В один прыжок оба оказались внутри, Эля дотянулась и хлопнула правой дверцей, газанула и дунула прочь. Сраные наркоманы! – Ты его не убил? – Ну так ты не дала! – изумленно ответили сзади. Эля витиевато выматерилась. – За него ж дадут как за человека, балда! Машина вылетела с парковки. Куда? Ладно, ладно, сейчас… Эля крутанулась по паре улиц – боже, только бы на машине снаружи не было следов, заметят же, – пристроилась в первый попавшийся карман, выскочила из машины, осмотрела заднее стекло. Ну пластик слегка повело, но главное – кровищи немного. Она метнулась за сумкой – сумочка, умница, голубушка, как ты своевременно запуталась-то, родненькая, – отцепила, расстегнула, вытащила влажные салфетки, вытерла побольше, размазала грязюку – не-не, это мы не следы уничтожаем, просто плечом задели… И тут поняла, что Сирожиддин скрючился на заднем сиденье, как будто все еще ищет флешку. – Камрад, алё? Ты в порядке? Малыш, ты цел вообще, нет? Сирожиддин молчал и раскачивался, стукаясь головой о переднее кресло. – Так, выходи. Выходи бегом. Сирожиддин медленно выбрался и встал как столб, держась обеими руками за лицо. Ну еще бы. Эля подхватила его рюкзак – черт, она уже и забыла, сколько весит эта школьная ботва, – с усилием закинула его на плечо рядом с сумкой, заперла машину, пихнула Сирожиддина. – Домой. Домой. Шагай, маленький, шагай. Он споткнулся, но пошагал туда, куда она его тянула, как муравей длинную гусеницу. Руками обхватил себя за плечи. – Ты сам цел? Он тебя не ранил? – Да ну, я его по голове, он стух сразу, – пробормотал, клацая зубами, Сирожиддин. – Хорошо. Эля втащила его за рукав в парадную. Навстречу шла какая-то женщина с изумленно-презрительным лицом, Сирожиддин всхлипнул и закусил рукав, Эля впихнула его в еще не закрывшийся лифт, нажала кнопку этажа, взяла его за кулаки и развела их в стороны. Ну ревет, ревет – это нормально, кулаки в ужасном состоянии, сейчас обработаем, одежда чистая, целая, ф-фух, кажется, правда вырубил этого дурака с первого удара. – Тихо, тихо, – сказала она и вдруг почувствовала, что ее голос тоже дрожит, – тихо, тихо, все уже. Она просунула руки ему под куртку и обняла покрепче. Сирожиддин дернулся, вздохнул и сам обнял ее. – Когда маму убили, – сказал он, – я сидел на заднем сиденье. Пристегнутый. В детском кресле. Эля замерла. Сирожиддин снова всхлипнул и прижал ее так, что она не могла вздохнуть. Переложил одну руку ей на голову, второй обхватил плечи и замер. Лифт остановился. Дверь открылась. Эля попыталась дернуться, но поняла, что у нее ничего не получится. Сирожиддин наклонился и поцеловал ее в висок. Она все-таки развернулась, подняла лицо и стукнула его в подбородок лбом. – Ой, – сказал он и вдруг отшатнулся. Глаза расширились, он страшно, багрово покраснел и только что не отпрыгнул. Дверь закрылась. «Так, – сказала себе умная Эличка, – валите оба отсюда, пока ты его прям тут не оприходовала». Она схватила Сирожиддина за рукав, потащила поближе к двери, нажала кнопку этажа – лифт все-таки их выпустил – и уже на площадке снова взяла его обеими руками за ворот толстовки и твердо сказала: – Камрад, стояк в такой ситуации – не стыдно. Донт паник. Мы идем домой. Домой, о’кей? Он кивнул. Было уже не совсем понятно, от чего конкретно его трясет. Богатство, понимаешь, свежеприобретенного опыта. «Еще хорошо, – пробормотала умная Эличка, доставая ключи, – что он такой огромный. Если бы мы были лицом к лицу, хрен бы я от поцелуя удержалась, а там гори, Москва, бомбанет котлован до самого метро». Эля втолкнула Сирожиддина в квартиру, уронила рюкзак и сумку и заорала: – Анечка! Аня, на помощь! Что-то покатилось, упало. Хрюкнуло. Упало еще раз, застучало, из комнаты выскочил Иван в семейниках и, э-э-э, в общем, тоже со стояком. – На меня напали какие-то уроды, – быстро сказала Эля и пихнула Сирожиддина к Ивану, – он одного размазал по асфальту, второй убежал. – Вы целы? – Целы, но обосрались оба неиллюзорно. – Бро! – с восхищением сказал Иван и стукнул Сирожиддина по предплечью. – Дык ясно. Разувайся, идем, умыться надо, стресс снимать, победу праздновать будем. Эля, ты сама?.. – Я в порядке уже, – сказала Эля и клацнула зубами. – Разуваться, умываться, – повторил Иван и уволок Сирожиддина по коридору. Эля остановилась, глядя на Сирожиддиновы кроссовки. Хорошие, зачетные