Не потрудившись продезинфицировать руки, он направляется прямо ко мне, и я поднимаю ладонь, указывая ему, чтобы он держался на расстоянии. Не знаю, то ли мой жест действует на него, то ли тот факт, что Хавьер заступает ему дорогу. – Не «мэм», – поправляю я. – Детектив Кеция Клермонт, и я полагаю, вы уже это знаете, поскольку притащили сюда детектива Престера в такой поздний час. – Я пригвождаю напарника к месту сердитым взглядом. – Вам следовало быть дома и отдыхать. – Следовало, – соглашается он. – Я отвозил домой твоего отца, чтобы тот хоть немного поспал. Бут с ним, не волнуйся. Хорошо, что папа и Бут вместе, и я надеюсь, что отец сейчас не слишком тревожится за меня. Но лучше бы Престер тоже остался дома. Мне нравится его любезность, но выглядит он даже хуже, чем я. Тем временем тэбээровец останавливается за спиной у Престера, и это не дает мне сказать напарнику, чтобы он шел отдыхать и выспался как следует. – Отойдите, – велит Хавьер Хайдту, который стоит слишком близко к нему. Тот на несколько секунд встречается с ним взглядом, и я понимаю, что первое впечатление – «бродячий миссионер» – было неверным. Сейчас он больше похож на какую-нибудь важную шишку из военизированной организации. Но Хайдт отходит прочь – сделав достаточно долгую паузу, чтобы показать, что поступает так исключительно по собственной воле. Потом смотрит на меня мимо Хавьера. – Детектив, – произносит он, – какого черта вы делали там, на дороге, и зачем вмешивались в наше расследование – опять? – В какое расследование? – спрашиваю я. – У вас была масса времени на то, чтобы проследить его до той стоянки грузовиков и добыть видео. Вы этого не сделали. Я просто доделывала работу за вами. Вы забрали мусор? И запись? – Забрали, – говорит он. – Нашли в мешке подменный телефон, с которого был сделан тот звонок в «девять-один-один». Но вам не следовало ездить туда. По крайней мере, в одиночку. Я вижу, что Престер принимает это на свой счет. И понимаю, что он чувствует себя виноватым, поскольку позволил мне лезть в опасную ситуацию без него. И это злит меня. Эту злость я обращаю на Хайдта. – Я просто пыталась заняться делом, поскольку ваша команда пренебрегла им. У нас есть пропавшая женщина и два мертвых ребенка, и это расследование с самого начала вела я. Поэтому не говорите мне, что я лезу не в свое дело. Если у вас есть ко мне вопросы, задавайте. Хайдт достает свой блокнот и начинает расспрашивать меня. Я пытаюсь сосредоточиться, но вопросы довольно просты. Он последовательно проводит меня по всей последовательности событий: отъезд со стоянки, обнаруженный внедорожник, погоня, авария. Я описываю ему все подробности, какие могу вспомнить: модель внедорожника, примерный год выпуска, тот факт, что номера были скрыты. Хайдт спрашивает, видела ли я кого-нибудь и могу ли дать описание. Я стараюсь, но эта часть происшествия размывается в мутное пятно, и это меня злит. Мне кажется, я действительно кого-то видела. Или нет? Но если и видела, это воспоминание мне никак не дается. Я знаю, что так случается при травмах головы. Может быть, оно вернется. Может быть, нет. Наконец я говорю Хайдту, что не могу дать никакого описания. Тэбээровец захлопывает свой блокнот и сует в карман. Лицо у него не особо выразительное, однако он ухитряется изобразить что-то похожее на недовольство. – Хорошо, это все, что мне было нужно. Детектив, я не знаю, какими словами вас еще убеждать, поэтому просто скажу прямо: если вы каким-либо способом и дальше будете вмешиваться в расследование, я обращу против вас всю власть ТБР. Вы будете разжалованы в рядовые полицейские в один момент и