена? Я норм с ней повалялась, и ей вроде все нравится. – А если бы уронила? – голос Маринки задрожал. – Трех не роняла, четвертую с чего ронять? Иди вон, раз соскучилась, штаны ей меняй. Было уже одиннадцать утра, запасную бутылку Варька давно высосала. У Маринки был вид человека, впервые за полгода встретившегося с подушкой. Очень быстро она позавтракала и унеслась выгуливать ребенка, а Эля упала спать обратно, так что дня в пятницу для нее не было. Вечером, после ужина, она уговорила Маринку сдвинуть стол, перекатила на кухню кроватку, забрала с кресел пару подушек и строго велела ребятам спать всю ночь. Где-то часа в три, в самую собачью вахту, Варька начала гундеть – ну а что, она ж не виновата, колики – это неприятно, да Эля и настроилась на трудовую ночевку, то ходила по кухне, то массировала животик, то сидела, качаясь с полуспящей младеницей на руке. Картинки, замелькавшие перед глазами, как и в прошлый раз, не особенно отвлекали от реальности, но странным образом делали реальность значительно выносимее. «Тамада хороший, – вспомнилось Эле, – и конкурсы интересные…» Вестовой долбится в дверь моей каюты, как будто пожар. Обычное дело. Иначе меня и не добудишься. Хотя, подожди, подожди – начал пинать дверь, значит, действительно надо вставать, Колум зовет. Хорошо быть женщиной на корабле, еще три года назад меня бы просто вытряхнули из кровати или матросского гамака – засыпала я где придется, и не всякий раз меня уносили спать куда положено. Быстро умыться, кувшин полон (интересно, кто его набрал вечером?). Чистая рубашка (последняя. Что-то я давно не стирала), матросские штаны, сапоги. Как еще, по-вашему, должна одеваться девушка на судне? Платья у меня есть. Три. Дома, на верфи. Вернусь, сожгу все. Нет, нет, сложу в сундук и запру до тех пор, пока не перестанет болеть. Может, тогда у меня будет дочка, которой они подойдут по размеру. Решая, как перестать думать о сшитых Алкестой платьях, я машинально застегиваю ремень и наматываю шейный платок. Платок – один из большой партии, которую привезли и оставили себе Братья, они все разные, этот зеленый, как морская вода, и весь в узорах, как будто водоросли качаются под мостками. Колум зовет. Надо торопиться. Он сидит на палубе в своем большом кресле, и у него очень усталый вид. Стол перед ним пуст – ни обычного вороха бумаг и журналов, ни пенала, в котором он держит свои нержавеющие стальные перья, ни непроливайки. – Дядя Колум? – Доброе утро, Уна. Что тебя вчера задержало? – Ходила в университет, смотрела, как был устроен Мост. Колум с интересом поднимает бровь. – Нашла что-то осмысленное? – Ничего. – И что будешь делать теперь? – Посмотрю в архиве Шторм. – Принцесса сегодня вряд ли будет дома, – предупреждает Колум. – Сама-то она мне зачем, секретаря хватит, – с досадой отвечаю я. Колум переводит разговор на то, когда я собираюсь отвечать ему по заданным еще позавчера лоциям, я канючу и прошу отсрочки, он на удивление легко соглашается, продолжая смотреть на меня испытующе, и вдруг пускается в длинное рассуждение о том, что ответственность старших – научить младших всему, что знают сами, потому что совершенно неясно, что именно младшим понадобится. И если с Эриком более или менее понятно, к чему у него склонность, то я ставлю его в тупик. Он бы и рад не пичкать меня всем подряд, но я же сама не даю ни малейшей подсказки, чем буду в жизни заниматься… А я тем временем разглядываю его руки, лежащие на столе. Два тяжеленных кулака человека, который много лет выбирал шкоты и держал штурвал. Двух ногтей нет, поперек левого запястья – рубец. На этих руках я провела