Комната, в которой мы находимся, уставлена горшками цветов. Можно подумать, что мы находимся где-то в Голландии или Швейцарии. Мебель — новенькая, с иголочки. Кресла-качалки напоминают нам, что мы — в англосаксонской стране. Пахнет резедой и конским навозом. Через открытую дверь нам видна кухня, в которой толстая негритянка месит тесто. Она будто сошла с рекламного проспекта об Америке. — Хотя бы предложил глоток вина, — шепчет Берюрье. — У меня язык присох к глотке. Жажда мучает и меня, но мажордом нисколько не похож на приветливого хозяина французской пивнушки. — Мы приехали, чтобы задать вам несколько вопросов, мистер Мой. Этого требует расследование. — У вас есть документы? К счастью, у меня сохранилось старое свидетельство о работе в парижской криминальной полиции. Я протягиваю его старику. Слово «полиция» и трехцветная карточка слабо влияют на его гостеприимство. Во всяком случае, его настроение не улучшается. Он водружает на нос очки и внимательно сверяет мою карточку с оригиналом, вертит ее в пальцах, чуть ли не нюхает, потом возвращает ее мне, держа двумя пальцами, словно грязный засморканный платок или скользкую улитку, или цветную фотографию Джеральда Форда. — Хорошо, — говорит он сухо и таким тоном, будто собирается немедленно вышвырнуть нас за дверь. — Так чем могу служить? — Вы знаете, при каких обстоятельствах погибли супруги Флип, мистер Мой? — Какой-то безумец застрелил их, как собак. — Не совсем так. Этим безумцем был знаменитый актер, который действовал в пределах самообороны. Бен Мой запихивает два пальца между шеей и воротничком, как бы показывая свое сожаление, что не надел рубашку на два размера больше. — Знаменитый актер, говорите? Кто же это — Фрэнк Синатра, Марлон Брандо или Пол Ньюмен? — Нет, мистер Мой. — Я не знаю других знаменитостей с тех пор, как похоронили Спенсера Тресеи. — Я говорю о Франции. Этот актер знаменит во Франции. У Моя в запасе имеются весьма выразительные жесты. Он поднимает правую руку, не двигая локтем, и кладет ее себе на плечо. Это — грубый жест, полный пренебрежения к тому, что не является Америкой. — Вы говорите, он действовал в интересах самообороны? — спрашивает меня костлявый собеседник. — Неужели ваш комедиант мог опасаться Стива и Маризы? Молодых и самых безобидных существ в мире, не считая младенцев и старых трапперов, которые уже перевелись. — Но, тем не менее, у каждого из них в руках были револьверы, когда Кристиан стрелял в них. — КТО ЭТО СКАЗАЛ? Перед моими глазами вновь встает вся трагедия на роскошной вилле. — Таковы установленные мною факты, мистер Мой. — А я утверждаю, что это — вранье, только и всего. Он снова берет мою карточку и с заметным акцентом читает: «Санатоний». Берюрье трогает меня за руку. — Извини, мек, но это насекомое явно ищет, к чему бы придраться. У него такой тон, что я удивляюсь, как ты терпишь. Я сделаю из него мокрое место, если он посмеет сказать, что мы не те, за кого себя выдаем. — Плюнь! Это выходки идиота. — Они действуют мне на нервы, мек. Не позволю оскорблять себя всякому паршивцу из Америки! Ладно, пока ты разбираешься с этим прохвостом, схожу на кухню и посмотрю, можно ли договориться с той черной девицей. И, наконец, чем-то надо промочить горло. Он исчезает. Бен Мой устремляет на меня такой злобный взгляд, что может убить им, но я нахожусь в отличной спортивной форме. — Это имение принадлежит Флипам? — спрашиваю я. — Безусловно. — Значит, они были богаты? — Это зависит от того, что называть богатством, мистер… мистер… Он опять смотрит в мою карточку. — Мистер Санатоний. Теперь он и мне начинает действовать на нервы. У меня невольно сжимаются кулаки, и я пугаюсь, что могу потерять над собой власть, а это некстати. — Я хочу спросить: они принадлежали к зажиточным слоям? — В общем, да. — А откуда у них состояние? — Эта ферма принадлежала еще родителям мистера Флипа. Отец обеспечил сына, когда тот еще не родился, тогда откуда у него появилась мысль — вместе с женой стать убийцами? Это — самая неразрешимая загадка всей истории. Потрясающе! Счастливая, богатая, здоровая пара, только начавшая совместную жизнь в одном из плодородных штатов США, летит в Париж на свидание со своей смертью. Разве это нормально? В дверном проеме появляется живописная фигура Берю. — Чернуха превосходна! — заявляет он. — Правда у нее не было спиртного, зато — какое пиво?! И она — весьма аппетитная хозяюшка. Ее вид наводит на игривые мысли, готов подраться с любым. — Что он говорит? — беспокоится Мой, не понимающий по-французски. — Ему очень нравится ваша ферма. Почему-то в это мгновение я вспоминаю о ненасытной Инес, которая хотела еще и еще, и ей было все мало. Она была из той породы женщин, для которых половой акт — единственная цель их существования. Она стала случайной жертвой развернувшейся драмы. Ей разбили череп, чтобы скомпрометировать меня, связать мои руки и парализовать мою инициативу. Убили ни в чем не повинную женщину. Кто они? Вероятно, те техники! Люди организованные и, конечно, без малейшего намека на совесть и человечность. Инес на лошади в Нейи. Словно наяву, вижу ее в маленькой гостинице, куда привел ее наспех. Она еще в бриджах для верховой езды. Тогда я впервые имел дело с девицей в таком наряде. Она легла на кровать и, расстегнув сюртучок, обнажила великолепные груди, затем неторопливо стала стягивать брюки, открывая моему взгляду свои тугие чресла. Я не дал ей полностью раздеться и с неистовой страстью овладел ею, возбужденный роскошным телом и нескрываемой похотью. И вот я — косвенный убийца Инес — заявляю: действовала организованная банда. Эта банда узнала, что прославленный «Санатоний» приглашен предотвратить нечто, направленное против известной личности, и тогда банда немедленно приступает к действию. БАНДА! — Мистер Мой! — Я вас слушаю. Его беспокоит, что коп находится на его ферме. Янки к этому не привыкли и не любят этого. Меня еще терпят, потому что я — француз, из страны, которую надо снабжать деньгами. — Для чего мистер и миссис Флип ездили во Францию? — Видимо, захотелось. — А они вам не говорили о своих планах? — Говорили, но не поясняли. Сказали, что поедут в Париж первого июня. Я вздрагиваю. — Первого июня? — Да. — Накануне второго, — выдыхаю я, к счастью — по-французски, и Бен Мой не понимает меня, иначе выставил бы в ту же минуту. — Это путешествие планировалось заранее? — Да, больше, чем за месяц. — Они говорили когда-нибудь о Кристиане Бордо? Я пытаюсь произнести это имя с американским акцентом. Он повторяет его за мной. — Да, как город Бордо, — уточняю я. Бен Мой вспоминает. — Нет, никогда. Я уже собираюсь спросить: «Вы в этом уверены?», но вовремя вспоминаю, что янки не понимают французской настойчивости. Они отвечают то, что хотят сказать, правдиво ли, ложно ли, неважно, и переспрашивать их бесполезно.