— Я же говорил, волшебница. Но, вероятно, — сделал он скорбную мину, — не надо быть волшебником, чтобы предугадать ответ: я сегодня занята… — Ну, почему же? Сегодня вечером я как раз свободна, — ответила Марина, всегда считавшая, что более тесный контакт с пациентами поможет окончательному излечению. Тем более что Матвей был в очередной командировке, изучал опыт социальных служб где-то за границей, а обещаний проводить все вечера в кресле у телевизора ни он, ни она друг другу не давали. — Тогда давайте сходим куда-нибудь! На ваш выбор… — Хорошо, Костя, я подумаю и позвоню вам часиков в шесть. Устроит? Хвостова неприятно резануло имя Костя, но называть девушке свое настоящее, довольно редкое имя он пока не стал. — Итак, до вечера! — он помахал рукой и отправился в офис, чтобы наконец заняться разбором завалов, накопившимся за дни его депрессии. …За полгода, в течение которых они виделись, хотя и редко, и без намеков на какой-то интим, Даниил понял, что влюбился. Это было врожденное свойство Марины, которое она прекрасно осознавала, но никогда им не пользовалась, — влюблять в себя мужчин. Она и стала психологом не в последнюю очередь из-за того, что решила разобраться в первопричинах человеческих чувств и, если уж быть до конца откровенным, найти способ, никого не обижая, отделываться от толпы поклонников, которая становилась все больше. Став психологом и приобретя некоторый опыт, она могла с уверенностью сказать, что ни один мужчина, с которым она согласится пойти в кафе или на концерт, не потребует от нее продолжить знакомство в постели. Если, конечно, она сама этого не захочет. Даниил тоже этого не потребовал. Он сделал гораздо хуже — он влюбился. И через полгода увидел свою Марину, целующую в губы его отца! Прямо на вокзале, где тот сходил с поезда Минск — Москва… Глава 11 В эту субботу Даниил решил было отменить встречу с дочкой, но потом передумал. В конце концов, при чем тут малышка Катя? Да и Алла, у которой наметились какие-то свои дела, позвонила и попросила его уделить дочке толику отцовского внимания. Алла любила выспренные выражения, будучи натурой романтической и одновременно весьма твердой. Как эти два столь часто исключающих одно другое качества уживались в одной личности, Хвостов-младший не мог понять до сих пор. Утром Даниил завел машину и отправился за Катей в Коньково. Поцеловал дочь, раскланялся с бывшей женой, вручил ей ежемесячное «пособие», помахал Алле рукой и вместе с Катей отправился к лифту. Лицо у него во время всех этих действий было каменным, что не ускользнуло от внимания дочери. — Папа, у тебя сегодня настроение плохое? — спросила малышка. — А куда мы пойдем? — Куда глаза глядят, — ответил Даниил, нажимая на кнопку первого этажа. — А куда они глядят? — задумчиво произнесла дочка. — Слушай, а они у меня сегодня в зоопарк глядят. А у тебя? — А у меня они внутрь глядят, — непонятно сказал Хвостов, пропуская дочь в открывшиеся двери лифта. — А как это? В мозги, да? И что ты там видишь? — Мысли всякие… — Папа!!! Научи мысли смотреть! — Катя забежала вперед, обняла отца за ноги — рослая для своего возраста девочка доставала макушкой до нижней пуговицы его рубашки. — Кать, зайка, не дури головы, — пробормотал Даниил, прижимая к себе дочь, потом высвободился из ее объятий, вытащил из кармана ключи от машины и нажал на кнопку пульта сигнализации. «Вольво» цвета «мокрый асфальт» — именно на нем он предпочитал ездить с дочкой, чтобы привить ей вкус к изысканным автомобилям, — пискнул и принял в кожаное чрево малышку, желающую видеть мысли, и тридцатилетнего мужчину, в этот момент желавшего их вообще не иметь. Московский зоопарк был той сказочной планетой, на которую маленькая Катя готова была летать ежедневно. И, если позволят мама с папой, вообще оттуда не улетать. Мама, впрочем, к этой