— А я не прощу ей своего глупого положения! — Вы шутите? Зачем же вы — с ним? — Мне платят за это. — Все равно. Часовой может думать о войне все, что угодно, но не смеет плохо думать о своем начальнике. Мне приказано охранять Кристиана, и я отсюда не уйду. — Я хочу вас! — Всегда к вашим услугам. — Тогда, где же?.. — У меня есть плед. А под вашими ножками — пол. Так опустимся же к вашим ступням, мой кумир. — Сумасшедший! Сколько раз партнерши называли меня так! Она поднимается и сама расстилает мой плед на полу. Я, как всегда, наготове. Но… о, страшное разочарование! Моя ладонь скользит по ее горячим бедрам, и я делаю страшное открытие. Элеонора, волшебная Элеонора, богиня, фея… Не женщина, а гермафродит! — Но ты же… не женщина! — лепечу я, остывая. Она недоуменно отвечает: — Да. А в чем дело? — В чем дело?! Увы, иногда нас охватывают дикие инстинкты. Почему при некоторых обстоятельствах выходишь из-под контроля? И почему собственные чувства руководят человеком, как им заблагорассудится? Напрасно я размышляю. Это — слишком сложно для меня. Спортсмен не может прыгнуть выше своих возможностей. Я пытаюсь дать ей наслаждение, повернув ее попкой к себе, но едва не ломаю свой «стержень», а бедняжка от боли спасается бегством. Она врывается в комнату Кристиана, уронив по пути конную статуэтку святого Мартина. Раздается оглушительный грохот, Кристиан Бордо просыпается и зажигает свет. Видя всхлипывающую подружку и меня в несколько неопрятном виде, он сразу все понимает. — Она хотела вас изнасиловать? — Да, действительно… — И вы поняли, что… — Да, тут смешение полов, отвратительный гибрид! Гримаса злобы искажает лицо актера. — Ну-ка ты, бывший флик! Я запрещаю тебе оскорблять Элеонору в моем доме! — Тогда скажите ей, чтобы не лезла ко мне. В это время открывается дверь напротив, и появляется блондинчик. На нем — кружевная ночная сорочка. — Что здесь происходит? В чем дело? — бормочет он спросонья и пытается ударить меня. Я бью его в подбородок, и он валится на растеленный плед, который сыграл незавидную роль в моей невинной забаве. Бордо сердится. — Сейчас же убирайтесь отсюда прочь, солдафон! Завтра же подам на вас жалобу за попытку изнасилования… и дебош в моей спальне! — Я первым обнародую вопрос о насилии и сделаю достоянием гласности все, что здесь творится: педерасты, гермафродиты! Сборище убогих и юродивых! Разврат! Я говорю ему невесть что — одни восклицания и междометия, а в ответ несется: — Этот тип обезумел! Он — сумасшедший! Надо вызвать полицию! Наконец, Элеонора решается и бежит к телефону звонить в полицию. Но тут появляется Берю, которого разбудил шум, поднятый нами. Он — в длинных кальсонах и майке, но при шляпе. Все думают, что он в черных носках, нет, он — босой, просто порос черной шерстью. Спускается и Поташ. Появляется горничная, на этот раз — настоящая женщина. В этом нет сомнения, потому что на ней прозрачная рубашка типа «Беби», сквозь тонкую ткань которой просвечиваются все положительные качества ее обнаженного тела. Общее смятение от этого увеличивается. Среди криков и оскорблений, я вкратце объясняю Берю, что со мной случилось. Бордо убегает и возвращается с мечом в руке. Настоящий рыцарский меч со стены в гостиной. Бордо размахивает им и обещает всем снести головы. Все это смахивает на какое-то сатанинское цирковое представление. К счастью, телефон в комнате артиста не работает, и Элеонора собирается бежать в холл. Злоба не красит ее лицо — оно искажено, как на картинах Пикассо в годы его увлечения кубизмом. Ее элегантная прическа растрепалась и похожа на лавину грязи и снега, несущуюся с горы. Обезумев, Бордо бросается с мечом на Берю. Я успеваю остановить его, но не очень удачно, так как он падает на пол. Он — не чемпион, этот Кри-Кри! На экране он фехтует как бог, но в жизни — увы, нет. Там он прыгает, побеждает и смеется, а дома — мокрая курица! Он падает так неудачно, что стукается глазом о рукоятку меча. Этот момент не устраивает меня. Глаз мгновенно начинает распухать. Шишка растет громадная, синяя… Все ужасаются и устремляются к нему. Я поднимаю его на руки и отношу на кровать. Он стонет и плачет. Мои переживания — еще больше, чем его увечия. Я понимаю, что справляюсь с поручением из рук вон плохо, и что мне еще придется расплачиваться за эту ночь. Ведь я имею дело с такой знаменитостью, да еще застрахованной на миллиард! Малейшее повреждение его тела, даже прыщ — это уже событие, а тут — такой кошмар с его глазом! Это же — невозможность работать, простой в съемках фильма, катастрофа! Конечно, будет процесс, расследование, и все убытки падут на мое агентство, которое рассыплется в пух и в прах. Придется возвращаться в полицию… — Врача! Врача! — вопит Людо, в прошлом — моряк, а ныне — педераст. Он пришел в себя после той порции, которую я ему отвесил. Наконец, Поташ дозванивается до профессора Данклона — знаменитого специалиста по ушибам. Казалось бы, катастрофа еще больше должна накалить атмосферу, но все происходит наоборот. Внезапно все объединяются и переживают. Раненый поглаживает колоссальную шишку и стонет: — Дайте мне зеркало, я хочу знать правду! Не скрывайте ее от меня! Элеонора протягивает ему зеркало с туалетного столика, он глядит в него и испускает вопль: — Моя карьера! Ах, я так и знал! Вот оно — второе июня! Надо предупредить продюсера… Срочно? Завтра снимается сцена разрыва. Боже мой! А если я изуродован навеки?! Он роняет зеркало, и глядя на меня, горестно говорит: — Подумать только, меня поручили охранять именно вам! Четыре часа утра Ради кого-то профессор Данклон и не пошевелился бы. Он заявляет это после того, как выполнил свои обязанности. Его пациенты — Делон, Габен, Монро, Миттеран. Еще, может быть, кардинал Марти, потому что нужно чтить взгляды семьи: брат у Данклона — епископ. Да… И больше никого. Данклон, если так можно выразиться, стрелянный воробей. Он выписывает несколько рецептов и подписывается росчерком, который я видел только на обертках для пирожных, этакая шелковая вышивка. Он выписывает кровоотсасывающуто мазь и пенициллиновую примочку, сам будит по телефону персонал аптеки Руссели и просит срочно приготовить то, что прописал. Поташ тотчас мчится туда. Профессор, уходя, жмет руку только пациенту и обещает зайти завтра. Уф! Кристиан лежит с компрессом на лице, которое немного деформировалось. После того, как актеру дают снотворное, он быстро затихает, жалобно, словно ребенок, сказав: — Не оставляйте меня одного… Бедный «малыш»! Он несчастен из-за своего громкого имени, не знает, как держаться и вести себя. Обычное дитя из мира, где играют и дерутся. Он не хотел засыпать, потому что боялся смерти, и не хотел просыпаться, потому что боялся жить. Все усаживаются в кружок на толстом ковре в его комнате и начинают шептаться между собой. — Ну? Непостижимо! — говорит Людо, массируя свою челюсть. — Да, — соглашается прелестная Элеонора. — Непостижимо. — Я бы сказал иначе… — Берюрье смачно матерится.