Техники группы профилактики воспринимают мой приход почти без удивления. Вахта – год, раз в два месяца кого-то заменяют. Размороженного вводят в курс дела, и те, кто показывал, что и как, постепенно уходят спать, а бывший новичок уже сам координирует тех, кто провалялся в трюме лет десять. Изменений мало – ну какие-то ухватки появляются, как удобнее принайтовить инструмент, чтобы не улетел; или айти соглашаются запрограммировать вшам новую команду, если техники обосновали хороший алгоритм, и эту команду размороженным надо, разумеется, знать. Я отсутствовала сорок лет; меня всяко нужно подучить. Но основную работу я помню. Мой укороченный скафандр вызывает любопытство скорее технического характера: как заклепаны швы, как переставлены подковки, куда убран инструмент из карманов на икрах. И работа. Работа у внешних техников бесконечна. Космос – агрессивная среда. Да, изнутри корабля постоянно нарастает новый металлохитин, но в местах попадания космического мусора его корежит, набегают трещины – в общем, техники это давно называют стоптанной пяткой. За нами по поверхности бредет стадо внешних вшей, которые сгрызают лишний хитин в указанных нами местах. Под обшивкой, зеркально нам, идет такое же стадо вшей внутренних, которые стимулируют рост хитина там, где обшивка истончилась, и зализывают изнутри глубокие трещины. А мы – пастухи, и лишь в трудных местах, чаще всего возле кессонов, люков вооружения или камер, нам приходится работать самим. Космос медленно, но постоянно долбит по кораблю. Полный цикл техники проходят года за три, с учетом того, что корабль регулярно просит почистить вне очереди какой-нибудь бочок, куда тюкнула особо крупная каменюка. Ну и через три года обшивка снова требует заботы. Группа с явным облегчением скидывает на меня прочистку заросшего хитином окна камеры наблюдения и уходит лечить большую ссадину метрах в ста дальше. Вши бродят вокруг, подгрызают отставшие чешуйки металлохитина. Одна ушлая мелкая вошка топчется вокруг меня, подбирает накиданный мной мусор, прикусывает и тянет подрезанный кусок хитина. Окошко камеры заросло, как стариковское веко, вряд ли «Гвоздю» через него последний год было что-то видно. Но вышла я не для того, чтобы делать привычную работу. Стоя на коленях возле выпуклой линзы, вылущенной из наростов, и заливая ее для гладкости изображения новым слоем коллоида, я поглядываю по сторонам. Работа работой, но пялиться на космос вокруг – то, чем техники занимаются ежедневно и подолгу. Говорят, первыми астрономами на Земле были пастухи. Первое, что я осознаю, – что не понимаю, где звезда. То есть у меня такое ощущение, что их две. И что с одной из них происходит что-то странное. Ну нет, будь все эти фокусы со светилом новостью, корабль немедленно сдернул бы техников обратно под обшивку, и вообще началась бы какая-нибудь суета типа отойти повыше по гравитационному колодцу. Мы же висим спокойно и только вращаемся. Но интересно. Я продолжаю ковыряться с заросшим глазком. Нехитрое дело – обрезать наросты, их и вошка объесть может. Но если очистить их неправильно, края хитина у камеры будут воспринимать себя как поврежденные и зарастут не за три года, а за считаные месяцы. Тем временем над моим горизонтом поднимается характерная искорка «ВолгаЛага». Он стоит совсем недалеко, даже абрис различим, если прищуриться. Не так, конечно, чтобы с целый ноготь на вытянутой руке, но и не точка. Близко. Очень близко. Ну ладно. Работы много. Я перехожу от одного места к другому – и вот уже и смена окончена, старший группы сзывает всех домой. Вши разбредаются – без людей они продолжают свое дело на простых участках. Часть семенит срыгнуть накопленный хитин в устье переработки, часть лениво глодает торосы вдоль старого заросшего шрама. Через двадцать часов они сбегутся туда, откуда услышат радиопереговоры техников, и точно так же будут таскаться рядом с людьми. Техники привязываются ко вшам. Не к конкретным, конечно, а просто привыкают видеть вокруг себя деловито толкущееся стадо. Помнится, когда меня после сражения на Мю Андромеды перевели в группу ботаников, я скучала не столько по открытому космосу, сколько по компании суетливых многоножек. Но тогда техникам и правда приходилось туго, и скорость перемещения по обшивке имела большое значение. Хорошо уже то, что не комиссовали совсем. Спустившись