В самой середине ряда алеет яркая дверь, а рядом с ней вывеска – «BLM Associates». В эту контору мне и надо. Не знаю, почему я решила начать отсюда, возможно, потому, что быстро отыскала эту компанию. Или потому, что мне нужно поговорить с кем-то, кто знал и любил Джо. И, возможно, знает, где он сейчас. Не представляю, как меня встретят – секретарша записала мое имя и не уточнила никаких подробностей, когда целью визита я назвала «личное дело». Она просто записала меня на прием и повесила трубку. Как и многие решения, которые сначала кажутся разумными, это теперь представляется бессмысленным. Оказавшись в местах, которые едва сохранились в памяти, я вдруг превращаюсь в комок нервов, коленки трясутся, как у марионетки, которой обрезали веревочки. Я переношусь сквозь время и пространство в давно забытый мир – туда, где за каждым углом подстерегает опасность. Может, все кончится хорошо, а может, и не очень. Я еще могу отступить. Вот сейчас попрошу Майкла отвезти меня домой и устрою в саду торжественный костер, на котором сожгу все эти противные письма, открытки и прочие бумажные орудия пыток для моей души. Пусть они обратятся в дым, а я всю оставшуюся жизнь буду ломать голову над кроссвордами, и только. Меня так и тянет поддаться искушению, горло горит и сжимается – от страха и от отвращения к себе. А еще от необходимости быть храброй. Где же та огненная ярость, так вовремя накатившая на меня вчера на встрече с родителями в школе? Сейчас я чувствую себя слабой и глупой. Как ребенок, который притворяется взрослым. Прошлое осталось в прошлом, и, может быть, всем будет лучше, если я там его и оставлю. Когда решение сдаться, признать поражение и попросить Майкла увезти меня к чертовой матери уже почти принято, дверь конторы «BLM Associates» открывается. На ступеньках появляется высокая, крепко сложенная женщина в облегающих джинсах и «вареной» фиолетовой футболке. Она смотрит на меня, скрестив руки на груди, и с едва заметной ухмылкой, от которой поднимается уголок ее губ, спрашивает: – Как делишки? Никогда черных красоток не видела, Бейби Спайс? Глава 14 В офисе чисто, но тесно. Доски объявлений увешаны рекламными листовками, небольшими плакатами, призывающими принять участие в самых разных мероприятиях: от политических шествий до уроков латиноамериканских танцев – и даже вступить в группы по медитации. Вслед за Белиндой мы входим в комнату, предназначенную для работы и встреч с посетителями – здесь есть письменный стол, журнальный столик для бесед, связки перепутанных проводов тянутся к компьютерам, телефонам и даже к игровой приставке Xbox. Кофеварка на вид дороже, чем вся мебель в кабинете, включая огромную монстеру – растение с блестящими зелеными листьями. Несколько секунд я не в силах отвести от цветка глаз – есть в нем что-то странное, но что – сразу не определишь. Приглядевшись, я замечаю на гибких ветках черно-белые пластмассовые глазки, которые мы так часто используем в школе на уроках рисования и лепки. – Игрушечными глазками на мир смотреть веселей, – говорю я, касаясь зеленого листа. – Прекрасный девиз, – отвечает Белинда и варит нам кофе, как опытный бариста. – Хоть на футболке печатай. Майкл внимательно рассматривает шишечки с благовониями в пепельницах на подоконнике, благодарственные открытки, пришпиленные к доске объявлений рядом с корешками от билетов на концерты и вырванными из газеты статьями бок о бок с меню доставки еды. На полу рядом с письменным столом высятся стопки папок с документами, угрожая обрушиться картонной лавиной, а крышка ноутбука облеплена пластиковыми глазами разного размера, словно мультяшные персонажи держат нас под прицелом. Майкл не скрывает восторга – таких юридических контор он никогда не видел, даже в воображении. Кабинет его отца – одно из тех благопристойных и душных мест, где страшно вздохнуть. Книги в кожаных переплетах, пресс-папье и не предвещающая ничего хорошего тишина, в которой разговоры – лишь признак легкомыслия, потеря времени и сил. Здесь же стены сотрясают аккорды группы в стиле викинг-метала, и Белинда слегка приглушает звук, щадя наш неподготовленный слух. Музыка тем не менее продолжает звучать, и глаза Майкла округляются, стоит ему отчетливо расслышать в реве певца слово «сатана». – Прошу прощения, – заметив выражение лица Майкла, произносит Белинда. – Надеюсь, вас не смущают мои религиозные предпочтения? – О! Ммм… нет, конечно, нет! Сатанизм – это… ну что ж, по крайней мере, последователи культа носят стильные плащи с капюшонами, – выдыхает Майкл, принимая чашку кофе и тут же проливая его на руки. – Она шутит, Майкл, – говорю я и сажусь, надеясь, что не ошиблась. Кто знает, какой путь выбрала Белинда – возможно, полную противоположность христианской аскезе? Мы