– Я была в лесу. Я знаю, как пройти по нему, не подцепив ветрянку. Я слышу, как Фея отступает от меня на шаг. – Я выходила за нашу границу множество раз, – поднимаю я к ней руки, чтобы Фея убедилась, что я не больна. – Я ни разу не заразилась гнилью. – Как? – удивляется Фея. Как же мне донести до них мысль, звенящую в голове? Похоже, придется солгать, чтобы их убедить. Ведь скажи я им, что ветрянка – совсем не то, чем мы ее считаем, и бегство через лес не грозит нам заражением, они решат, что я сошла с ума… И я лукавлю: – Я брала с собой пучок шалфея. И я слышу, как трескаются деревья. Я знаю, какие из них болеют. И знаю, как держаться от них подальше. Ступни Феи неуверенно шаркают по деревянному полу. – Ребенок не перенесет такое путешествие. Время для нее упущено. Она не выживет в дороге. Я перевожу глаза на Фею. В надежде, что смотрю именно на нее, что она поймет: другого выхода у нас нет. – Мы не пойдем пешком, – объясняю я. – Мы поедем. – На чем? – Тео нашел на дороге, у самой границы, пикап. Он простоял там недолго. И должен быть на ходу. Я сознательно умалчиваю о том, кому этот пикап принадлежал раньше и как он здесь оказался, а также о том, что Калла – не настоящая сестра мне. – Би… – вполголоса бормочет Фея, как будто я лишь этими словами предаю нашу общину. Похоже, ей не по нраву эта идея. Но я перебиваю ее, не позволив поспорить: – А если нам удастся спасти дочь Колетт и привезти в общину лекарства? Что, если мы найдем там то, что нам поможет? – Но мы ведь можем найти там и смерть, – голос Феи улетает в сторону. Ее лицо обращено к двери. И я улавливаю в нем напряжение, словно Фея опасается, как бы нас не подслушали. – Ты же не знаешь, что находится за этим лесом. Ты никогда не видела этого. – Фея, – мотаю я головой, – мне кажется, что и ты подсознательно понимаешь: здесь не все ладно и гладко. Община пропиталась ложью. Только она незрима. Мне вдруг становится душно, грудь щемит одноединственное желание: как можно быстрее выбежать из этой хижины на воздух. – Я думаю, в душе ты соглашаешься со мной: мы обязаны попытаться спасти девочку. Каково бы было мне, если бы заболел мой ребенок, но никто бы не рискнул ему помочь? Мы должны это сделать! Нам надо попробовать! – Ладно, – произносит голос, но не Феи, а Колетт. Ее маленькая рука обвивает мою талию: – Когда мы уходим? – Прямо сейчас, – сглатываю я, сознавая всю серьезность того, на что мы собираемся пойти. – Мы встретимся с Каллой и Тео на дороге. Но сначала мне нужно кое-что сделать. Собирайте вещи, я скоро за вами приду. Это не входит в план. Мы с Каллой и Тео этого не обсуждали. Но я должна это сделать перед тем, как мы покинем Пастораль. Бросить ему вызов, открыто выразить свое неповиновение. Доказать, что не люблю его больше! Я хочу, чтобы Леви узнал: я ухожу и назад никогда не вернусь! Выскользнув из хижины, я ныряю под полог деревьев. Своим уходом из общины мы предаем основы всего, что создавали здесь. Мы порываем с принципами общежития, которым нас учил Леви. Он хотел, чтобы мы слепо верили: любой, кто переступит границу, заболеет ветрянкой. Но если это я вонзала нож в стволы и вырезала в них раны, значит, они совершенно здоровы! Сок, вытекающий из светлой древесины, безвреден, а воздух не разносит между деревьями поры болезни, поджидающей новые жертвы – забредших в лес людей. Я теперь вообще не уверена в том, что этот лес опасен. Может быть, опасность живет лишь в сердцах порочных людей? Я торопливо двигаюсь в темноте. Возврата нет. Это единственный способ спасти Колетт, ее ребенка и себя. Солнце уже скрылось за соснами, небо затянуто сумеречной дымкой. Я ее не вижу, но ощущаю кожей. Я прячусь за деревьями, чтобы меня не заметили, но все равно нервничаю. Чем ближе я подхожу к дому Леви, тем сильнее мое напряжение. Мне даже кажется, что я состою из одних узлов и крученых волокон, извившихся как листики шалфея в обугленных вязанках на ветках деревьев. Ранний вечер. Леви с Алисой наверняка еще где-то в общине. Но я осторожничаю. Подкравшись