— Целый миллион крон, — сообщил Гегурра и кивнул. — Ничего себе, — сказал Бекстрём. — Миллион? И почему же? «Пожалуй, потому, что сможешь летать, стоит выпить рюмочку», — подумал он. — Бутылка, — ответил Гегурра, понизив голос, — весит целых два кило, поскольку изготовлена из чистого золота. — Вот как, — сказал Бекстрём. «Это уже совсем другое дело». — Кроме того, выпив содержимое, ты сможешь наполнить ее снова. Вылить в нее наш обычный «Абсолют», и никто ничего не заметит. — Жду с нетерпением, — сказал Бекстрём и поднял свою рюмку. — На здоровье, — провозгласил Гегурра по-русски и выпил свою третью порцию водки за вечер. Еще накануне в предвкушении ужина с Гегуррой Бекстрём планировал закончить вечер в баре «Риш», как только они расстанутся. Кто захочет рисковать добрым именем и репутацией, таща с собой старого педика в такое место? Но Утка Карлссон своим неожиданным визитом изменила его планы. Он взял такси и поехал домой. Даже его суперсалями требовалось подзарядить батарейки, а сам он собирался восстановиться в тишине и покое, посвятив остаток дня приятным мыслям. «Бутылка с водкой за миллион, которую вдобавок можно наполнить снова… Неплохо, совсем неплохо», — решил Бекстрём. 26 Написанная сто лет назад рукопись пастора прихода Хельгё заставила Петера Ниеми изменить свои планы. Вместо того чтобы попытаться с помощью тренировки подтянуть свою физическую форму, а потом только расслабляться с хорошей книгой или смотреть спорт по телевизору, он уже в субботу вернулся на работу, чтобы в тишине и покое как следует обдумать свое дело. Сначала он отсканировал старую карту из брошюры Линдстрёма и завел ее в свой компьютер, а потом сравнил с картой, имевшейся у него и его коллег. В топографическом плане они совпадали. То же самое касалось высот различных участков над уровнем моря. Поверхность острова сегодня выглядела точно так же, как и тогда. Больше всего отличался его биотоп. Открытый пейзаж, главным образом луга, где местные крестьяне летом пасли свой скот во времена пастора Линдстрёма, ныне сменили чуть ли не настоящие джунгли из деревьев и зарослей кустарника. «В ту пору мы сразу нашли бы ее», — подумал Ниеми. После этого он сравнил существовавшие в старое время постройки со своими собственными наблюдениями. Остатки обнаруженного ими фундамента явно принадлежали дому, куда ударила молния и где сгорели две работницы сто с лишним лет назад. Две найденные им и его товарищами большие деревянные хижины, одна из которых, скорее всего, задумывалась в качестве наблюдательной вышки, однако, отсутствовали на карте Линдстрёма. Наверняка по той простой причине, что соорудившие их мальчишки сделали это гораздо позднее. Зато имелось сооружение, укрывшееся от его глаз, и это вызвало беспокойство Ниеми. Главным образом, поскольку его не удалось отыскать, ведь никаких особых надежд он не возлагал на это дело. В те времена, когда остров служил летним пастбищем, на нем имелся погреб, судя по карте Линдстрёма, находившийся чуть выше того места, где Ниеми и его коллеги высаживались на берег. И во времена пастора его также использовали с той же целью. Это была маленькая бухточка с северной стороны острова, по большому счету единственное место на нем, где могли причалить небольшие лодки. Вроде современного полицейского катера или так называемого коровьего парома старой крестьянской Швеции. В этот погреб работницы каждый день сносили молоко, возможно, даже приблизительно в таких жестяных флягах, какие он помнил из своего детства, проведенного в усадьбе в Торнедалене. Вмещавших до двадцати литров, с большой крышкой, которая привинчивалась сверху, чтобы работницы не расплескали содержимое, пока шли по тропинке от дома, где жили и также доили коров, вниз к подземному сооружению у места, где причаливали лодки. Туда крестьянин или его работник приходили под парусом или на веслах забирать молоко. «Воспоминание из другого времени», — подумал Ниеми. Если сейчас погреб находился там, где он считал, то наиболее высокая из двух хижин, наблюдательная вышка, располагалась совсем близко к нему. «Хороший ориентир для поисков», — подумал Ниеми и поставил крестик на карте, по которой работали он и его