слишком давно не виделись. Белинда изменилась и в то же время осталась прежней. Она немного располнела или просто кажется более массивной, тугие косички уступили место стрижке – мелкие кудри острижены так коротко, что голова кажется почти обритой. – Так и есть, Майкл, – подтверждает Белинда, садясь напротив и окидывая меня взглядом. – Шучу. Но к плащам я тоже неравнодушна. Майкл маячит за нами, будто решая, остаться или уйти. Белинда указывает на стул, и он тут же усаживается, как хорошо выдрессированный щенок. Старательно сдерживая улыбку, я вдруг понимаю, что Майкл не на шутку перепуган – такое же впечатление Белинда произвела когда-то при первой встрече и на меня. – Итак, – говорит он чуть более высоким, чем обычно, голосом, в котором звучат отголоски лихорадочного беспокойства и попытки казаться уверенным в себе, – как расшифровываются буквы «BLM» в названии компании? – Black Lives Matter, – безапелляционно отвечает Белинда, разбивая все попытки Майкла обрести самообладание. – Да. Конечно. Как же иначе! – отвечает он. – Несомненно. – В вашем голосе слышны нотки сомнения, – прищурившись, заявляет Белинда. Не давая Майклу потерять лицо, униженно признавая «вину белых поработителей», я вклиниваюсь в разговор: – Она шутит, Майкл. – Вот именно, – подтверждает Белинда и хрюкает от смеха, глядя на моего совершенно сбитого с толку кузена. Мне тоже хочется присоединиться к Белинде, ведь ее смех так заразителен, однако я на собственном опыте убедилась, что попасть ей на язычок вовсе не смешно. – На самом деле эти буквы расшифровываются гораздо прозаичнее, – признается она, возможно ощутив, насколько Майклу действительно не по себе. – «Белинда Любит Малаки». Моего сына зовут Мал, и в самом начале моя контора располагалась в убогой комнатушке над дешевым магазинчиком, и, уж конечно, никаких партнеров у меня не было. Название я придумала, чтобы придать фирме солидности, чтобы меня приняли всерьез. Прости, что так тебя подколола. Не удержалась, как тогда, с Бейби Спайс, еще в школе. – Уж ты-то точно Страшила Спайс, – парирует Майкл и, подумав пару секунд, добавляет: – И чтобы меня правильно поняли, добавлю: не потому, что ты чернокожая, а потому что с тобой рядом страшно. – Принято, – с убийственной улыбкой, какой всегда обезоруживала не ожидающего внезапной любезности собеседника, кивает Белинда. Она поворачивается ко мне, и веселые искорки в ее глазах меркнут. – Ну что, Джесс, давно не виделись. Даже не знаю, с чего начать. Когда ты позвонила, я так удивилась, что чуть не забыла притвориться собственной секретаршей. – Ты притворяешься своей секретаршей? – Да, настоящую позволить себе не могу. А воображаемая секретарша у меня очень славная – оперативная и неглупая, зовут Кейт. Я просто добавляю в речь легкий аристократический акцент, и никто не догадывается! И все же… зачем ты пришла, Джесс? Полагаю, не за юридической консультацией? – Нет, я не за советом, – с легким вздохом отвечаю я. Мне столько нужно сказать, так много объяснить, но слова не идут с языка. И тогда я решаю начать с самого главного. – Недавно умерла моя мама, и в день ее похорон мы с Майклом обнаружили на чердаке коробку писем от Джо. Родители давно сказали мне, что он уехал и забыл обо мне. Говорили, что он сыт по горло, устал от всего и отправился искать новую жизнь в Лондоне. – Они так сказали? – тихо переспрашивает Белинда, постукивая по столу короткими ноготками, и лишь раздувающиеся ноздри говорят о том, какие чувства бурлят у нее в груди. – Что Джо… тебя бросил? – Да. Не знаю, почему они так поступили, а теперь их нет, и мне никогда не узнать причины. Но ты же помнишь, как они всегда к нему относились. – Помню. Я ненавидела их тогда, ненавижу и сейчас. Найденные письма, судя по всему, рассказали совсем другую историю? – Да, другую. – Я стараюсь говорить спокойно, объективно, как о чем-то само собой разумеющемся. Как будто нахожусь в зале суда и даю свидетельские показания, а не разговариваю с одной из старейших подруг о лжи, на основе которой и построена моя жизнь. – Теперь я знаю, что он меня не бросал. И еще знаю, что он был уверен, будто бы это я его бросила или, точнее, отказалась его видеть. Белинда скребет кончиками пальцев ладонь, чешет кожу яростно и ритмично, а невидимый музыкант заливает комнату мучительным гитарным соло. Белинда смотрит в окно. На дверь. На стол. И наконец снова на меня. – Здесь есть о чем подумать, – говорит она, – пожалуй, мне потребуется поддержка из «особого ящика». Встав, она направляется к металлическому шкафу для хранения документов и достает из верхнего ящика бутылку бренди. Плеснув сначала в свою чашку, потом в мою, наливает и Майклу, ни о чем не спрашивая. – Вот хрень, – выдыхает она, сделав большой глоток. – Заварили кашу… Что