– Магуайр. Боже… – Престер обращает на меня пристальный взгляд, и, как обычно, я уверена, что он видит больше, чем я хотела бы показать. – Почему он преследует тебя? – Потому что я помогала Кец. Это тоже правда. Просто не совсем точная. – Что ж, как я и сказал, вы обе должны бросить это дело. Немедленно. Я лишь киваю. Не могу обещать ему ничего, потому что знаю: мимо этого конкретного выхода мы давным-давно проскочили. Может быть, этого выхода никогда и не было; может быть, в ту секунду, когда я появилась у пруда, в ту секунду, когда этот человек увидел меня, он решил начать против меня войну. Я не знаю. Но знаю, что он идет за мной. Вот только не знаю, что он сделает и насколько плохо это будет. Он пообещал, что у меня будет выбор. Нужно просто сделать правильный выбор и не вовлекать больше никого. Надеюсь. 16 КЕЦИЯ Больницы я ненавижу еще сильнее, чем леса. Ненавижу валяться с капельницами в венах, и, как ни странно, мне страшно согнуть руку – а вдруг игла выпадет? Мне снятся кошмары, совершенно жуткие, но я никак не могу проснуться. Когда наконец снова открываю глаза, папа сидит рядом, а на заднем плане маячит Престер. Если мы о чем-то и разговариваем, все исчезает в мутном тумане, куда я опять проваливаюсь. Папа держит меня за руку, я чувствую тепло его ладони – словно обещание. Я испытываю смутное, неоформленное желание сказать ему о ребенке, но не успеваю последовать этому желанию, прежде чем ускользаю в сон без сновидений. Когда я просыпаюсь снова, их уже нет. Вместо этого в палате находится кто-то посторонний; он ставит огромный букет цветов на подоконник напротив моей кровати. В тусклом свете я вижу лишь расплывчатый силуэт и моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд на этом мужчине – почему-то я уверена, что это мужчина. Белый, с коротко стриженными волосами, одет во что-то вроде форменного комбинезона, на голове бейсболка. Я спрашиваю: – Кто их прислал? – Не знаю, мэм, – отвечает он. – Мое дело – доставить. Там есть карточка; может, на ней написано. Я оглядываюсь на дверь и на офицера ноксвиллской полиции, который держит ее открытой. Его лицо выражает усталое нетерпение. – Все, приятель, иди уже, дай ей отдохнуть. Тебе пора. Курьер кивает и наполовину оборачивается ко мне, потом говорит: – Надеюсь, вы скоро поправитесь. Когда я моргаю снова, он уже исчезает, дверь закрыта, и я наполовину уверена, что мне померещилось… если б не букет, по-прежнему стоящий на подоконнике. Взрыв красок в бесцветной в остальном палате. Я снова засыпаю, а когда просыпаюсь, за окном уже совсем темно. Приходит медсестра, меняет пакеты в капельницах, проверяет мое состояние. Мне нужно помочиться, и она помогает мне дотащиться с капельницами до туалета, а потом благополучно вернуться обратно в постель. Я чувствую себя довольно неплохо, с учетом всего случившегося. Лучше, чем я ожидала. Я так и говорю медсестре. – К утру у вас все будет болеть, – отвечает она. – Большинство лекарств вам уже отменяют, но скажите, если почувствуете себя совсем плохо, ладно?.. Ах да, к вам только что пришел посетитель. Уже очень поздно, обычно мы в такое время никого не пускаем, но он утверждает, что он ваш бойфренд. – Хавьер? – Я делаю усилие, чтобы сесть. – Не могли бы вы пропустить его? Пожалуйста… Когда дверь открывается, до меня с запозданием доходит, что это на самом деле может быть вовсе не Хавьер, а тот человек, который подстроил мне аварию и теперь пришел докончить дело, и я открываю рот, чтобы позвать стоящего за дверью копа… но просто судорожно втягиваю воздух. Из глаз моих катятся жаркие слезы облегчения при виде Хавьера – он действительно здесь, он бросается ко мне от дверей. Потом осторожно обнимает меня. Я утыкаюсь носом в основание его шеи и делаю глубокий вдох. Чувствую его запах – мятное мыло, кожа, пот, легкий запах пороха. Хави все еще одет в форму резервиста. Объятие переходит в поцелуй, и это наполняет меня теплом и самым идеальным в мире ощущением покоя. Я делаю вдох, возобновляя поцелуй, и мне кажется, что Хавьер тоже ощущает этот покой. Мы не прерываемся долго, долго, пока в бок мне не впивается колючая боль. Я вздрагиваю. Тогда Хавьер опускает меня обратно на подушки и придвигает кресло, чтобы сесть и держать меня за руку. – Я так рад, что ты в порядке, – говорит он. – Ты же в порядке, верно? – Да. И с ребенком тоже все хорошо. – Впечатления от прошедшего дня остались смутные и размытые – включая визит Гвен, Сэма и детей. Я едва запомнила присутствие папы и Престера, но знаю, что они были здесь. Однако понимание того, что с моим ребенком все хорошо, остается совершенно отчетливым и прекрасным. Как и любовь в глазах Хавьера. – Врачи проводили исследования. Все будет в порядке. Но даже говоря это, я знаю, что это не так – если только я не позабочусь, чтобы все действительно было в порядке. Теперь, когда мое состояние стабилизировалось, я ощущаю злость. Тот безымянный водитель хотел причинить мне вред и этим