Через пять минут после выхода Копыта оставшиеся трое покинули джип и направились к даче Хвостова. Начал моросить мелкий дождик, стало неуютно, и Леню Лысого передернуло от нехорошего предчувствия. Он сразу постарался задавить его, чтобы не мешало в работе. Единственное, что гвоздем засело в мозгу и никак не хотело вылезать, — это мысль о том, что перед совершением акции у него никогда не было такого предчувствия… Они остановились у забора из металлической сетки, за которым виднелся выкрашенный зеленой краской дом с закрытыми ставнями. Около крыльца стояла будка, но собаки в ней явно не было — оборванная цепь валялась рядом. — Их дача через дом, — сообщил Леня. — Что-то Копыто долго не звонит… Оружие на всякий случай у всех есть? А то этот Хвостов вообще-то десантник… — Оружие было у всех, Поляк продемонстрировал даже израильский автомат «узи», а студент — гранату Ф-1. — Бл…, где же Копыто? А в это время прижатый к стене двумя крепкими парнями Копыто упорно отказывался сообщить, каким сигналом он должен был вызвать остальных. Леонтьев без лишних слов подошел к нему и коротко ударил коленом в пах. Копыто взвыл. — Будешь говорить? — Позвонить должен… — прохрипел он. — Жить хочешь? Звони, — Леонтьев протянул киллеру изъятый у него же мобильник. Услышав голос «разведчика», Леня махнул рукой и повел свою команду «на приступ» дачи. Они вошли во двор простого бревенчатого дома, окруженного с трех сторон садом. Дверь была приоткрыта. — Молодец Копыто, — сказал Леня. И тут, словно в ответ на его слова, из двери вывалился сам Копыто. — Засада! — заорал он и тут же упал от вонзившейся в спину пули. Поляк выхватил автомат и всадил очередь в открытую дверь. Оттуда тоже раздались выстрелы. Студент вырвал чеку гранаты и уже размахнулся, чтобы бросить ее в дверь, когда откуда-то прилетела пуля (этого выстрела никто не услышал) и вошла ему прямо в затылок, повалив навзничь. Граната взорвалась у него в руке, изрешетив осколками продолжавшего стрелять Поляка. Леню каким-то чудом осколки не задели, и он, стреляя на ходу из пистолета, бросился назад к джипу. Но далеко не ушел. Пуля того же стрелка, что поразил Студента, достала и его, пробив висок. Весь бой занял не более двух минут. Наступила тишина. Во дворе показался Леонтьев, за которым, держа наготове пистолет, двигался Костя Сокольский. — Вроде все, — сказал Прохор Кузьмич, посчитав трупы. — Странно. Готов поспорить, что нам кто-то помог. Во двор, держась за плечо, вышел Хвостов. — Костя, перевяжи, — скомандовал Леонтьев. — Бинт в доме возьми, я аптечку из машины забрал. — Я сама перевяжу, — сказала спустившаяся с чердака Марина и увела раненого мужа в дом, в дверях столкнувшись с третьим сотрудником агентства, с кислой миной массировавшим кадык. — Вот, сука, — прохрипел он. — Кто ж знал, что этот задохлик такой прыткий… Леонтьев недовольно посмотрел на него. — Не хрен было ворон считать. Мог и тебе кадык сломать. Осмотрев трупы, он удивленно произнес: — Нет, ну интересно все-таки, кто ж нам помог? Вопрос был риторическим. Его ребята не поняли даже, откуда раздались выстрелы, уложившие двоих из нападавших. Это Леонтьева очень насторожило. — Матвей Иванович, вы, случаем, не догадываетесь, кто это нас так знатно подстраховал? — спросил он Хвостова, которого перевязывала Марина. Пуля из автомата Поляка засела в плече. — Догадываюсь, — с плохо скрытым сарказмом в голосе сказал тот. — Я еще кое-кому нужен, оказывается. Добрейшей души люди! — Не поделитесь? — Сами можете догадаться. Дорогин, которому Прохор Кузьмич в подробностях рассказал о «вооруженном конфликте», догадался сразу. — Команда мэра хотела сыграть с Хвостовым втемную, — сказал он заместителю. — Но им попался крепкий орешек. Да и мы свою роль сыграли. Хотя еще не до конца. Помяни мое слово, партия еще далеко не закончена. Скорее она только начинается. Теперь Купцов будет искать другие методы давления. Так что жди сюрпризов. Неприятных сюрпризов, — подчеркнул он. Вечером, лежа с Мариной в постели, Хвостов произнес фразу, которая запомнилась ей надолго: — Знаешь, Марина, тут есть два варианта. Первый — меня действительно страховали. Но есть и второй. Они, ты сама знаешь кто, могли допустить, чтобы меня убрали. Доказать, что это сделали люди Купцова, труда бы не составило. Посадили бы в засаду на соседних дачах десяток спецназовцев — и все. Дождались бы, пока нас с тобой убрали, взяли бы киллеров тепленькими и раскрутили бы на полную катушку. Это ты с твоим Дорогиным нас спасла. При его людях они не решились… Видишь, помогли даже. — По-моему, ты ошибаешься, Матвей, — сказала Марина. — Да и вообще, мне кажется, что они берут Купцова на измор. Сажать его за решетку кое-кому невыгодно, проиграть могут. Знаешь же, кто за ним стоит. Был бы мужик — одно дело. А тут — женщина… Мэру доложили о происшедшем утром в понедельник. И доложил не кто-нибудь, а сам начальник московского ГУВД. — Среди убитых, — сообщил он, — бывший референт вашего заместителя некто Лысенко. С ним были еще трое, эти нигде не засвечены. Если бы господина Хвостова не охраняли люди из агентства Дорогина, с которыми, кстати, его гражданской женой был заключен совершенно законный договор, вам пришлось