же тогда случилось с тобой, Джесс? Я столько лет пыталась тебя понять. Говорила себе, что ты потеряла дочь, и господь свидетель, я бы сбросила луну с неба, потеряй я Мала. Ты тяжело заболела. Была совершенно разбита и ни в чем не виновата… но видеть, что творится с Джо, было невыносимо, понимаешь? Сначала он держался, говорил, что должен подождать, ради тебя. Но время шло, и Джо посыпался. Его гнали, не пускали к тебе, а ты знаешь, что он думал о юристах и власти – он просто не мог себя заставить довериться хоть кому-нибудь, из-за того… что случилось с ним в детстве. Я видела, как этот ужас разъедает его изнутри… он все время говорил о тебе. О том, как сильно любит тебя, и о том, что в конце концов все будет хорошо и как он в это верит. Помолчав, Белинда отпивает еще бренди, и в ее темных глазах мелькают слезы – мне тоже хочется плакать. Как тяжело ее слушать! Невыносимо трудно узнавать, как страдал Джо, но я обязана хотя бы выслушать, чтобы понять его, хотя бы заглянуть в его жизнь, пока меня лекарствами погрузили в полудрему и туман. – Кончилось все тем, что он потерял надежду… твоя мама упрямо твердила, что ты не хочешь его видеть. Никогда. А твой отец… ну, между ними кое-что произошло, ты ведь в курсе? Подключали полицию. Джо запретили приближаться к вашему дому. И его так называемая семья не помогла. Да и никто из нас не помог… мы же были еще детьми, правда? Дети, у которых свои дети. Дети, пытавшиеся справиться с потерей детей. Дети, которые пытались выжить в мире, где их отшвыривали с дороги взрослые. Господи, если бы я могла что-то изменить… Знай я тогда то, что знаю и умею сейчас! Все пошло бы по-другому. Протянув руки через стол, я сжимаю пальцы Белинды. Сожаление и раскаяние тянут ее в глубокую кроличью нору, и я не могу этого позволить. – Ты ни в чем не виновата, – твердо произношу я. – Я уже играла в игру «Ах, если бы…», но выиграть в нее невозможно. Если бы я была сильнее. Если бы я раньше обратилась за помощью. Если бы только мои родители не были такими снобами. Если бы… если бы мы не остановились там, возле тех магазинов именно в тот час. Прошлого не изменить. Настоящее никуда не денется. А в ответ на твой вопрос скажу вот что: все то время я провела в больнице. Мне диагностировали какую-то форму посттравматического стрессового расстройства, осложнения на фоне «затяжной реакции горя». В относительный порядок меня приводили очень долго, я горстями пила лекарства, ходила по врачам и потратила на это очень много времени. Родители всегда меня любили, но и слышать не желали о Джо – они терпели его только ради Грейси. Мне еще предстоит свыкнуться с мыслью, что мама так поступила, стараясь меня защитить в то время, когда сама я о себе позаботиться не могла и была на грани самоубийства. Она поступила неправильно, но я не могу бесцельно тратить время на ненависть к родителям. Выговаривая эти слова, я понимаю, что в них – правда. Родители поступили ужасно, однако ненависть к ним лишь усугубит боль и несчастье, которые свалились на меня. Надо сосредоточиться на том, что можно сделать сейчас, и не думать о содеянном. – Моя мама временами тоже чудила, – с полуулыбкой сообщает Белинда, – но она хотя бы и правда, ну, ты понимаешь, сумасшедшая… – Как она? – спрашиваю я, и перед глазами возникает яркий образ матери Белинды, как она носится по муниципальному домику в пышной ярко-розовой юбке, держит на руках Грейси и поет песенку «Круг жизни» из «Короля Льва». Это был один из тех моментов, когда на нее накатывало перевозбуждение, а потом, спустя всего несколько дней, она неподвижно сидела, уставившись в окно, не говорила ни слова и лишь куталась в одеяло. Совершенно одна. – С ней все в порядке, – отвечает Белинда и улыбается во весь рот. – В последние годы и лекарства, и сам процесс лечения очень изменились, по крайней мере, люди больше узнали о биполярном расстройстве – маму теперь не считают чокнутой. Она вышла замуж, и он такой классный, и… извини. Тебе незачем это слушать. Я тебе очень сочувствую, Джесс, ты потеряла родителей, и мне жаль, что они оказались придурками, и очень жаль, что ты лишилась Грейси и Джо, и жаль, что мы тебя не отыскали. – А что бы вы сделали, если бы добрались до меня? Освободили из темницы? – Ну да. Как в кино – разработали бы хитроумный план и вытащили тебя на свободу в корзине для грязного белья… – Как ни смешно об этом говорить, место мне тогда было именно в больнице. Хотя бы для начала. Кстати, не так уж там и ужасно… Рада слышать, что с твоей мамой все хорошо, правда, очень рада. Она всегда была очень добрая. А как Мал? Или… у тебя есть еще дети? – Нет. Одного хватило. Он… действует мне на нервы. А еще он чудесный. Уехал на все лето в Индию, работает в каком-то чертовом сиротском приюте…