кроссовки. Она их купила по наводке Влада в спортивном аутлете, а то за полную цену – это почку продать надо, чтобы ребенка одеть… Кроссовки были в крови и какой-то слизи. Эля вытащила телефон и набрала сто двенадцать. Терпеливо прослушала гудки. – Извините, – сказала она дрожащим голосом, – по адресу… записали адрес? Там перехватывающая парковка, я туда заехала пять минут назад, а там на втором подвальном человек лежит и кровь. Нет, я девушка, я уехала. Мое дело – вам сказать. На подземном. Заезжаешь – и два раза направо. Она сбросила звонок, вздохнула и наклонилась, подняла кроссовки. Подошвы на удивление чистые… Ну он пинал-то с носка. Хорошо, но в подъезд все же надо выглянуть. Эля приоткрыла входную дверь, придирчиво изучила коридор. Нет, кровавых следов не видно. Порядок. Она закрыла дверь одной рукой и понесла мыть кроссовки. Ваня уволок малыша на кухню, отлично. Аня засунулась в ванную полторы секунды спустя. – Что случилось? – На меня напали, у малого сработал какой-то триггер, ему башню сорвало к чертям. Короче, он одного, кажется, насмерть размазал. Не знаю, мы уехали. И держи его подальше от меня хотя бы пару часов, а то я его выебу, а потом со стыда сдохну. – Лезь в ванну. Я тебе сюда все принесу, – сказала Аня и исчезла. Темно. Впереди какое-то неясное мерцание. Очень холодно. Я стою на четвереньках, под руками – влажные камни. Пещера какая-то? Внутри меня что-то смещается, щелкает, как механические часы. Я чувствую себя то ли компасом, то ли индикатором, меня обмакнуло в эту реальность, и она пропитывает меня, оставляя… Оставляя понимание: здесь есть кто-то из нас. Кто-то из нас тут давно. И постоянно. Настройка перестает ощущаться, тает, как снежинка на языке, остается только результат. Здесь Ззу или Ри. Или Соо, или Лмм. Или Ан. Кто-то, кого я знаю. Где-то в этой лоции. Не зря предок копался у меня в ленточках, не зря. Потом скажу ему спасибо. Даже подумать страшно, сколько я могла бы потратить времени на те четыре лоции, в которых оно щелкнуло и сказало мне: «Твоих близких тут давным-давно нет». Влага на камнях едва теплее температуры замерзания. Я осматриваюсь – ну темно… пытаюсь встать, больно ударяюсь о потолок и падаю обратно на четвереньки. Хорошо хоть зюйдвестка на голове, а то с размаху можно было вообще разбить макушку. Уна, смотри, что делаешь, а? Зев пещерки открывается почти отвесным спуском вниз. Длинная долина, на противоположной от меня стороне – обрывистые холмы. Долина полого поднимается вверх справа налево. Посередине долины – что-то похожее на широкую, растоптанную дорогу, за ней – какие-то постройки, сквозь завесу мелкого, недвижного дождя и не понять, что именно. Я высовываюсь из своей норы, смотрю быстро вправо – влево – вверх. Вроде никого, но поди пойми, стоит ли кто метрах в пятидесяти у меня над головой? Справа, если совсем высунуть голову наружу, долина между двух гряд холмов сужается и опускается к морю. В бухте виднеются едва различимые силуэты парусных кораблей. Неприятная лоция. Кстати, именно здесь был спрос на человеческие зубы. Пока я еще в сухости, подтягиваю сапоги, снимаю бандану из-под зюйдвестки и перематываю на шею. Волосы поднимаю и скручиваю под зюйдвесткой. Может, стоило бы заплести косичку, но для косы они у меня слишком короткие. Сойдет и так. Нащупываю спички в металлической коробочке во внутреннем нагрудном кармане, пару стертых серебряных монеток в другом, крошечное лезвие, размером с пилочку для ногтей, в складке шва на внутренней стороне голени. Обычный ножик – в сапоге. В поясе изнутри – несколько тугих сверточков стерильной ткани. Войны, может, и не будет, а вот менструация рано или поздно неизбежна. Надо идти. Застегиваю куртку, подтягиваю потуже, застегиваю ремешок зюйдвестки, чтобы не сорвало ветром. Сажусь на край пещерки. Оглядываюсь. Вроде никого. Ветер дует с моря, подергивая туда-сюда полотнища дождя. По-прежнему никого не видать. Я наполовину слезаю, наполовину скатываюсь с горки, довольно-таки крутой. Но то там, то сям валяются большие валуны, попадаются какие-то кустики, в общем, можно зацепиться и хоть как-то управлять процессом. Постепенно я забираю все ближе к бухте. Там и построек больше, и, думаю, шанс на то, что он возле кораблей, вернее. Посмотрим. Слегка развиднелось, но ненамного, и дождь даже