Ответил Аслан: — У меня во внутреннем кармане, вот здесь, были кошелек и документы. — Кошелек не пустой? — Нет, конечно. — А почему же ты заставил женщину за тебя расплачиваться, когда мы тебе билет вручали? Лицо Аслана налилось краской. — Я не хотел при вас… В общем, дело не в деньгах, я готов все их тебе отдать, но документы… — Наши это не сделали бы, — тихо сказал Коленька. — Сейчас я с Чехом побеседую. За пару минут до отправки поезда он вернулся и протянул Бильбао паспорт в кожаном переплете и тугой кошелек. Аслан выглядел изумленным. Взял он только паспорт: — Я хозяин слова. И потом, — он болезненно улыбнулся, — ты поиздержался сегодня, да? Такое дело прокрутить… Считай это премией от проигравшей стороны. Когда мы еще встретимся… — Думаешь все-таки вернуться? — спросил Бильбао. — Не надо. — Когда мы встретимся… Состав дернулся, Аслан не договорил фразу, тяжело стал подниматься по ступенькам вагона. На верхней ступеньке оглянулся, остановил холодный взгляд на Бильбао. Но ничего больше не сказал. Бильбао протянул кошелек Сиротке: — Раздай всем, поровну. Кто стащил? Ответил Коленька: — Нашего нового друга работа. Лукаша помнишь? Который вчера нас на Дойника вывел? Я только сказал Чеху, что Бильбао не простит того, кто кавказца обокрал, как Лукаш и нарисовался. Профессионал, срок за кражи мотал, но без лишних слов все отдал. Видно, понял, что мы бы его, конечно, все равно вычислили, поскольку возле отъезжающих только свои были. Однако суть в другом. Как он только твое имя услышал, так и раскололся сразу. Уловил? — Что я должен уловить? — А то: популярным становишься. Тебя уже не только все женщины Советского Союза знают, но и другие категории населения. — Это хорошо или плохо? — А черт его знает! Да, тебя Дойник ждет, на автостоянке. Он тебя домой и отвезет. Так что бывай, мы на автобус потопали. — Мне его машина до лампочки, я с вами поеду. — Нет. Он ведь поговорить с тобой хочет. Мужик проблем боится. Я бы согласился с его предложением. Во всяком случае, не спеши говорить «нет». — С каким предложением? — Да сам узнаешь. Мы успели с ним перекинуться парой слов. Павел Павлович стоял у машины и курил сигарету. — Сигары закончились? — спросил Бильбао, усаживаясь на заднее сиденье. — А… Он сделал еще две глубокие затяжки, не столько стараясь докурить сигарету до фильтра, сколько еще раз прикидывая, стоит ли говорить Калганову все или изложить только суть. Все — это разговор со Стариковым. Он не мог не поведать бывшему шефу о происшедшем, не мог не попросить у него совета и помощи. Стариков был краток: «Рынок — твоя собственная самодеятельность, я к этой авантюре отношения не имею и иметь не хочу. Сам в дерьмо вляпался, сам и выбирайся. На меня — никаких ссылок». А он, Дойник, в душе рассчитывал, что при помощи связей бывшего райкомовца попадет под защиту милиции… Дойник обжег пальцы, выкинул окурок, плюхнулся на водительское место и повернулся к Бильбао: — Аслан, конечно, уже понял, что это моя работа. Если он вернется, то я… Мне… Словом, монтировка не поможет. — Ты ведь сам меня вчера разыскивал, — сказал Бильбао. — И просил решить вопрос с кавказцем. — У меня позднее зажигание, — угрюмо согласился Дойник. — И потом, я даже предположить не мог, что ты их вот так, под зад коленом. Это для них знаешь какое унижение? Этого они не простят. — Ты меня что, пугать собрался? — спросил Бильбао. — При чем здесь ты? Ты молодой, живешь без страха. И еще я уверен, что с тобой Аслан выяснять отношения не захочет, это сложно даже для него, а я, по сути, остаюсь один. И стану крайним, если разборка начнется. — На мне жилетки нет, — ответил Бильбао. — При чем тут жилетка? — В жилетку плачутся обычно. Поэтому я ее специально не ношу. Не перевариваю слез. Дойник включил двигатель, но Бильбао взялся за ручку дверцы: — Если у тебя все, то я доберусь до дома своим ходом. Еще на автобус успею. — Не все, — поспешно сказал Павел Павлович. — У меня есть предложение. — Тогда поехали, по дороге расскажешь. Кстати, тормозни у аптеки, что на выезде из города. Надо матери лекарства купить, посылал ребят, весь центр обежали — не достали. Может, там есть. — Проблем нет, у меня хорошие связи остались. И вообще, я ведь немало могу. Помнишь мои слова о том, чтоб взять под контроль торговлю в лотках? Сами лотки пока почти задаром продаются, продавцов тоже найти несложно, с регистрацией проблем не будет. Единственное неудобство — конкуренты… — Я в эти игры не играю, — перебил его Бильбао. — Тебе и не придется играть! Надо только обозначить, что мы вроде как вместе, понимаешь? Теперь твое имя тут кое о чем говорит, и если, к примеру, твой брат хоть изредка будет показываться у этих торговых точек… Бильбао тяжело вздохнул и вновь не дал Дойнику договорить: — Что тебе на все на это сказал Коленька? — Что, если ты согласишься с предложением в целом, он приедет завтра к обеду обсудить детали. Твой друг хоть и молодой, но с такой хваткой и с таким толком… Он сразу понял, что дело это для нас беспроигрышное. И я не внакладе, и тебе будет процент идти. А потом, и та, первая проблема, сама собой решится. Ведь если Аслан узнает, что мы компаньоны… — Аптеку не проскочи, — попросил Бильбао. Полякова, с которой Бильбао столкнулся нос к носу у входа в магазин, выглядела разгневанной. — Ну ладно, в первый раз, когда я тебя просила не отлучаться из дому, ты сослался на то, что тебе позарез надо было отъехать. Согласна, бывает такое. Но вчера почему не пришел? Брат передавал, что тебя вчера вечером ждет редактор? — Вчера я провожал друга, у него каникулы закончились. — Друг простил бы. Ему надо было объяснить, что решается твоя судьба! — А я ничего даже не хотел объяснять. Я должен был его проводить. — Сережа, ну это же безрассудство с твоей стороны! Ты не понимаешь, наверное: у тебя был шанс стать штатным сотрудником газеты! Знаешь, как редактор психанул! И сказал, что дел с тобой иметь не хочет. Я, конечно, его обломаю, но если ты еще хоть раз… — Да пошел он к черту! Мне и на заводе неплохо работается. — Но в университете могут поставить условие, что все заочники должны работать в журналистике — ты этого тоже не понимаешь? — Вот когда поставят… Тон Поляковой стал жалостливый. — Ты ведь и меня подвел, Сережа. Я как девочка с твоей кандидатурой носилась… — Вот перед тобой я виноват. — Приходи вечером в гости, вину искупать. Иначе не прощу. — Приду, если ничего не помешает. — А что опять может помешать? Разговор этот состоялся перед обедом. В четыре дня у дома остановились старые белые «жигули» дяди Феди. В них сидела и заплаканная тетя Глаша: — Сережа, из больницы только что позвонили. Вера умерла. Мама твоя…