– Добрый день, уважаемый, – пискнула Эля в окошко. – А здесь такой лысый мужчина работает, он когда будет? – Никогда, – не вставая, отозвался из глубины шаурмятни дядька, – и ты бы его не спрашивала. Иди отсюда. «Ну щас», – кровожадно сказала умная Эличка, сделала лицо и принялась дядьку колоть. Дядька кололся плохо, и, видимо, у него были на то причины, но о красном женском пальто он знал, и в конце концов Эля побрела по грязному снегу назад, забивая в телефон, пока не вылетело из неподготовленной к таким фонемам памяти, «Нахимджон Хайруллоевич Ишанбаев» или «Ишинбаев»? Ишан, Ишанбаев… Так, господи, если взят за распространение, то где его искать? Пальто, сказал хозяин точки, Нахимджон унес домой, куда-то в этих домах, адреса он не знал, прописка у лысого была какая-то стремная, не то чтобы совсем паленая, а так, у какой-то старушки шестисотым номером. Три дня, мэн, три дня ты не мог еще не попадаться? Серьезно? Эля вдруг споткнулась, чуть не выронив сумку с курткой Хайруллоевича Ишанбаева, потому что холодно и очень жестко умная Эличка спросила: а не может ли так быть, что на самом деле Хайруллоевич сидит за обман серьезных людей, то есть за саму Элю и ее красное пальтишко? Технически возможно, неохотно признала Эля и вздохнула. Возможно. Так. Она сощурилась, вспоминая. Кто-то же из бойфрендов у Лялечки был из «ОВД-инфо». Сейчас-сейчас. Эх, года рождения нет, да мужик бы и не сказал, если б и знал. Ну ничего. И по Ф. И. О. достанем. От меня так просто не уйдешь, камрад. – Есть несколько совершенно разных действий, – говорит нарисованный человек и хмурится. – Пройти из одного места в другое – это работа навигатора или виатора. Как правило, для этого нужен семейный доступ, но личные свойства важнее. – Мой дядя – навигатор, – осторожно говорю я. – Ну отлично, значит, ты знаешь, как это работает. Если он знает, куда ему, он формирует запрос и проходит. Он моряк, обучен мыслить как моряк, вот у него и получается открывать лоции. Если бы его учили сухопутным путешествиям, доступ сделал бы его виатором, вот и вся разница. – Так что важнее? Этот доступ… ну то есть врожденные способности или обучение? – уточняю я. – Ничего не важнее. Все важнее, – с досадой говорит он. – Не так. Важно то, что возникает на интерференции. В общем, мое дело – тебя обучить, а твое – справиться. Не сбивай меня. Второе умение – это изменение статуса доступа. Чаще всего смена статуса линка с общедоступного на частный и обратно. – То есть? – То есть по какой-то тропе можно было ходить только с определенным проводником. А потом – раз! – и могут все. Или хотя бы все, у кого есть карта. – Эрик! – непроизвольно восклицаю я. – А, твой брат. Именно. Он пока только осваивается… Но вообще для необученного он продвинулся очень хорошо. – Голос нарисованного человека теплеет. Ну в общем, да, если он мой предок, то и Эрик ему, видимо, тоже родственник. – А почему ты называешь его необученным? Принцесса его учит, сколько я себя помню. – Она его черчению учит, а не управлению доступами, – качает головой нарисованный человек, – и то, насколько мне известно, в основном плоскому. – Ну мне-то нужно только попасть туда, где Лмм. Мне не нужно ничего менять, верно? – А ты знаешь, где он? – иронически спрашивает нарисованный человек и потирает – как настоящий – лицо ладонью. – Нет. – Это значит, что тебе придется учиться вообще по-другому и другому. Все, что ты знаешь о том месте, – это что там тот, кого ты ищешь, есть, а во всех остальных местах его нет. – И? – И прийти туда, где тебе так, как когда он есть. – Я не понимаю. – Еще