Но он же знает. И внезапно до меня тоже доходит. В Австралии существуют возрастные ограничения в отношении суррогатного материнства, даже для тех родителей, которым отдадут ребенка. Через несколько лет Нетти и Патрик будут слишком старыми, чтобы стать родителями. А это значит, что Патрику надо только перетерпеть безумие Нетти еще год или два. А учитывая, что недавно мне «диагностировали рак», через два-три года он сможет наслаждаться обеспеченной и приятной жизнью без детей. Получит ту самую жизнь, со всеми теми мелкими благами, какими наслаждался эти годы у нас. Виски, сигары, дом на пляже. Теперь, когда до этой жизни рукой подать, он не собирается от нее отказываться. – Ну… – говорю я. – Независимо от того, дам я Нетти деньги на суррогатное материнство или нет, ты должен поговорить с ней. Ты должен рассказать ей о своих романах на стороне, и ты должен сказать ей, что больше не хочешь ребенка. Патрик качает головой. Все пошло не так, как он планировал. Я понимаю, он думал, что сможет прийти сюда и заключить со мной союз. Мы с ним против моей дочери. Меня тошнит от самой этой мысли. – Диана, я правда сомневаюсь… – Если ты, Патрик, этого не сделаешь… то сделаю я. Глаза Патрика вспыхивают, он вскакивает на ноги. Он улыбается ужасной, злой улыбкой. – Надо же, как ты изображаешь заботу о своей дочери! Нетти всю жизнь боролась за твое внимание, а ты даже дня ей не уделила. Ты больше беспокоишься о своих беженках, чем о собственных детях. А теперь ты ведешь себя как сущая святоша. Кем ты себя возомнила? – Думаю, я ее мать. – Тоже мне мать. Он надвигается на меня, но мне не страшно. Патрику придется меня убить, но и тогда я не передумаю. 56 ДИАНА ПРОШЛОЕ… После жалкой попытки запугать меня Патрик наконец уходит. Я заканчиваю разбирать детскую одежду и иду в кабинет. Сев в старое рабочее кресло Тома, я провожу пальцами по поверхности стола, беру ручки и блокноты, прикасаюсь к вещам, к которым прикасался он. Прошел год с тех пор, как он умер, и он начал исчезать из других комнат, в которых много раз убирали, но я все еще чувствую его здесь. Я вспоминаю наш разговор несколько лет назад о детях и деньгах. «Все дело в поддержке, – сказал тогда Том. – Оказывать ее или нет». Патрик не хочет, чтобы я давала им деньги на суррогатное материнство. Нетти хочет. Так или иначе, Нетти предстоят тяжелые времена, и ей понадобится кто-то, кто ее поддержит. Я слышу, как в двери поворачивается ключ, и мгновение спустя раздается голос Люси: – Диана? Ты дома? Я сажусь прямее. Люси не была здесь с той ночи, когда пришла зашифровать мой адрес электронной почты и показать мне, как использовать биткоины. Я не знала, увижу ли ее снова. Но вот она выходит из коридора, одетая в джинсы, белую футболку и ярко-розовые балетки, на шее – полосатый, как зебра, шарф. Все еще модно, но в последнее время больше утонченности. Как будто она взрослеет, начинает понимать, кто она на самом деле. – Извини, что не заходила раньше, – говорит она. – Не извиняйся. Я понимаю. И я действительно понимаю. Непросто навещать ту, которой помогла нелегально приобрести препараты, способные положить конец чьей-то жизни. О чем нам говорить? Будущее – под запретом, как и планы на Рождество или предстоящие праздники. Обсуждать просто нечего. И все же я не могу отрицать, что чувствую… что я рада видеть Люси. За последние несколько месяцев я привыкла, что она рядом: готовит еду, моет посуду или записывает меня на прием к врачам или адвокатам. Каждый раз, когда она уходила, я еще острее воспринимала тишину. Я была удивлена, даже пристыжена ее преданностью. Возможно, самым большим сюрпризом стало то, что, хотя я знаю, что она не хочет, чтобы я покончила с собой, она никогда, ни разу не попыталась меня отговорить. Это напоминает мне, как она поддерживает Олли. И внезапно я понимаю, что эта ее черта – истинный дар. – Что ты делаешь здесь, в кабинете? – спрашивает она. Я оглядываю комнату. Даже заставленная мебелью, она кажется пустой. – Ищу Тома, – признаюсь я с улыбкой. На ее лице появляется мягкая улыбка. – Чудесно – то, как ты его любишь. – Забавно, ведь я как раз думал о том, как ты любишь Олли. Дело в том, что смерть заставляет увидеть людей и ситуации