не собирается переставать. Должно быть, просто рассвело. Долина не пуста: кое-где торчат какие-то деревянные столбы и даже пирамиды, ближе к бухте несколькими стойбищами светятся белые округлые штуки с острыми верхушками – палатки, наверное. Там, где метрах в двадцати ниже моих ног крутой склон переходит в равнину, пройти нельзя. Вся равнина – вообще какое-то месиво. По краям еще попадаются ровные пятачки, но чем дальше к центру долины, тем глубже какие-то маслянистые гряды, комья, из подернутых сеткой дождя луж там и сям выглядывают какие-то куски дерева… и, кажется, металла. Погодите, нет. Нет. Нет, это действительно мертвая лошадь. Что бы ни прошло по этой долине – вверх или вниз, – оно превратило всю ровную поверхность в непроходимую кашу. Я озираюсь. Придется как-то брести по бровке склона. Ну… вообще-то, если смотреть строго поперек долины, туда, где стоят столбы, там, кажется, шевелится какая-то жизнь, если дождь не обманывает мое зрение. В ложбинах между пологими земляными волнами, которыми идет вся – условная – равнина, мелькают людские фигурки. Ну, напрямую туда мне все равно не попасть. Стараясь не смотреть на мертвую лошадь, я пробираюсь, очень осторожно, по склону вправо. Наверное, поближе к бухте будет какой-нибудь проход к постройкам, не до самого же обрыва в воду тут все размолочено. Камни скользкие, уж на что на мне морские сапоги, которые не скользят даже на льду, но тут приходится держать ухо востро. Часа через три прыжков по камням след проползшей исполинской сороконожки немного отодвигается от склона и освобождает пологий холм. Идти по сухой скукоженной траве куда легче. Я шевелю куртинки носком сапога и размышляю. Сейчас трава сухая. И она сухая давно, не желтая, а перезимовавшая, бурая. Но это именно трава, нормальная жесткая трава с куртинками колючих чернобыльников. То есть в целом лето тут бывает, и, наверное, даже жаркое. Просто не сейчас. Сейчас или зима, или самое начало весны. Кто-то другой сейчас вернулся бы домой, подождал бы месяца три… Я спускаюсь все ближе и ближе к круглым домикам-палаткам на склоне, к некрасивым, очень военного вида домикам, толпящимся у бухты, к исчезающему за склоном причалу. С обратной стороны узкой бухты горы тоже придвигаются ближе, но там уже ничего не разобрать. Мимо меня идут люди. Исключительно мужчины. Похоже, тут и правда война. Я иду мимо всех с независимым видом, мало ли по каким делам я тут хожу. – Эй! – кричит мне кто-то издалека и тыкает рукой. – Финдлейсон, дурак, ты чего разгуливаешь, тебе Битти голову оторвет! – Какой это тебе Финдлейсон, Малвени, ты чего, – толкает его другой. Кричавший щурится и отворачивается. Что правда, то правда, я не Финдлейсон, но хорошо, что меня можно принять за местного. Постройки чаще, народу больше, издалека видно, как повозки тащат лошади и приземистые, костлявые быки. У многих людей ружья. Ну ладно, уровень технологий понятен, за исключением того, какая жуткая дрянь размолотила всю долину, не танки же здесь катались туда-сюда, раз упряжные повозки, то танков быть не должно, или нет? Кроме людей в очевидно военной форме, мелькают бородачи в тяжелых халатах. Поселение не маленькое, тут, пожалуй, многие тысячи народу. Кораблей у причалов тоже тьма-тьмущая, в бухте им, похоже, тесновато. Тут уже попадаются более-менее проходимые, выложенные плоским камнем дорожки, по которым тянутся туда-сюда люди большими группами и груженые упряжки. Я обхожу сторонкой по широкой дуге длинное деревянное здание, возле которого скучает часовой, и почти наскакиваю на трех бородачей, бранящихся у стоящей телеги. Мне хватает одного взгляда под телегу, чтобы понять, что дело плохо. Два быка стоят неподвижно, только смаргивают текущую по векам воду и шумно фыркают. Над мордами выдох превращается в легкий пар. Бородачи проклинают господина Кемпбелла, господина Битти, друг друга, сломанную ось повозки, тяжелый груз, погоду, понаехавших на их головы бритых безбожников и вдруг испуганно замолкают. К повозке подъезжает всадник. – Что случилось? – спрашивает он. – Что вообще вы делаете в этой стороне с моими комплектующими? – Чего он хочет? – спрашивает тот бородач, что помоложе, у того, который постарше. – Да я откуда знаю, чего он хочет. Азиза-то нет, помилуй Аллах, что нам теперь делать? Наши жизни висят на волоске!