пожалеете, что не остались на больничной койке. То же самое касается вашей подружки Гвен Проктор: если она хочет сохранить свою лицензию частного детектива, пусть лучше не путается у нас под ногами. Понятно? Я была готова сдать это дело. Уже была готова. Но эта тирада вызывает у меня желание снова взяться за него, потому что я чувствую: Хайдт просто хочет в конечном итоге получить все лавры за успешное расследование. Возможно, он что-то скрывает. А может быть, во мне просто говорит упрямство. Мне не нравится его тон – так же, как и Хавьеру, который смещает вес своего тела так, словно готовится нанести удар. Меньше всего я хочу видеть в своей клятой больничной палате драку, поэтому говорю: – Делайте то, что должны делать, детектив. Полагаю, со всем этим мы разберемся где-нибудь еще. – Несомненно, разберемся, – мрачно обещает Хайдт. – Можете на это рассчитывать. Он поворачивается, чтобы уйти, и обнаруживает, что Престер стоит в дверях, преграждая ему выход. Выглядит это случайностью, но я достаточно хорошо знаю старика, чтобы понять – это не так. Престер измеряет Хайдта взглядом и произносит: – Сынок, ты ни хрена не знаешь о том, кто ее начальник, потому что ее начальник – я, и ты можешь строчить жалобы сколько угодно. Так вот, я уже сказал ей, что мы выходим из этого расследования, однако твое право угрожать кому-либо в этой палате равно нулю. Ясно? Очень редко можно услышать, чтобы Престер был так груб, и на секунду мне кажется, что он сейчас получит отпор. Но потом Хайдт поворачивается, смотрит на меня, качает головой и бросает: – Местные. В его устах это звучит как «чума на оба ваших дома». Престер входит в палату, Хайдт уходит, и дверь за ним бесшумно закрывается. – Штатники, – произносит мой напарник. – Работать с ними нельзя, убить их – тоже. Кец, он прав. Мы покончили с этим расследованием. Теперь я могу доползти до дома и дать своему усталому организму отдохнуть. И ты отдыхай. Это приказ. Он тоже уходит, и Хавьер снова берет меня за руку. Несильно сжимает. – Ты в порядке? – Конечно, – отвечаю я и зеваю. – Лекарства тут хорошие. Слушай, а кто прислал эти цветы? Ты? – Я бы прислал, но не хотел задерживаться ради этого, – говорит он. – Теперь я чувствую себя хреново, потому что у тебя есть бойфренд получше. – Я предпочту тебя рядом, чем цветы каждый день. Хави отходит, чтобы взять из букета открытку, и передает ее мне в конверте. На нем напечатано мое имя: «Дет. Кеция Клермонт». Вскрыв конверт, я достаю маленькую плоскую карточку. На ней изображен грустный плюшевый мишка, а напечатанное сообщение гласит: «Выбери отказаться». Требуется несколько секунд – наверное, из-за лекарств, – чтобы я по-настоящему сообразила, что у меня в руках. А потом меня с головы до пят пронзает алый разряд тревоги. Я роняю открытку на простыню и смотрю на нее так, словно ожидаю, что у нее вот-вот вырастут клыки. – Что такое? – спрашивает Хави. – От кого она? Я смотрю на него, не говоря ни слова. Он тянется, чтобы взять карточку, и тогда я обретаю дар речи. – Не трогай. Попробуй перехватить Престера, пока он не уехал. Позвони с моего телефона. – Я указываю на свой телефон; палец подрагивает от прилива адреналина. Хавьер хватает мой телефон и звонит Престеру. Не сводя с меня взгляда, он просит моего напарника немедленно вернуться в палату. Завершив звонок, Хавьер откладывает телефон и спрашивает: – Ты скажешь мне? Я качаю головой. – Когда Престер будет здесь. Проходят долгие три минуты, прежде чем мой напарник распахивает дверь. Он окидывает взглядом всю палату, и я вижу, что полицейский, стоящий на страже у двери, держит в руках пистолет, готовый