планете никакого отношения не имела — в зоопарк всегда водил ее отец, который, по каким-то причинам уже давно не жил с ними, а только брал ее на выходные, да и то довольно редко. Во всяком случае, реже, чем ей хотелось бы. И был еще один человек, взрослый, даже старый, которому, как Мише Зыкину в детском саду, можно было на ушко сказать все самое-самое главное. И он понимал. Потому что он был Дед. И это слово у маленькой Кати ассоциировалось со словом Бог. Впрочем, о Боге она знала очень мало. Родители так и не позаботились окрестить ее, хоть и повесили над детской кроваткой освященную в церкви икону Божьей Матери. Дед был для Кати Вселенной, в которой она могла прятаться от своих детских невзгод — несогласия родителей, ссор с Мишкой Зыкиным, маминых «плохих настроений» — в общем всего, что создавало в ее маленькой душе состояние дискомфорта. Когда она была с Дедом, никакого дискомфорта не существовало, а все нехорошее он, будто пыль с асфальта теплый дождик, смывал с души одной улыбкой. Поэтому Катя любила Деда больше всех на свете, включая маму, папу и Мишку. Все остальные вообще лежали для нее в иной плоскости бытия. Они просто существовали — и все. А вот Дед, мама, папа и Мишка, именно в такой последовательности, были тем фундаментом, на котором держался ее мир. …Когда они уже подъезжали к зоопарку, Хвостов повернулся к Кате и сказал: — Малыш, я сейчас заеду в магазин, кое-что куплю. Изволь, принцесса, пожелать, что ты хочешь? — Мороженое «Гоша», — без долгих размышлений сказала Катя. — А ты себе коньяк брать будешь? Хвостов чуть было не врезался в идущий справа «мерседес». — Откуда такие сведения? — произнес он, сжимая руль, как пел Высоцкий, «до судорог в кистях». — Вроде я никогда при тебе ничего такого не позволял… — Я не знаю, папа. Просто мама один раз говорила, что мужчинам в плохом настроении лучше всего помогает коньяк. Правда, я не знаю, что это такое. Это, наверное, лекарство? Даниилу едва хватило времени, чтобы припарковаться у ближайшего бордюра. Если бы он не успел это сделать, наверное, они с Катей погибли бы: человек во время смеха с трудом может управлять автомобилем. И тем не менее ему сразу стало легче. — Катька, я тебя люблю, — сказал Даниил, выходя из машины. Дочка, с сознанием того, что она хоть на сантиметр проникла в недоступный мир взрослых, приняла важный вид. Хвостов вошел в супермаркет, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться на весь торговый зал. Вскоре он вышел, неся пакет, из которого нетерпеливая Катька сразу же вытащила мороженое. — Папа, а коньяк — это вкусно? — спросила она, сдирая обертку с мороженого. — Не очень, — скупо ответил Хвостов, трогаясь в сторону стоянки напротив входа в зоопарк. — Ты же сама сказала, что это лекарство. А как лекарство может быть вкусным? Ты только маме не говори, что я его покупал. А то сразу беспокоиться начнет — почему к врачу не иду. — А что, от плохого настроения врачи помогают? — удивилась Катя. — Мне от него только Дед может помочь, и Мишка иногда… Даниил хмыкнул и покачал головой. Дочери он ничего не ответил. Первую из двух купленных плоских бутылок дорогого коньяка Хвостов начал пить у клетки с медведями. А закончил — около вольера с лошадьми Пржевальского. Впрочем, он этого не помнил — были какие-то зверюшки с гривами и копытами, может, лошади, может, антилопы-гну. Правда, без рогов. И были мысли… «Черт бы все это подрал… Наверное, это главная технология жизни: казаться лучше, чем ты есть, закапывая все худшее внутри себя, не позволяя ему вырваться наружу, не давая возможности задеть даже кончиком отравленного нашими чувствами острия тех, кого мы любим, тех, кого мы родили… Остальные — гори они гаром, пропади они пропадом…» Даниил начал понимать, что сходит с ума. Впрочем, возможно, это сказывалось воздействие