бы искать нового начальника управления. — А почему вы сказали «бывший референт»? — поинтересовался мэр. — Насколько я знаю, он до последнего времени с ним работал. — Месяц назад он уволился по собственному желанию, — развел руками генерал. — Задним числом оформил, — пробурчал градоначальник. — Поди теперь что-то докажи… — Мы, конечно, провели беседу с Русланом Альфонсовичем, — сообщил генерал с Петровки, 38, — но, сами понимаете… Он так переживает за своего сотрудника… — За которого? — не скрывая иронии, уточнил мэр. — За Матвея Ивановича Хвостова, конечно, — в таком же тоне ответил главный милиционер Москвы. * * * — Руслан? Это я, — раздался в телефонной трубке голос Быковой. — Срочно нужно поговорить. Бросай все, встречаемся по четвертому варианту. Это означало, что Полина Евгеньевна назначает встречу Руслану Альфонсовичу через час на одной из их конспиративных квартир в Химках. К дому, где располагался «схрон», они подъехали одновременно, поднялись на девятый этаж и вошли в стандартную трехкомнатную квартиру, напоминавшую гостиничный номер. Таких квартир в Москве у них было несколько, за порядком в них следила дальняя родственница самой Быковой, которой можно было доверять. Купцов, который после гибели ближайшего помощника и «беседы» со следователем чувствовал себя так, словно его душу пропустили через какую-то адскую мясорубку, налил полный стакан коньяка, запас которого всегда имелся в баре, выпил залпом, вытер выступивший на лбу холодный пот и упал в кресло. Перед Полиной притворяться всемогущим суперменом ему надобности не было. Она и так знала его как облупленного. — Что ты творишь, Руслан? — спросила Быкова. — Ты что, совсем ориентацию потерял? На нары хочешь? Зачем ты это побоище устроил на даче Хвостова? — Они его спалить хотели. Чтобы списать на короткое замыкание, — глухо сказал Купцов. — Какое «короткое замыкание?» — не поняла Быкова. — Очень короткое замыкание. Такое короткое, чтобы одни обгорелые косточки от пары влюбленных остались. А я бы на панихиде речь сказал. О силе великой любви. — Что ты несешь? Руслан, опомнись! — Несу, несу… Курочка снесла яичко, не простое, а золотое… Ко-ко-ко!!! — Купцов захлопал руками по бокам, в этот момент действительно похожий на курицу, снесшую яйцо и сообщающую об этом событии всему курятнику. Первый раз в жизни Полина видела Руслана таким. Она, как и ранее покойный Леня Лысый, подумала сперва, что он пьян, но, прекрасно зная, что он может выпить цистерну и никто этого не заметит, сразу же отказалась от своего предположения. Что же оставалось? Оставалось одно: ее Руслан сошел с ума. Но и это ужаснувшее ее предположение пришлось отбросить. Купцов вдруг заговорил совершенно адекватно. — Полина, я сам не понимаю, что происходит. Кто-то под меня очень сильно копает. Не Хвостов — он всего лишь «шестерка». Но чья? — Мэра, Руслан. Мэра. А Хвостов — не шестерка. Это, как минимум, валет, причем козырной. Да еще, вдобавок ко всему спрятанный в рукаве. — Да ну, — махнул рукой Купцов. — Если бы мэр хотел меня закопать, не поручил бы покупку земли под кладбища. Сама знаешь, какие я на этом бабки отгребу. И причем так, что ни одна ищейка не подкопается. — Дурак ты, Руслан, — поморщилась Быкова. — Земля, под кладбища, — передразнила она его. — Да если бы не я, тебя уже давно на одном из этих кладбищ закопали бы. Знал бы ты, чего мне стоит тебя прикрывать! Оба «ленинградца» — она имела в виду второго и третьего российских президентов — знают тебя как серьезного работника. А благодаря кому? Только поэтому под тебя не начали копать уже давно. Но теперь другая ситуация. Твои «друзья» решили тебя убрать каким-то хитрым способом. А ты делаешь ошибку за ошибкой! Тебе с этим Хвостовым дружить надо было, соглашаться во всем, а ты на конфронтацию пошел. Да хрен бы с ними, с этими кладбищами! Это что, твой основной доход? — Один из основных. Жаль такой кусок терять! — Ты можешь потерять все, Руслан, — серьезно сказала Полина Евгеньевна, положив руку на ладонь старинного друга. — Ты слишком стал заметен там, где не надо. — Ничего, я выплыву. Я рыба… Рыба я. Рыба… — он повторил это слово еще раз пять. Потом снова налил себе стакан коньяка и выпил в два глотка. — Не нравится мне твое состояние, — покачала головой Быкова. — Не обижайся, но не стоит ли тебе с психологом пообщаться? — Ага. Прямо сейчас пойду и поговорю. С хвостовской бл…ю, она как раз психолог… — Купцов засмеялся дурным смехом, поднялся с кресла и подошел к окну, из которого было видно Головинское кладбище. — Я не сумасшедший, Полина. Разве что самую малость. А так бы хотелось сойти с ума по-настоящему! Прикинь, лежу я в дурдоме, у Кащенко, кайф ловлю… Наполеон я, в конце концов, или не Наполеон? — он вдруг запрыгал на одной ноге по комнате, что, по воспоминаниям современников, иногда делал великий император. Быкова со страхом глядела на него, понимая, что с головой у Купцова точно не все в порядке. — Ладно, что делать будем? — спросила она, борясь с желанием последовать примеру Купцова и выпить. — А что делать? Ничего не делать. Поеду на работу, буду бумаги подписывать… Наверное, как говорили незабвенные Ильф и Петров, в этом-то и есть великая сермяжная правда…