коллеги. Потом он поехал домой. Посмотрел телевизор, поужинал и поговорил по телефону со своей женой и детьми. Только после обеда на следующий день Ниеми вернулся на работу, чтобы заниматься своим любимым делом. Попытаться поставить себя на место преступника, думать как он, делать как он. Ты убил женщину, пусть совершенно не планировал этого делать, все произошло внезапно. Вы просто начали ссориться, но потом все зашло слишком далеко и закончилось тем, что ты застрелил ее. При мысли о том, где нашли ее череп, это, пожалуй, случилось, когда вы проводили вместе отпуск на воде. В конце весны, летом или в начале осени, но, вероятнее всего, летом, когда большинство людей отдыхает. Сейчас ты стоишь там над мертвым телом, которое решаешь спрятать, чтобы его не нашли и ты смог избежать наказания, в противном случае ожидающего тебя. Совершаемое сейчас, это уже действия, спланированные тобой более или менее хорошо в зависимости от того, что ты сам представляешь собой, и чисто практических моментов, связанных с твоим поведением. Когда кому-то требовалось избавиться от тела, а в таких случаях почти всегда речь идет о мужчине, он пытался транспортировать его в чем-то. Тогда легче спрятать труп и не надо таскаться с ним. Чаще всего для этого использовался автомобиль, порой лодка, но также и другие транспортные средства. Ниеми приходилось сталкиваться с ситуациями, когда в ход шли тачки, детские коляски и даже магазинная тележка, случайно оказавшаяся под рукой. «Все, что имеет колеса, — подумал Ниеми. — Все достаточно большое, чтобы вместить тело, целое или расчлененное и упакованное частями». Оставалось пронести его последний отрезок пути. И это расстояние всегда старались максимально сократить. Если речь шла об одиноком преступнике и взрослой жертве, оно редко составляло более пятидесяти метров от того места, где он оставлял свое транспортное средство. Примерно такое расстояние было на острове Уфердсён между берегом, где причаливали лодки, и крестиком, поставленным Ниеми на карте с целью отметить погреб, не найденный им и его коллегами. Где обычно прятали тело, размышлял Ниеми. Довольно часто в месте, известном человеку ранее. В заросшем колодце на заброшенном хуторе неподалеку от летнего домика, где он обычно проводил отпуск двадцать лет назад, в заполненной водой яме, случайно обнаруженной во время походов за грибами, пожалуй, в обычной канаве, которую не составляло труда закрыть сверху ветками и хворостом. При необходимости спрятать тело Уфердсён даже слишком хорошо подходит для преступника, оказавшегося там случайно. «Он бывал там ранее, — подумал Ниеми. — И уже после того, как остров превратился в настоящие джунгли». Когда он столь далеко зашел в своих рассуждениях, у него произошел разговор с коллегой из технического отдела полиции лена. Тот позвонил с целью рассказать, что Ниеми больше не должен рассчитывать на помощь с их стороны, поскольку все люди понадобились для расследования двойного убийства в Ханинге, там нашли пять десятков гильз от разных видов оружия за складом, где и случилась сама стычка. Никаких свидетелей, но множество следов, а поскольку нормальные парни справляются сами, дела Ниеми сейчас отошли для звонившего на второй план. — Никаких проблем, — сказал Ниеми. — Передай им привет и поблагодари за помощь. Потом он набрал номер Фернандеса и спросил, нет ли у того желания на следующий день прокатиться на остров Уфердсён, хотя у него и выходной. — Что мы будем искать? — поинтересовался Фернандес. — Старый погреб из девятнадцатого века, — объяснил Ниеми. — Я займусь этим с удовольствием, — сказал Фернандес. — Первый погреб в моей карьере. Его я не хочу пропустить даже за все масло Смоланда. 