бы, – говорит нарисованный человек, – думаешь, я с первого раза понял? – А, тебе ж отсюда не видно, – говорит Оксана с досадой. В любой другой компании меня предложили бы подсадить, но внешникам эта идея настолько же близка, как «а давай перережем тебе кислородный шланг». Нет, «Гвоздь» на стационарной орбите, большой опасности нет. За оторвавшимся и выкинутым вращением неудачником слетают и поймают его челноком, но. Внешники не отрывают обе подошвы от металлохитина одновременно. Это рефлекс. Группа молча смотрит на что-то, что мне через край грани не видно. Мы с Оксаной идем вперед. Грани у «Гвоздя» расположены под очень тупым углом друг к другу. Важно было, с одной стороны, вывести наружную поверхность плоскостями для удобства внутренней оснастки, с другой – намотать вокруг корабля спираль Ё Мун Гэна, потеряв как можно меньше полезного пространства. Спираль-то должна ложиться строго по проекции окружности, иначе никакой тебе радужной физики не приключится. Так что граней у нашего межпространственного лома шестьдесят, у каждой индивидуальный номер, и еще зоны размечены. Так что мы всегда четко знаем, где находимся и где ближайшая норка. Оксана, ведущая ремонтной группы в этом месяце, топает до самого края и останавливается. Я стою рядом с ней и оглядываю грань. Обычная, ну заросшая в меру поверхность. Чего они все? И тут я понимаю. Это не на ближайшей грани, а на следующей за ней. На ближайшей всего лишь перекорежен дальний срез, но из-за него словно планетный пейзаж – какие-то пики, перевалы, одни за другими. Я топаю вперед, спотыкаясь о наросты и гребни год не чищенного металлохитина, и останавливаюсь на краю безобразия. Оксана идет следом за мной, отставая на шаг. – В этот раз что-то совсем плохо, – вздыхает она. Я молча озираю пейзаж. Пейзаж впечатляющий. Если у вас есть старый пулевой шрам по касательной… Впрочем, ножевой тупым ножом, а лучше цепной пилой, тоже сойдет. Возьмите крупную лупу. Нет, с еще большим увеличением. Наведите на край шрама. Теперь представьте, что вы – нет, не муравей, муравей – это примерно большой челнок. А, ну, амеба. И вы – именно та амеба, которой поручено этот шрам заровнять до полного восстановления кожи. – Давно так? – спрашиваю я. – А тебе не тут разве ноги-то оторвало? – удивляется Оксана. Стоп. Мы вышли сегодня на двадцать четвертой. Это, значит, двадцать вторая. – Не, – говорю, – подбило-то меня на двенадцатой, и… а, нет, с этого же конца. А тут, на двадцать первой, мы собирали потекшую спираль из соплей и палок. Это что, за столько лет не заросло? – Сначала вроде начало зарастать, как везде. А потом как поперло, и вот, считай, раз в год приходится по живому стесывать. Кстати, – неведомо чему радуется она, – кстати! Я ведь давно думала сказать кому-нибудь из той смены спасибо за спасение наших задниц. Вот, говорю. Спасибо. – А ты где, в заморозке лежала? – Ну конечно. Что-то не хочу спрашивать Оксану, лежала она в пассажирской или служебной заморозке, пассажиры тогда уже все были бункерные, а бункер никто добровольно не вспоминает. Я еще раз внимательно осматриваю незаживающий шрам. – А изнутри что говорят? – Да и внутренники, и айти сколько лет бьются, – мрачно говорит Оксана. – Это, считай, внутренники почти застопорили подкормку базального слоя, а то оно за пару месяцев так отрастало. Дело в айти, конечно, но не могут поймать, что сбоит. Короче, оно чувствует себя открытой раной – и все тут. – Так если его постоянно стесывать по живому-то. Мы молчим. А как не стесывать, если поверхность шрама дорастает до уровня спирали? Спирали нельзя позволять