в ином свете. Теперь я знаю, что для меня важно. Я забочусь о своих детях и внуках. Я забочусь о том, чтобы моя благотворительная организация продолжала работать. Мне важно, чтобы люди получали справедливый шанс. И для меня очень важна Люси. Люси поджимает губы, сглатывает. – Ты… ты никогда не говорила мне этого раньше. – Нет. А следовало бы. Мне жаль, что я этого не делала. В несколько шагов преодолев расстояние до стола, она меня обнимает. – Я буду скучать по тебе, – говорит она. И начинает всхлипывать в моих объятиях. – Шшшш. – Я похлопываю ее по спине. – Все в порядке, дорогая. Обнимая ее, я чувствую, что смягчаюсь. Уж и не помню, чтобы кто-то держал меня так с тех пор… как умер Том. На глаза мне наворачиваются слезы. – Я не стану этого делать, Люси, – шепчу я ей на ухо. Люси застывает, но остается на месте. Когда она наконец поднимает голову, я испытываю неожиданное ощущение утраты, холодок там, где только что была ее теплая голова. – Честное слово?! – Я не могу оставить Нетти, учитывая, сколько всего сейчас происходит, – говорю я. – Я не могу оставить Олли и внуков. Я не могу оставить мою благотворительную организацию. – Волосы Люси – сплошь статика, вздыбились вокруг ее лица, как грива. Я приглаживаю их, заправляю пряди за уши. – И я не могу оставить тебя, Люси… Но не успеваю я закончить, как Люси снова обнимает меня с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. – Я люблю тебя, Диана, – говорит она. Я улыбаюсь. – Я тоже тебя люблю. А потом мы стоим посреди комнаты, обнимая друг друга, и плачем. 57 ДИАНА ПРОШЛОЕ… Говорят, маленькие мальчики любят своих матерей, и я думаю, в этом есть толика истины. Маленькие девочки тоже, конечно, любят своих матерей, но любовь маленького мальчика к матери абсолютно чистая, ничем не замутненная. Мальчики на самый глубинный, первобытный манер видят в своей матери защитницу, преданного помощника, последователя. Сыновья купаются в материнской любви, а не подвергают ее сомнению или испытанию. Больше всего в отношениях между матерью и сыном мне нравится их простота. В детстве Олли, когда наступали трудные времена, я испытывала мимолетные угрызения совести из-за того, что не могла ничего ему дать. Помню, как однажды спросила его, что он хочет на день рождения, а он ответил: «Пойти на пляж и сэндвич с «Веджимайтом»[4] на ужин». В сущности, это было единственное, что мы могли себе позволить. На мгновение я подумала, что именно поэтому он так сказал, но потом поняла, что для таких психологических игр он еще слишком мал. Просто он представлял себе идеальный день как поедание сэндвичей на пляже. Поэтому сегодня, когда Олли звонит спросить, не заехать ли ему, я не ищу скрытых причин, я полагаю, что он хочет только повидать меня. Для Олли на первом месте преданность Люси и детям, но мне нравится думать, что в его сердце еще зарезервировано местечко для мамы. Но когда он появляется у меня на пороге, сразу видно, что он здесь не с обычным визитом. Он выглядит расстроенным и не пытается это скрыть: он в деловом костюме, но выглядит неряшливо, как будто спал в офисе. – В чем дело, милый? – спрашиваю его я. Он закрывает глаза и качает головой: – Мы можем поговорить внутри? Мы идем в кабинет, и Олли отказывается от кофе или чая, которые я ему предлагаю. Вместо этого он словно бы проваливается в диван. Я сажусь напротив него, и он вдруг падает головой мне на колени. Я накрываю рукой густые темные волосы, которые он унаследовал не от меня и не от Тома, и провожу по ним пальцами, как делала, когда он был маленьким мальчиком. Сейчас он – сорокавосьмилетний мальчик. – В чем дело? – повторяю я. – Мой бизнес идет ко дну. Мы не сможем погасить кредит, – говорит он. – И банк требует вернуть задолженность. Моя рука застывает в его волосах. – О нет! Олли… Я понятия не имела. – Честно говоря, я тоже. Я много лет трудился не покладая рук в этой фирме, а прогресса все равно как будто никакого. Я правда не понимаю, куда уходят деньги. – Наверное, в карман Эймона, – бормочу я. Я никогда не задумывалась об этом раньше, но внезапно это кажется вполне очевидным ответом. Олли смотрит на меня во все глаза. – Возможно, я ошибаюсь, – продолжаю я, – но готова поспорить, что нет.