– Ладно, начнем с тебя, Белла, – говорит Эймон. – Правда или действие? – Хм-мм. Я бы сказала, действие. Потому что я люблю физические испытания. Но учитывая, где мы, и тот факт, что мы обедаем, я скажу… правда. – Она весело пожимает плечами. – Что в Эймоне показалось тебе привлекательным? Вопрос вылетает у меня изо рта прежде, чем я успеваю спохватиться. Обычно я проявила бы осторожность на случай, если кто-то мог подумать, что, на мой взгляд, в Эймоне нет ничего привлекательного, но в последнее время меня не слишком беспокоит его эго. Что касается Беллы, то я ожидаю, что она станет подбирать слова, застесняется, но она просто тянется через стол и берет его за руку, беззастенчиво улыбаясь. – До него я была только с мальчишками. Эймон – мужчина. Мы с Олли переглядываемся. Мне хочется вырвать. – Это трудная работа, – говорит Эймон, закидывая руки за голову, – но кто-то должен ее делать. – Ладно, – говорит Олли, потрясенный не меньше меня. Я пользуюсь минуткой, чтобы поупиваться простотой моего по большей части обычного мужа. – Твоя очередь, приятель, – обращается Эймон к Олли. – Правда или действие? – Действие, – отвечает Олли, и это удивительно, потому что кто старше двенадцати лет выбирает действие? Я говорю себе, мол, он просто быстро ответил, чтобы ускорить ход событий. Я пытаюсь что-то придумать, в голове вертится мысль «постучать в двери соседей и убежать», когда Эймон ставит на стол бокал. – А вот рискни одолжить у отца миллион! – говорит он. – У его отца денег куры не клюют, – объясняет он Белле. – У него, наверное, миллион долларов на карманные расходы. Он громко смеется, и мне вдруг вспоминается Джеффри Гринен, друг Тома. Тот же гадкий смех, та же шовинистическая манера. По крайней мере, у Джеффри была очень милая жена. – К сожалению… – Олли вытирает уголки рта бумажной салфеткой. – Придется иметь дело с моей мамой. – Его мама скряга, – объясняет Эймон Белле, и Олли ощетинивается. Эймон ступает на опасную стезю. Олли сам знает, что с его матерью непросто, но, в конце концов, она его мать. – Твоя очередь, Эймон, – быстро говорю я, потому что чем скорее эта игра закончится, тем лучше. – Правда или действие? – Правда, – отвечает он. – Давайте теперь я, – говорит Белла, и ей требуется мучительно много времени, чтобы придумать что-нибудь: она бормочет себе под нос, надувает щеки и театрально прижимает указательный палец к губам. – Что за твою жизнь с тобой случилось самое худшее? – говорит она наконец. Эймон явно удивлен, и у меня такое чувство, что он ждал чего-то вроде: «Был ли у тебя секс втроем?» Надо отдать Белле должное, вопрос недурен. – Ну развод вышел не самым приятным, – говорит он после небольшой паузы. – Я имею в виду финансовый крах, – поспешно объясняет он Белле. – Я потерял дом и изрядную часть своих сбережений. Но еще я извлек из этого урок. Он кладет в рот кусок колбаски и медленно жует. – И какой же урок ты извлек? – спрашиваю я. – Ну знаешь. – Он пожимает плечами. – Что надо заранее соломки подстелить. – На случай чего «подстелить соломки»? – со смехом спрашиваю я. – Развода? – Да вообще всего, – отвечает Эймон, как будто это очевидно. Даже у Беллы вид теперь становится озадаченный. И благодаря ему она чуть больше мне нравится. – Нельзя защититься от всего на свете, – говорит она. Эймон наливает шампанское и мерзко подмигивает. – Деньги, – говорит он, – вот защита от всего на свете. 24 ЛЮСИ НАСТОЯЩЕЕ… На следующий день мы идем в адвокатскую контору. Я пытаюсь как-то извернуться и не ходить, но Джерард, адвокат Дианы, сказал Олли, что неплохо было бы, если бы мы все присутствовали, а потому, хотя похороны Дианы завтра и мне надо сложить несколько сотен буклетов, выбрать молитвы и утвердить меню на поминки, я сопровождаю мужа. Но пока мы сидим в приемной, голова у меня идет кругом, а мысли несутся вскачь. Я не могу не перебирать все, что узнала. Диану нашли мертвой с пустым пузырьком яда в руке. Но в ее организме нет никаких следов отравления. Отсутствует подушка, зато налицо признаки удушения. Даже я понимаю, что все начинает выглядеть так, словно кто-то постарался обставить смерть Дианы, чтобы она выглядела как самоубийство. Но если это так, почему этот кто-то спрятал письмо в ящик стола, а не оставил его на виду? В этом нет никакого смысла. Когда Джерард возникает на пороге своего кабинета, Олли, Нетти, Патрик и я находимся по разным углам комнаты. Однако появление в дверях адвоката заставляет нас сосредоточиться, и мы, шаркая, подтягиваемся к нему. – Мои соболезнования, – говорит он. – Спасибо, – бормочем мы. Джерард ходил в школу с Томом, но они, вероятно, были скорее знакомыми, чем друзьями. Олли и Нетти встречались с ним много раз, я сама видела его пару раз, и он всегда казался безобидным, хотя и немного скучным. Я смутно помню, как Том однажды