коньяка. — Папа, пойдем к тиграм, — скомандовала Катя. — Я их очень люблю. Мне мама книжку купила про то, как одна женщина тигру домой взяла. Ее Кинули звали… Хвостов тоже читал в детстве книжку про то, как еще до войны работница зоопарка взяла домой маленькую тигрицу, от которой отказалась мать… Он сжал зубы, подумав, что на месте тигренка выскочил бы из окна и свалил бы из этой страшной каменной тюрьмы. Но история не знает сослагательного наклонения. — Пойдем, — сказал Даниил. — А ты там уже была? — Там есть одна большая кошка. Она — тигра, но она же кошка, правда, папа? Я так хотела бы ее погладить… Я ее очень люблю. Но она ко мне не подходит… Она меня боится. — Пошли. Только надо говорить не «тигра», а «тигрица», — автоматически заметил несостоявшийся филолог. Они приблизились к клетке, в которой жила — если это можно назвать жизнью — полосатая красавица. Сама клетка представляла собой куб из мелкоячеистой сетки, отделенный от дорожки, по которой ходили посетители, полуметровым пространством, засеянным травой, и еще одной решеткой из металлических прутьев. Даниил посмотрел в глаза невероятно красивой огромной кошке и мысленно позвал ее, подумав, что он любит эту огромную полосатую кошку больше, чем любую из своих женщин. Наверно, так привлекали животных знаменитые дрессировщики. Грациозно передвигая свое огромное тело, тигрица подошла к решетке и уткнулась в нее черным кошачьим носом. Катя замерла. — Папа, ты ее погладишь? Хвостов просунул руку сквозь прутья — как раз хватило расстояния — и пальцем через ячейку решетки дотронулся до того места, откуда росли у тигрицы белые жесткие усы. Кошка зажмурилась. Даниил провел пальцем по усам тигрицы. Та застыла, принюхиваясь к непонятно откуда взявшемуся приятному запаху, появившемуся из-за границы ее тюрьмы. — Эй, Хвостов! Даниил вздрогнул и оглянулся, не успев вытащить палец из-за решетки. За спиной стоял его приятель Витя Колосов в сопровождении двоих не совсем трезвых коллег по страховому бизнесу. Что они делали в зоопарке — сказать было трудно. И тут тигрица, которую Даниил неосторожно задел пальцем за чувствительный кончик носа, слегка — по ее меркам — цапнула его за палец. Катя вскрикнула. Хвостов сжал зубы, стараясь справиться с болевым шоком, который в ином случае мог лишить его сознания. — Это ничего, малыш, — сказал Даниил. — Она просто меня поцеловала. — Папа, у тебя кровь!! — Запомни навсегда, Катя, — спокойно сказал Хвостов. — Те, кто любит, всегда кусают до крови. — Хвостов, ты что, охренел? — подбежали сзади какие-то незнакомые Кате дядьки, зачем-то доставая из карманов неприятно пахнущие маленькие черные машинки и нацеливая их на кошку, которая стояла около решетки и явно сердилась. — Пошли вон, — коротко сказал Хвостов. Приятели директора страховой компании «Щит» спрятали пистолеты, которыми хотели «успокоить» тигрицу, и молча ретировались, поняв, что их вмешательство будет излишним. — Теперь пойдем к зубру, — сказал Даниил, заматывая палец носовым платком, который сразу же стал красным от крови. — А он… не кусается? — Нет, Катя. Он добрый. Хвостов схватил Катю за руку и потащил ее по дорожке зоопарка. Он уже понимал, что с ним происходит что-то странное и страшное. Они подошли к вольеру, в котором пережевывал свою жвачку огромный беловежский бык. Хвостов левой рукой вытащил из кармана вторую фляжку коньяка и, никого не стесняясь, проглотил ее содержимое в несколько глотков. Катя молча смотрела на него, понимая, что папе больно и он должен принять лекарство. Боль была действительно адской. Флегматичный зубр возвышался над поросшей травой площадкой, как башня. Даниил уронил платок, схватился за толстые прутья решетки, прижался к ним лицом и, роняя капли крови, — тигрица содрала с пальца кожу вместе с ногтем — сказал: — Вот ты, папа… Ты — властелин… А я…