деформироваться. А перематывать всю спираль «Гвоздя» на метр выше… – Сука, – резюмирую я. Оксана вздыхает. Мы поворачиваем и бредем к остальной группе и стаду вшей, уже приступивших к выравниванию поверхности. Команда ждет Оксаниных распоряжений, только разгоняет отдельных вошек поравномернее, чтобы не мешали людям и друг другу. Этот квадрат легкий, так что к шраму мы перейдем еще в Оксанину смену, а дальше ее сменит Саид. Саиду не повезло. Нам всем не повезло. Внешники страшно не любят резать корабль по живому, мы чувствуем, что ему больно, и голос корабля – уже потом, внизу – говорит с нами немного иначе. Он понимает, что мы делаем свою работу ради его же блага, но боль есть боль. Вы скажете – это же всего лишь сигналы в электрических цепях; но ведь и наша боль – это всего лишь электричество и химия нейромедиаторов. Между моими сменами проходит четыре дня, в следующий раз мы ковыряемся уже почти на краю опухоли, и я разглядываю ее с сомнением. Мне кажется, или там, почти в самой середине, есть небольшая проплешина на почти ровном металлохитине? Подлость в том, что на этом квадрате двадцать третьей нет больших технических выступов – забраться бы на что-нибудь посмотреть сверху, так ведь не на что. Спрашиваю Оксану. Ну да. В середине грани, там, где линия спирали стоит на ножках в два, а где и в три человеческих роста, ремонтники оставляли побольше мяса – зачем мучить, если все равно мешать начнет не скоро? – и рост шрама начал замедляться лет пятнадцать назад, кое-где уже и схватилось. «Так, значит, оно не такое уж и злокачественное», – думаю я и приободряюсь. Если бы удар пришелся вдоль длины «Гвоздя», да еще и посередине грани, наверное, уже бы и не было проблем даже с этим программным сбоем. Чего-чего, а шрамов у старой холодновозки достаточно. Но эта дрянь рубанула поперек и пересекла два среза, а на срезах спираль ближе всего, и хочешь не хочешь, а до нее металлохитин допустить нельзя. Как все-таки хорошо, что все это безобразие прекратилось. Ну то есть я не знаю точно, что там сейчас над Убежищем, – «Гвоздь» давно тут, с этой стороны. Но народ говорит, с тех пор как возле каждого подъема на радужный мост поставили по бывшей тюрьме с ждущими во второй готовности роями истребителей, атаки прекратились. Кто бы на нас ни нападал, они отступили. Может быть, уже напали заново, просто не здесь. А может и нет. Человечество пока не в той поре, чтобы их преследовать. Может быть, потом. Три звезды системы восходят и заходят надо мной. Почти всегда хотя бы одна заливает нашу рабочую область светом. Мы редко включаем освещение поверхности, зато постоянно затемняем верхнюю часть шлема, насколько возможно. Из бархатной темноты пространства искрят незнакомые созвездия и насмешливо помаргивает обманчиво близкий «ВолгаЛаг». Ответа на мой запрос так и нет. Любопытно. Где-то через сутки после смены я в очередной раз наматываю круги по оси корабля, веду ладонью по холодному хитину внутренней переборки и неожиданно для самой себя прошу корабль узнать, на связи ли Оксана. Она отзывается. – Слушай, – спрашиваю я, – а ты не в курсе, что конкретно сказали внутренники по поводу нашей болячки? – Да в курсе, конечно, – ворчит Оксана, – могу даже все логи тебе сбросить. – Сбрось, ага. Главное, ты скажи, идея внутреннюю переборку налепить, чтоб не росло, – вы ее обсуждали? – Да обсуждали, конечно. – Эх, – крякаю я, ну еще бы, самая умная нашлась за сорок лет. – А что конкретно там не подходит? – Ну я не помню уже, ты что, – вздыхает Оксана у меня в заушнике. Голос корабля подсказывает, что пакет данных получен.