27 Понедельник 25 июля стал радостным днем для Бекстрёма, поскольку его единственная достойная сотрудница Надя Хёгберг, урожденная Иванова, решила прервать отпуск, чтобы помочь в расследовании. В результате ему самому стало легче выносить всех других, окружавших его. Таких как Утка Карлссон, Ниеми и Фернандес, Стигсон и парочка новоиспеченных помощников. «Если кто-то и способен заставить даже полных идиотов сделать что-то полезное, так это Надя», — подумал Бекстрём. Комиссар оказался на своем рабочем месте уже в восемь утра ради встречи с ней, но прежде ему требовалось разобраться кое с чем другим, чтобы сидеть и болтать с Надей в тишине и покое. А именно просветить новое начальство относительно азбучных истин полицейской деятельности, о которых оно явно понятия не имело. — Насколько я понял, ты хотел поговорить со мной, — сказал Бекстрём, входя в кабинет шефа. Ему не понадобилось даже стучаться, поскольку Боргстрём, естественно, был из тех, кто сидел за открытой дверью. — Бекстрём, — восторженно улыбнулся Боргстрём. — Рад видеть тебя. Садись, садись, пожалуйста. — Спасибо, — буркнул Бекстрём и сел. «Этот идиот, наверное, даже не знает, зачем нужна дверь», — подумал он. Читать мысли шеф явно тоже не умел, поскольку по-прежнему выглядел довольным. — Тебя, пожалуй, интересует, почему я захотел поговорить с тобой, — сказал Боргстрём. — Нет, — ответил Бекстрём. — Это я уже понял. Ты хочешь подключить прокурора к расследованию смертельного случая, начатому нами на прошлой неделе. — Судя по твоим словам, ты не разделяешь мое мнение. — Я не просто не разделяю его, — сказал Бекстрём. — При мысли о том, что происходит порядка пятнадцати таких расследований каждый месяц, мне кажется, и государственный прокурор, и наш собственный не смогут удержаться от смеха, если мы пойдем таким путем. «Даже ты уже не выглядишь особенно радостным», — подумал он. — Насколько я понимаю, ты уверен, что это самоубийство, несмотря… при мысли о пулевом отверстии. — В настоящий момент я не уверен ни в чем, — возразил Бекстрём. — На такие вопросы мы, полицейские, обычно предлагаем отвечать расследованию. Однако, если у тебя есть желание познакомиться со статистикой и предположениями, ты можешь это сделать. — Я выслушаю тебя с огромным интересом, Бекстрём. — Очень похоже на самоубийство, — сказал Бекстрём. — Если это убийство, то срок давности по нему, скорее всего, уже истек. Пуля, найденная нами в голове жертвы, вполне возможно, вылетела из ствола сто лет назад. Судя по оставленному ею следу, при выстреле использовалось оружие столетней давности. Кроме того, мы понятия не имеем, кем является жертва. А пока нам не удастся узнать это, наше расследование не сдвинется с мертвой точки. — Как ты считаешь, надо ли проинформировать общественность? — У меня и мысли такой не возникает. Только за последние десять лет у нас пропало три сотни людей, которых так никогда и не нашли. У них несколько тысяч близких, и ты же можешь представить, как они будут чувствовать себя, получив такую информацию. Я не собираюсь лишать их нормального существования без всякой на то необходимости. Пока нам неизвестно, о ком идет речь, это расследование необходимо проводить в обстановке полной секретности. — Я согласен с данным аргументом. Ни к чему напрасно волновать девяносто девять процентов скорбящих, которым и так не сладко. — Сто процентов, если ты спросишь меня. Вероятность того, что мы установим личность погибшей с помощью найденного нами материала, просто ничтожна. — Да, я услышал тебя, Бекстрём. Но есть ведь ДНК, стоматологические и общемедицинские карты? — Конечно, — сказал Бекстрём и продемонстрировал свое мнение об этом, ущипнув безупречные складки на своих брюках. — Наш регистр ДНК охватывает один процент населения, если нам повезет выделить годный для сравнения генетический код, хотя на сей счет есть большие сомнения. Шанс самое большее один к двум. Сколько получится, если учесть все данные? Несколько тысячных, если я правильно посчитал. — Ну а зубы? Если мы получим стоматологическую карту? — Карта у нас уже есть. Мы позаботились о ней, пока даже Линчёпинг не раскачался. Это зубы верхней челюсти, и с ними у нас проблема, поскольку они в идеальном состоянии. Вполне возможно, у этого человека не возникало необходимости посещать зубного врача за всю его взрослую жизнь. А нижнюю челюсть мы не нашли. — Ты, похоже, настроен довольно пессимистически, Бекстрём. — Нет, — ответил комиссар. — Ни о каком пессимизме и речи нет, но я не собираюсь беспокоить прокурора совершенно напрасно. Или пробуждать ложные надежды у массы людей, чьей жизни и без того не позавидуешь. — Это я прекрасно понимаю.