к задней двери, поворачиваю ручку и проскальзываю в дом. Если Леви меня схватит, вряд ли он мне поверит. Теперь – после всего, что случилось. Что бы я ему ни наплела, он едва ли примет мои отмазки за чистую монету. Но я также знаю: одна из половинок Леви меня сильно побаивается. Всегда боялась. Леви понимал: однажды я его предам, он потеряет надо мной контроль. И он не ошибся. Внутри меня клокочет ярость; угольки, тлевшие слишком долго, теперь заполыхали во всю мощь. В доме тихо и пусто. Я в этом уверена. Но даже если бы хозяева спали – что маловероятно в столь ранний вечерний час, – я бы услышала их дыхание сквозь стены, почувствовала бы тяжесть их тел, лежащих на кровати, их гнет сквозь половицы. Дом подсказал бы мне, что они здесь. Я быстро пересекаю кухню, вхожу в гостиную. Всего пару раз притрагиваюсь к стенам, чтобы убедиться, где нахожусь, хотя могла бы передвигаться без ориентиров. Я знаю этот дом как свой собственный. Из кармана в юбке я достаю засушенный нарцисс. Я хранила его между страницами своего дневника в спальне и вынула оттуда перед тем, как покинуть фермерский дом. Поначалу я думала забрать его с собой – единственную ценную для меня вещь, которую мне не хотелось оставлять в Пасторали. Но, шагая по тропинке к родильной хижине, я поняла: этот засохший цветок перестал быть для меня ценностью. И испытала потребность его вернуть. Да, было время, когда он многое для меня значил – первый цветок, который подарил мне Леви, когда мы были юными, когда наши взоры пылали страстью, сплетенные пальцы рук никогда не размыкались, а губы часто сливались в поцелуе. Но теперь тонюсенькие белые лепестки напоминают мне лишь о том, как обошелся со мной Леви. Он разбил мне сердце, надломил меня. Я решила оставить нарцисс в его доме – в знак того, что ухожу от Леви и никогда к нему не вернусь, что я больше его не люблю. Пальцы нащупывают край дивана. «Куда бы положить этот гадкий цветок?» Может быть, подняться на второй этаж и оставить его на подушке Леви? Тогда его увидит Алиса, когда они будут ложиться в постель. И начнет задавать Леви вопросы, выяснять, кто его мог оставить. Но в глубине души я понимаю: мне не важно, что подумает Алиса, бросит ли она Леви или нет, потому что я его бросаю. Я ухожу и не собирюсь возвращаться. Приблизившись к камину, я нащупываю деревянную полочку. Чем не место для цветка? Леви, может, и не заметит его сегодня ночью, а увидит через день или два. Ну так это к лучшему. У нас будет время отъехать от Пасторали подальше, прежде чем он узнает правду. Я уже готова положить нарцисс на полочку, как вдруг слышу скрип открывшейся двери на кухню. Леви вернулся! И он не один. Рядом женский голос. Его жена! Я чую ее сладко-сахарный, пряный запах и прирастаю ногами к полу. В горле застревает ком. Но мне нельзя стоять! Мне нужно выбраться отсюда, прежде чем они меня увидят! Упав на коленки, я заползаю за стул. Алиса что-то шепчет. Что именно, я разобрать не могу. А потом заливается смехом. Ей невдомек, как мерзко поступил со мной Леви. Она не знает, что он предал мою любовь и однажды может так же отказаться и от нее. Но слышать их вместе невыносимо! К горлу с новой силой подступает гнев. Мне хочется закричать, завопить, завыть. Дать волю первобытной сущности, обнаружившейся внутри. Но больше всего мне хочется причинить Леви боль. Их шаги пересекают кухню. И снова шепот. Наверное, клянутся друг другу в любви и верности… Я жду, когда они поднимутся по лестнице и направятся по коридору к спальне. А потом я услышу шорох сбрасываемой одежды и тяжелое дыхание обоих. Но ничего такого не происходит. Зато хлопает снова задняя дверь, а затем – тишина. Возможно, они забежали в дом всего на пару минут – чтобы не целоваться на глазах у всех. И теперь занялись обычными вечерними делами. Алиса на общинной кухне приготавливает закваску для завтрашней выпечки хлеба, а Леви инспектирует общину… Похоже, они действительно ушли. Но я не тороплюсь встать с колен. Я прислушиваюсь, хочу убедиться в этом