поставил под угрозу моего ребенка; меня трясет от ярости. Хавьер, пытаясь сдержать слезы, целует мою ладонь, стараясь не потревожить трубки капельницы. Он тоже сердит, но скрывает это лучше. – Держу пари, тебе невыносимо лежать здесь. – Никаких пари. Я и так едва удерживаюсь, чтобы не вырвать эти иглы и не удрать через окно. – Ты потеряла много крови, к тому же твоя палата на третьем этаже, так что это не вариант. – Он улыбается, и это так прекрасно, что у меня перехватывает дыхание. – Оставайся со мной, здесь. Ладно? – Ладно, – отвечаю я, потому что не могу не согласиться с ним, когда он так улыбается. Это мощное колдовство. – Как прошли сборы? Где ты был? Я никогда не спрашиваю об этом заранее, потому что Хавьер не должен рассказывать. Но теперь он вернулся. – Мы были в море, на корабле, – говорит Хави. – Чтобы вернуться домой, я поймал попутную «птичку». Меня высадили на авиабазе в Миллингтоне, там я арендовал машину и приехал сюда. Извини, что заявился к тебе так поздно. С корабля в море – и сюда? – Ты не поздно, малыш. Ты пришел именно тогда, когда был мне нужен. Я прикладываю руку к его щеке. Он целует мою ладонь. – Хорошо же тебя обкололи, если ты говоришь мне такие вещи и тем более называешь меня малышом. – Наверное. Я чувствую себя как следует проутюженной – теплой и без единой складки. – Насколько все серьезно? – Черепно-мозговая травма от удара, сотрясение, могло быть хуже, – докладываю я. – Порезы и синяки. Одно сломанное ребро, но его как следует зафиксировали. Я говорила о том, что с ребенком все в порядке? – Говорила. Значит, по сути, нужно выправить вмятины и заново покрасить, и ты будешь как новенькая, – говорит Хави. – Вот только я хотел бы, чтобы ты отправилась домой и некоторое время ни во что не влипала. Ты ведь знаешь это, Кец? – Знаю. – За кем ты гналась, черт возьми? – Откуда ты знаешь, что я за кем-то гналась? – Он лишь бросает на меня взгляд, и я не могу не улыбнуться. – За плохим парнем. Думаю, по-настоящему плохим. Но сейчас трудно сказать точно. Расследовать это дело – все равно что сражаться с туманом. – Ты не будешь сражаться с туманом. Ты останешься дома, пока туман не рассеется. – Ты такой милый, когда принимаешься кого-то защищать. – Кец… – Ты останешься со мной на ночь, или ты слишком устал? – Это кресло раскладывается, – отвечает он. – Я никуда не уйду, пока тебя не выпишут, corazón[9]. И кроме того, ты не поужинала. Мне велели сообщить, если ты проголодаешься. Хочешь есть? Я понятия не имею, но чувствую, что должна была проголодаться. – Если на десерт будет пудинг, то он – мне, а если фруктовый салат – то весь тебе. – Договорились. Я попрошу принести. Снова уплываю в дрему и просыпаюсь от того, что передо мной ставят поднос. Хавьер открывает блюда, точно официант, ожидающий чаевых в 30 процентов. – Мадам, ваш очень поздний ужин в этот вечер состоит из стейка по-солсберийски – предположительно, – каких-то овощей, холодного чая, фруктового салата и пудинга. Мы оба выиграли. Но ты выиграла меньше, потому что должна съесть этот стейк по черт-знает-каковски. – Я ничего не должна, мистер. – Я понимаю, что не голодна, просто хочу спать. Но Хави качает головой и начинает резать мясо, пригрозив, что накормит меня с ложечки, словно капризного ребенка, поэтому я беру вилку и начинаю есть сама. Стейк остыл, да и до того уже был невкусный. Мы оба быстро переходим к десерту, и уж его-то смакуем не торопясь. – Поздравляю, – говорит Хави. – Это намного хуже, чем морпеховская жратва, а это само по себе о чем-то говорит, потому что армия марширует посредством желудка, но морпехи не маршируют, а потому и не едят как следует. Он лжет, но это тоже нормально. Мы обсуждаем, что посмотреть – я выбираю сериал «Проект Подиум», вопреки возражениям Хавьера, – а потом сидим в удовлетворенном молчании, пока я не засыпаю. Снова. Примерно в три часа ночи просыпаюсь опять; выплываю из темноты только потому, что слышу, как разговаривает Хави. Я знаю этот тон – Хавьер недоволен, и это мгновенно выдергивает меня из мутной дремы. У двери комнаты стоят двое, и Хавьер противостоит им, говоря: – Нет, приходите позже, сейчас ей нужно отдыхать… – Я проснулась, – сообщаю я ему, нашариваю переключатель и щелкаю им, чтобы трансформировать кровать для полусидячего положения. Потом включаю в комнате свет и моргаю от яркого сияния ламп. – Кто там? – Престер, – говорит Хави и отходит назад, чтобы смутные тени, маячащие в коридоре, могли войти. – И какой-то тип, которого я не знаю. Второй визитер оказывается белым мужчиной со светлыми волосами. Я не знаю его, но его манера держаться мне знакома. Нет сомнений – он из полиции. Одет в брюки цвета хаки и белую рубашку, словно какой-нибудь проповедник, бродящий от дома к дому; поверх рубашки наброшена простая темно-синяя ветровка на «молнии». Под ветровкой я вижу очертания наплечной кобуры, на поясе у него поблескивает жетон. – Мэм, – произносит он, – я Рэндалл Хайдт из ТБР.