прикрыть Престера. – Все в порядке, – говорю я. – Эти цветы – улика. – Указываю на конверт и карточку, лежащую на моей постели. – Я не хочу оставлять на них больше отпечатков, чем уже оставила. Престер убирает руку с рукояти своего пистолета и поворачивается, чтобы кивнуть офицеру ноксвиллской полиции; на взмокшем от пота лице стража отражается облегчение. Престер закрывает дверь и подходит, надевая синие пластиковые перчатки; он делает это с бессознательной аккуратностью человека, которому слишком часто приходилось заниматься чем-то подобным. Сначала берет конверт, изучает его, потом переносит внимание на открытку. Не говоря ни слова, выуживает из кармана своего пиджака маленький бумажный пакет, открывает его и кладет туда обе улики. Потом быстрым почерком заполняет ярлык, уже прицепленный к пакету. – Если тебе нужна лишняя причина для того, чтобы отказаться от расследования, то вот она, – говорит он. – Если ты получаешь цветы от того, кто подстроил тебе аварию, – это чертовски яркий предупредительный сигнал. – Погоди, – вмешивается Хавьер. – Эти цветы от того типа, который пытался тебя убить? А его нельзя проследить по ним? – Есть шанс, что их заказали по Интернету и, вероятно, оплатили анонимной дебетовой карточкой, – вместо меня отвечает Престер. – Этот человек не настолько глуп, чтобы выдать нам свое имя и адрес. Но я все равно проверю. Мое сердце начинает колотиться с болезненной быстротой. – Престер, пожалуйста, осторожнее… – Кец, не учи старика рыбу ловить. Этот сукин сын охотится за тобой. Я просто проверю этот след, а когда закончу, передам все Хайдту. Мне это не нравится, и не только из-за опасности, которую сулит это расследование. Когда Престер противостоял Хайдту, выглядел он достаточно бодрым, но теперь он кажется… иссушенным. Усталым. И я вижу, как по его лицу пробегают слабые судороги боли. – Вам плохо? – спрашиваю я. Он лишь качает головой. – Нет, просто устал. А ты отдыхай. Престер уходит прежде, чем я успеваю продолжить эту тему. Хавьер смотрит на закрывающуюся дверь, потом на меня, затем хватает вазу с цветами и уносит из палаты. Я чувствую облегчение. Странно, каким давящим может быть такой подарок – а ведь это всего лишь красивые, яркие цветы. Когда Хави возвращается, я спрашиваю его, что он с ними сделал. – Положил в пакет для потенциально опасных материалов, на тот случай если ТБР они зачем-то понадобятся. – В пакет для опасных материалов? – Я не хочу рисковать, querida. Я понимаю, что Хави очень боится за меня. По-настоящему боится. И теперь я боюсь за него тоже. И за Престера. За всех нас. 17 ГВЕН Мы с Сэмом отвозим детей домой. Все устали и упали духом; видеть Кец на больничной койке тяжело для всех нас, и мне кажется, что дети к этому особенно восприимчивы. Я крепко обнимаю их обоих, прежде чем отправить спать. Уже поздно. Очень-очень поздно. И я вымоталась до предела; чувствую себя серой и плоской от всех стрессов этого дня. Но спать я не могу. Лежу без сна, слушая ровное, медленное дыхание Сэма. Наконец выскальзываю из постели и блуждаю по дому, словно призрак. Слишком много всего произошло. Я не хочу, чтобы у меня развилась хроническая бессонница, но такой вариант кажется мне вполне вероятным, и это угнетает. Конечно, есть лекарства, но в глубине души я боюсь под воздействием медикаментов оказаться беспомощной и неспособной встретить угрозу лицом к лицу. «Именно поэтому ты не спишь. Потому что даже на секунду не можешь расслабиться, Джина. Ты знаешь, что я всегда буду поблизости, пусть даже не физически, но я стою во главе тех, кто может причинить тебе боль. Кто хочет причинить тебе боль».