внутрь, я не вступаю в веселую перепалку группы о том, как провести вечер, а с видом «я разминаю культи, отстаньте от больного человека» расспрашиваю «Гвоздь», что за система, в которой мы висим, и что здесь со светилом. Но, когда на меня смотрят, не забываю улыбаться. На корабле никто не может себе позволить быть букой. Все буки в морозилке. Впрочем, надоесть окружающим можно настолько, что тебя перекинут на «ВолгаЛаг» или на какую-нибудь другую станцию с зэками. Я пару таких историй знаю. В общем, светила в системе три. Два совсем рядом (то-то мне оно показалось каким-то грушевидным), третье болтается по орбите типа Юпитера, главное, что ниже нас, и ситуация достаточно стабильная. А «ВолгаЛаг» торчит близко к нам строго между вражескими спусками и местом, где должен был быть наш подъем. Плюс-минус тысяча кубических километров, это где-то здесь. Может, мы вообще и стоим строго в той точке, где было окно. Мысленно представляю человека, который встает с подушки, поднимает подушку и смотрит под ней, а там – люк. Сюрпри-из! Я дергала этот люк, дергала, дергала и, разумеется, когда он начал поворачиваться, не удержала равновесия. Еще хорошо, что он не полетел вместе со мной – а то была бы мне в полном смысле этого слова крышка. Но он просто уехал куда-то вбок целой большой пластиной, а я вниз головой слетела по ступенькам. Руки были впереди, я ими за что-то зацепилась, а когда ноги стали обгонять голову в полете, схватилась за это что-то, удержалась строго вверх тормашками и даже сумела потихоньку опустить ноги назад, до верхних ступенек. А, это я за поперечину перил держусь. Спасибо тебе, неведомый человек, который здесь перила поставил, а то пришлась бы с размаху спиной на нижние ступени. Осторожно-осторожно я переворачиваюсь на этой лестнице ногами вперед. Темнотища полная. И, как назло, белые фонари здесь не светят совсем. Они и так-то стали плохо держать свет: в детстве, я помню, просыпалась под утро, а шар на тумбочке у кровати еще слегка светился, но такого теперь и близко нет. И все же час-то они держать должны? Что происходит? Сетка с фонарями пролетела мимо меня, когда я падала, и сейчас должна была хотя бы мерцать внизу. Но нет. Ничего не вижу. Зараза. Делать нечего. Ползу вниз по лестнице, нашаривая правой ногой каждую следующую ступеньку и аккуратно перехватывая поперечины перил. Всегда две, а лучше три надежные точки. Никогда не отпускать обе руки одновременно. Ну не зря же я столько времени из своих пятнадцати лет провела на вантах. В общем, оказывается, не так уж и глубоко. Ступеней двадцать, не считая тех, что я пролетела. Ощупываю пол – вот и моя сетка с фонарями. Совершенно невидимая. Ладно. Сажусь, на ощупь вытаскиваю из заплечного мешка мешочек с толстенькими палочками длиной в полторы ладони. Как Эрик говорил – поломать всю? Достаю одну палочку, пытаюсь переломить – она хрустит, но не ломается, а сгибается, и место сгиба начинает светиться нежно-розовым. Пытаюсь поломать в другом месте – то же самое. А-а, вот оно что. Хрустит только сердцевинка, и светится она же. А снаружи палочка как палочка, прямая, прохладная на ощупь, мягче дерева, тверже моей руки. Эрик сказал, их хватает минут на пять. Свет почти как от свечки. Отлично. Оглядываюсь. Нормальный коридор, шага четыре в ширину. Я стою в небольшом кармашке, куда спускаются ступени. Наверху слегка сереет прямоугольник открытого люка. Не закрылся бы. С другой стороны, заблокировать-то нечем. Коридор пустой: парой этажей выше чего только нет в этих коридорах – какие-то шкафы без створок, какие-то знаки, вырезанные прямо на стенах, сама стена то одной прозрачности, то другой, то выступы, то впадины, какие-то перетекания шершавого в гладкое. А тут – ровная матовая стена, насколько видно, уходит куда-то в темноту… чуть загибаясь. Обратный ход… загибается в ту же сторону. Интересно, они там где-то соединяются, что ли? Мысленно пытаюсь прикинуть, где я вообще нахожусь. Невольно трясу головой. По всему получается, что я где-то в воздухе между быками. Допустим. А вот выше я уровня прилива или нет – уже и не скажу. «Ну то есть я таки права», – думаю я и испытываю удивительной чистоты злорадство. А дело было так. Вчера я осталась ночевать в лоцманском доме, попросилась к Эрику в его комнату – он там все равно почти не спит, ночует у себя наверху, на кушетке возле