наверняка, прежде чем встать и выбежать из дома. Сделав новый вдох, я старюсь подольше задержать дыхание, чтобы лучше слышать. Но сердце бьется слишком громко, так громко, что рискуют лопнуть барабанные перепонки. Этот стук заглушает мне прочие звуки. И вдруг… чья-то рука, больно стиснув мой локоть, рывком ставит меня на ноги. Я вскрикиваю. Весь воздух вырывается из легких с одним дрожащим выдохом. – Какого черта ты здесь делаешь? Леви сжимает мои плечи так сильно, что, взвизгнув от боли, я роняю на пол засохший нарцисс. А он его даже не замечает. Не замечает! И оттаскивает меня от стула, подальше от маленького расплющенного цветочка. – Что тебе нужно в моем доме? – рявкает Леви почти у самого моего уха. Его резкий голос обжигает мне кожу. И от него несет алкоголем. Леви снова напился. – Я ухожу из Пасторали, – выпаливаю я. Мне не следовало произносить этих слов. Но я испытала такое неподдельное удовольствие, когда они слетели с моих губ! Каждое из них звенело непокорностью. И под каждым скрывалась измена. Дыхание Леви учащается, руки еще крепче сжимают меня, притягивают к себе мое лицо. – Ты никуда не уйдешь! Эта злоба всегда в нем жила – затаенная, тщательно скрываемая. Я это знала. А теперь она прорывается. Даже не желая меня больше как женщину, Леви не хочет отпустить меня из Пасторали. Он не хочет, чтобы я его покинула. И не потому, что он переживает, как бы я не заразилась ветрянкой в лесу, а потому, что ему нужен контроль. Всегда и над всеми. Особенно надо мной. – Ты решила, что можешь сбежать, а я об этом не узнаю? – скрежещет зубами Леви. – Думала меня перехитрить? – Скривив в ухмылке губы, Леви волочет меня к лестнице. Алисы в доме уже нет, задняя дверь захлопнулась пару минут назад. Она ушла, теперь на самом деле, по-видимому, заканчивать свою работу. – Я всегда знал, что ты попробуешь сбежать, – бормочет Леви. – Я даже удивлен, что ты так долго тянула. Он тащит меня по ступеням наверх, я спотыкаюсь и падаю на колени, но он не замедляет темп, а продолжает тянуть меня за собой. Я ударяюсь икрами о каждую ступеньку, каждый шаг добавляет мне ссадин. – Ты, похоже, решила увести еще и Колетт с ее ребенком. – Когти Леви впиваются в мою плоть. – Ты с самого начала хотела ей помочь. Ты усомнилась в правильности моего решения! – Леви! – взмаливаюсь я. – Остановись… – Я все для тебя делал, – не останавливается он. Мы наконец наверху, и он тащит меня вперед. – Я с детства заботился о тебе. А теперь ты удумала меня бросить? – Каждое его слово – как удар плети. Леви сейчас совершенно другой, и голос его как чужой. Слышу щелчок отпираемого замка, распахивающуюся дверь и сразу понимаю, где я. В коридоре, чуть дальше от спальни. Возле чулана, который Леви по непонятным мне причинам всегда запирал. Он ослабляет хватку на моей руке, и пальцы больно покалывает от приливающей крови. А затем… Леви заталкивает меня в чулан. Я спотыкаюсь, вытягиваю вперед руку, чтобы схватиться хоть за что-нибудь. Но ударяюсь лбом об острый деревянный угол. Глаза заливает кровь. И мне впервые приходит мысль: а вдруг он собирается меня убить? Я трогаю лоб, ощущаю на пальцах липкую теплую жидкость, у нее металлический привкус. – Я не позволю тебе уйти, – заявляет Леви. Его голос немного смягчается, как будто ждет от меня понимания: – Я не позволю увести своего ребенка. Мой подбородок трясется; теплая кровь из ссадин и ран стекает по ногам и виску. Голова кружится. – Леви, пожалуйста, – бормочу я. Дверь захлопывается, и замок запирается. Я в чулане. Как птица в клетке. Шаги Леви удаляются по коридору. Через миг его тяжелые сапоги громыхают по лестнице. Мои ладони скользят по стенам узкого и тесного чулана, нащупывают полки, ряд курток, пиджаков и пальто, свисающих с металлических крючков вешалки. Я нахожу дверь, но ручки на ее внутренней стороне нет. Одна сплошная деревянная поверхность. Я изо всей силы пытаюсь надавить на нее плечом, но дверь не поддается ни на дюйм. А потом до меня доносится стук задней двери, и я понимаю: Леви покинул дом.