сказал Диане, что пригласил Джерарда на Рождество, и Диана застонала. Очевидно, она тоже считала Джерарда скучным. Джерард ведет нас в свой кабинет и, заметив, что нам не хватает двух стульев, снова выскакивает в коридор. Олли, Нетти, Патрик и я остаемся в комнате в мучительном молчании, глядя куда угодно, только не друг на друга. Я замечаю, что Нетти даже отказывается признавать присутствие Патрика. – Итак, приступим, – говорит Джерард, возвращаясь и толкая перед собой стул на колесиках. – Спасибо, что пришли. Обычно мы рассылаем письма нашим клиентам, давая им знать, что они являются бенефициарами по завещанию, но я хотел, чтобы вы пришли в офис, потому что это имущество немного больше… Да, сюда, Шерри, – говорит он взволнованной секретарше средних лет, которая появляется, толкая перед собой второй стул. Поставив стул перед Олли, она поспешно семенит прочь из кабинета. – Спасибо, Шерри. Извините, как я уже говорил, дела с имуществом, оставшимся от ваших родителей, обстоят немного сложнее, чем у большинства наших клиентов. Для нас это не новость. Обстоятельства, связанные с имуществом настолько большим, как у Тома и Дианы, не могут не быть сложными. Полагаю, именно по этой причине Том поручил исполнять обязанности душеприказчика не Олли или Нетти, а Джерарду. – Почему бы тебе не присесть? – предлагает он Олли, который все еще стоит, хотя ему прикатили стул. – Мне и так хорошо, – отвечает Олли. – Как хочешь. В любом случае, как вам известно, Том и Диана оставили немалое имущество. Есть недвижимость, машины, яхта. Есть портфель акций, мебель, домашний декор, ювелирные изделия и личные вещи. И есть немалая сумма наличных. – Том упоминал об этом раз или два, – усмехается Патрик. Джерард складывает руки перед собой и подается вперед, словно собираясь с духом. – Да, конечно… Так уж вышло, что единственной наследницей своего имущества и состояния Том назвал Диану. В случае ее смерти имущество должно было быть поделено в равных долях между Оливером и Антуанеттой. Однако… несколько недель назад Диана пришла ко мне, чтобы внести в завещание кое-какие изменения. – Джерард потирает лоб, его лицо на секунду искажается, словно у него мигрень. Он по-прежнему упирается взглядом в стол. – Во время этой встречи Диана попросила указать, что единственным наследником ее имущества станет ее благотворительная организация. В комнате воцаряется такая тишина, что я слышу шум уличного движения, тиканье часов, даже как секретарша шебуршится у себя за столом, что-то пишет, скрепляет, печатает. – Диана сказала, что намерена сообщить вам об изменениях, но они были сделаны так недавно, что ей, вероятно, не представилась возможность. Я чувствую, как у меня за спиной Олли переступает с ноги на ногу, и резко к нему оборачиваюсь. – Погодите-ка. Благотворительная организация Дианы становится бенефициаром?.. – начинает Олли. – Всего. – Джерард поднимает глаза, встречаясь с каждым из нас взглядом из-под густых седых бровей. Этот взгляд говорит мне, что тут нет никакой шутки, никакого недоразумения, никакой путаницы. – К ней отходят дома, машины, портфель акций, наличные. Нетти резко втягивает в себя воздух. Патрик поднимается на ноги. Олли склоняет голову набок и слегка прищуривается, как бывает, когда Эди пытается ему что-то сказать, а он ее не понимает. Мы все оглядываемся по сторонам и впервые с тех пор, как пришли, встречаемся друг с другом взглядами. Проходит несколько секунд. Но никто не открывает рта. 25 ЛЮСИ ПРОШЛОЕ… Двое детей пристегнуты в детских креслах на заднем сиденье машины, один (Харриет) плачет, другой (Арчи) пытается засунуть виноградину себе в нос. Мы торчим на запруженной кольцевой развязке, пока женщина в черном внедорожнике перед нами отдает через окно теннисную ракетку своему угрюмому сыну-подростку, а затем заводит с ним разговор, не обращая внимания на растущую череду автомобилей позади нее. Харриет испускает новый – с руладами! – вопль. Такого рода ситуация – обычное дело в районе Дианы. Мы как раз едем туда: по вторникам я вожу детей к ней домой к десяти, они остаются до двух, когда я забираю их снова. Харриет уже шесть месяцев, и, хотя я ненавижу весь процесс (пристегивание обоих детей в машине, двадцать минут езды до дома Дианы и обратный путь несколько часов спустя), я не настолько упряма, чтобы отказаться от бесплатной няни. Даже если в ее роли – моя несносная свекровь. – Арчи, можешь вставить соску Харриет? – говорю я, глянув в зеркало заднего вида. Ее соска – у него во рту, а виноградины нигде не видно. – Что случилось с виноградом? – Я его съел, – говорит он, вынимая соску и запихивая ей прямо в рот. Я стараюсь не думать о том, что у него насморк и что простуду он наверняка передаст Харриет. Толику утешения доставляет то, что она сразу перестает плакать. – Мы уже приехали к Дидо?