своего любимого телескопа. Он удивился, но пустил. Утром я спускаюсь поесть и заодно снять с крючка на одном из восточных балкончиков свою связку вот этих самых белых фонарей. И вижу, что в кресле у входа на балкон сидит, вытянув ноги, кто-то в таком виде, как будто его из-под пирса вытащили. Ну не то чтобы совсем раками объеденный, но. И сидит он, что характерно, спиной к солнцу – то есть спиной к балкону, и лица, даже того, что открыто, не видно, а видно, что замотан до бровей повязками. Повязки, правда, белые и чистые. – Привет, малявка, – улыбается он. – Блин, Йан, – отвечаю я, – на что ты похож? Что ты на голову намотал? Он встает. – Я с Бирландом пришел, – говорит он, как будто это что-то объясняет. С другой стороны, и правда объясняет, видимо, они все оттуда совсем не миром уходили, а не адмирал лично во что-то ввязался. – Пойдем-ка к Эрику, – командует Йан. – Выфь хотел сам, но заменить его некем, я пока в работу совсем не гожусь. К Эрику так к Эрику. Запретить то, что Колум разрешил, вы, парни, все равно не сможете, а вот пока сами себе этот булинь не закрепите – вы ж не успокоитесь. Всех так нервировало, что я сижу у себя в каюте, глядя в стену, что ж, теперь у вас есть другой повод подергаться. Пока поднимаемся по лестнице, я с удивлением понимаю, что одежда на Йане не гнилая и даже не грязная, как показалось вначале, а совершенно чистая и опрятная и сидит ловко. Просто сама ткань окрашена пятнами – бурый, буро-зеленый, серо-буро-зеленый. Положить Йана на землю – исчезнет. Ну кроме белых повязок на голове. И сшита куртка со штанами из одного куска, по поясу изнутри чем-то присобрано, и карманов удобных много… То есть одежда, если присмотреться, неплохая. Удобная. Я в своих матросских штанах, конечно, не тот человек, которому бы стоило бурчать, что кто-то другой одет недостойно. Но мне даже в голову не приходило, что можно вот так вот с собой поступить, нарядившись подгнившим утопленником. Бр-р. – О, привет, Мышь, – говорит Эрик, не поднимая головы от большого ящика с кучей отделений. – Йан, садись, тебе нельзя пока скакать вообще-то. Ой, а ведь Йан топал за мной действительно как-то неуверенно. Мог бы и сказать, что ему тяжело ломиться по ступенькам через одну. Сажусь к столу, Йан с явным облегчением плюхается рядом. – Давай пробежимся по твоей идее, – говорит Эрик, убирая свой ящик в стол и вынимая оттуда бумагу и карандаши, – вдруг чего подскажем. В общих чертах Выфь объяснил, но… Давай, бери карандаш, черти. Выфь ему объяснил! В общих чертах! Что он ему, черт возьми, объяснил? Я б сама послушала. Черчу. Эрик не понимает устных объяснений в принципе, у него так голова устроена. Узкий длинный прямоугольник. Поделить вертикальной чертой пополам. Каждую половинку поделить пополам. Внешние четвертинки – еще раз пополам. – Цветной карандаш есть? – На. Тщательно, рассчитывая доли, рисую одиннадцать точек – одна ровно посередине и на верхней стороне прямоугольника, остальные на разной высоте на вертикальных черточках – две слева, остальные справа. – Линейку дай. Положила цветной карандаш, взяла грифельный, черчу линии, проходящие через точки и сходящиеся точно в пересечении диагоналей прямоугольника. Эрик и Йан переглядываются. – Мы же не так стояли, – говорит Йан. – Смотри, ты Халя нарисовала совсем у парапета, а они с Локи посередине стояли. В узле как раз. Он проводит пальцем от точки на верхней стороне прямоугольника к месту схождения линий. Я молча смотрю на него и вдруг понимаю, что у меня разинут рот. Захлопываю. Перевожу взгляд на Эрика. Он тоже смотрит на меня с недоумением. – Нет! – говорю. – Нет же, блин! Они переглядываются. Я чувствую, что надуваюсь, как рыба-луна. – Нет! Они опять переглядываются. Наконец я формулирую: – Эрик, это не сверху. Не как карту чертим, а как смотрим, когда с лодки. Не сверху гляди, а сбоку… примерно от верфи. Я хватаю цветной карандаш и размашисто обвожу вокруг точки схождения линий выступающий над верхней стороной прямоугольника полукруг, не успеваю остановить руку и почти замыкаю линию в окружность. – Ну вот, чтоб понятно стало – виадук же. – А! – говорит Йан. Эрик молча смотрит на карту. – Ну ты понял? – А с чего ты взяла, что виадук описывает полную окружность? – спрашивает Эрик. – Это нечаянно нарисовалось, – с досадой говорю я, – не обращай внимания, я вообще о другом.