немалую часть жизни. Они неправильные. Не такие, как были совсем недавно. Рукава болтаются. Косточки на запястьях и на сгибах пальцев обнажились, как риф во время отлива. Кожа на этих руках всегда была толстая и крепкая, как на ремне, – сейчас она тоньше моей. А мускулов словно и вовсе нет, кожа… и кости. Я поднимаю глаза, смотрю на лицо и вдруг понимаю: он не устал. Он постарел. Еще два года назад он был пожилой, но крепкий мужчина. Сейчас он… старенький. – Да что я такого сказал? – вдруг взрыкивает Колум гораздо громче. – Что я такого сказал? Чего ты плачешь?.. Я плачу? Что? Черт возьми! Убежать – нет, стоять так, с внезапно мокрым лицом, – нет! Я резко складываюсь пополам и вытираю лицо полой рубашки. Черт возьми! Черт возьми! Выпрямляюсь. – Прошу простить меня, капитан, этого больше не повторится, я задумалась! – Что бы ты ни искала – я тебя благословляю! – рявкает Колум. Да-да, как и Выфь говорил, «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось». Уна, займись уже чем-нибудь, или мы утопим тебя в бухгалтерии. Серьезная угроза. Жестокая. – Что такое лягушачье серебро? – спрашиваю я, чтобы сменить тему. – Самородная платина, – сердито отвечает Колум. – В некоторых лоциях ее умеют добывать, но не умеют использовать, она там, считай, мусор. А в высокотехнологичных ее отрывают с руками. – Я учила вчерашний урок. – Братья сказали, – уже спокойнее отвечает он. Ну конечно, они сказали. Где есть хоть кто-то из них, там у Колума и Локи глаза и уши. За мной нет большой нужды присматривать – я всегда под присмотром. – Ступай и ищи, что искала, – мягче говорит Колум, – ищи. «Живи, черт возьми, живи», – слышу я. Он прав, конечно. Я киваю и спускаюсь к ялику. До Моста грести почти милю, ничего, как раз проснусь. Штиль стоит уже неделю, волнения, считай, и вовсе нет. Платок надо перевязать на голову, чтобы не напекло – солнце уже шпарит вовсю, я действительно здорова спать сегодня. Впрочем, в ялике валяется чья-то кожаная зюйдвестка, штука жаркая, но от солнца защищает. Я нахлобучиваю ее поверх платка – от зюйдвестки пахнет табаком. Берусь за весла. Мышцы привычно поют, разогреваясь после сна. Секретарь Шторм, впустивший меня в рабочую комнату, хмурится и чешет в затылке. – Чтобы прямо под виадуком, это, наверное, копии королевской карты надо смотреть, а они, наверное, в навигенском доме… – Копии? – уточняю я. – Ну, королевская только самой Шторм теперь и видна, она же строго для членов королевской семьи… Я сам на ней ничего не вижу. Наследник жив был, приходил, они там вдвоем что-то разглядывали. Хотя вы посмотрите вон тот шкаф – это некопированные схемы частичных структур Моста, в основном уже не существующих. На верхней полке те, которые требуют обучения, на нижних двух – которые без фокусов. Средние две полки – неразобранное. И весь этот шкаф, – он показал напротив, – это уже архив копий, там можно посмотреть по надписям, внутренние структуры вроде бы на второй полке снизу. Стол занимайте, смотрите, сколько хотите, но только, пожалуйста, зараз изучайте только какую-то одну полку или позовите меня… – Ну я достаточно обучена, чтобы не путать папки, – сухо отвечаю я. – Мое дело – озвучить правила, – величественно заявляет он. – Если нужны любые письменные принадлежности, тоже обращайтесь. «Уж не сумлевайся, милостивый государь, обращусь», – думаю я. Секретарь ждет ответа, ничего не дожидается и уходит. «Где-то под виадуком, – сказал Выфь. – Заперто, и даже Шторм отворяла с трудом», – сказал он. В некоторые двери там лучше вообще не входить. «Лучше не входить, если хочешь вернуться, имел ты в виду», – думаю я.