Глава 20 — Через час у меня, — коротко приказал Купцов, дал отбой и бросил трубку на диван. На том конце виртуального провода с трубкой обошлись куда более жестоко. Ее разбили кулаком. — Будь ты проклят, скотина. Будь ты проклят… Даниил сел в машину и с таким чувством, словно нажимает на рычаг гильотины, которая через мгновение упадет ему на шею, выжал акселератор. «Еду, как на казнь, — подумал Даниил, входя в здание мэрии. — Что же он еще придумал? Едри его мать, я и нажраться не успел… Легче было бы…» В комнате отдыха Купцова, который встретил его в кабинете, приглашающе махнул рукой и скрылся за незаметной дверью в задней стене, слева от портрета президента, Даниил получил то, чего так хотел, — стакан коньяка. Сам хозяин тоже был изрядно навеселе; глаза блестели, но не только следы опьянения увидел в них Даниил — было в глазах покровителя что-то такое, что не поддавалось анализу. «Колоться он стал, что ли? — в недоумении подумал Даниил, который видел такие глаза разве что у знакомых наркоманов. — Хотя не похоже… Не такой человек…» Купцов развалился на кожаном диване, держа в руке хрустальный бокал, до краев наполненный французским коньяком, стоимость бутылки которого превышала двухмесячную зарплату его секретарши. Второй такой же бокал он протянул Даниилу, указав ему на кресло напротив дивана. Начинать деловой разговор он не спешил. Наконец Купцов произнес: — Твой гребаный предок про…л мне все мозги. Все остальное, впрочем, он про…л мне тоже. — При чем тут я? — спросил Даниил, поставив опустошенный бокал на стол. — При том, что он тебя родил. Авраам родил Якова… Или как там? А твой папочка… Я не знаю, что там было, у вас на даче, но погиб мой ближайший помощник… — Якова родил Исаак… Так, значит, ты хотел его… — Хотел. Кто-то перешел мне дорогу. А я не люблю, когда мне переходят дорогу. — Так что ж ты от меня хочешь? Чтобы я родного отца на тот свет отправил? Так Бог не простит. — Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься, — с видом проповедника поднял вверх палец Купцов. — А ты что, мало отцов на тот свет отправил, страховщик хренов? Тех, кто детям мешал… — Это чужие отцы. И отвечать за них их детям. — Ну-ну-ну… Ты же такой знаток Священного Писания, знаешь даже, кто там кого породил… И что, ищешь оправдание крови? — Купцов усмехнулся какой-то сатанинской усмешкой и налил еще коньяка. — Так в Писании не найдешь ты такого оправдания. Я, правда, не помню, кто там кого родил: Озия Иоафама или Иоафам Озию. Но я четко помню, что тот, кто породил смерть, сам обречен на смерть. Имеется в виду не обычная смерть, с которой мы каждый день встречаемся и даже в известной степени ее не боимся, ибо привыкли, а та самая пресловутая вечная смерть, от которой никакое покаяние не спасет. — Гореть в аду? Так мы в соседних котлах… — Возможно, — перебил Даниила Купцов. — Только я к этому готов, а ты — нет. — Ты… Готов к аду? — не поверил своим ушам Даниил. — Как пионер. Всегда готов, — заместитель мэра поднял руку в пионерском салюте и запел: — Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих… Никогда еще Даниил не видел Купцова таким вдохновенным. «Плавно» перейдя от Библии к советской пионерии, единственному «ребенку» жены Ленина Надежды Константиновны Крупской, он допел до конца пионерский гимн, выпил коньяка и стал таким просветленным, что Даниилу захотелось прямо сейчас вызвать санитаров. Купцов же не спешил переходить к делу. То, что он вызвал Даниила не для того, чтобы просто потрепаться, было очевидно. Но то, что сказал Руслан Альфонсович, стало для Хвостова-младшего еще одним доказательством того, что у его покровителя не все в порядке с головой. — Знаешь, сын врага моего, я хотел бы снять кино о моей жизни. Сериал на три сотни серий. Не оторваться было бы. Поверишь? Даниил кивнул. — А ты бы хотел, само собой, выступить в роли героя-любовника… — сказал он. — И без дублирующих тебя каскадеров… — Актерам на роли героев-любовников не положено каскадеров, — назидательно произнес Купцов. И внезапно добавил: — Я проклят. И ты проклят. Арифметику помнишь? Два плюс два… И не вздумай меня матом крыть — бесполезно… — Чего ты хочешь? — насторожился Даниил. — Мира. И войны. — Так мира или войны? — Смотря что ты предложишь… — «И ваши боги все предложат вам…» — «И если б мне хоть раз набраться сил…» Я тоже продвинутый меломан. Мне придется… Последний способ. «Не признаете вы мое родство»… Он признает. Твой отец признает. Это единственное его слабое место. Твоя дочь. Его внучка. Это — единственное, что его может остановить. — Ты с ума сошел? — Я с ума сошел. Купцов вздернул ноги на столик. Подошвы его туфель оказались едва ли не под носом у Даниила, рядом с пустой бутылкой французского коньяка. — Ты все равно что гусенок без стаи. Где твоя стая, Даниил? Кто твои друзья? Не было их у тебя. Ты в детстве умные книжки читал, а что до «роскоши человеческого общения…», тебе это все было по хрен. — А тебе? — Мне — нет. У меня, правда, был единственный друг и есть… Единственный… И будет. До конца. Даниил понял, что речь идет о той женщине из Администрации Президента, которая, по слухам, знала Купцова чуть ли не с детства. — А все остальные — враги либо подельники… Так? — уточнил он. — А пусть бы и так. Тебе-то какая разница? Ты ж мне не сват, не брат, не кум… — Пошел ты к черту, Руслан Альфонсович, — тихо сказал Даниил и налил себе стакан коньяка из второй бутылки, стоявшей на расстоянии ладони от подошв туфель так и не снявшего ног со стола Купцова… — Я и себе-то дальний родственник… Купцов три раза хлопнул в ладоши. — Великолепно, Даниил… Значит, ты должен понять… — Когда-то меня учили быть человеком… — Плохо учили, — Купцов встал, подошел к встроенному в стене шкафу и достал уже третью бутылку коньяка. — Очень тебя хреново учили, Даниил… Матвеевич. Именно поэтому ты не можешь понять простой истины: если ты не поможешь украсть собственную дочку, ее заберут другие. Если ты не дурак и любишь девочку, то сделаешь все сам. Во избежание неприятных последствий. — А папаша-то мой крепким орешком оказался, не так ли? — прищурился Даниил. — До героя Брюса Уиллиса он не дотягивает, — поморщился Купцов, разливая коньяк. — И вообще, у меня мало времени. Соглашаешься — операцию проведешь сам, нет — так свято место пусто не бывает. — Я согласен, — сказал Даниил Хвостов, опрокинул в рот полный стакан коньяка и про себя проклял все, что было святого на этом свете. В детстве Даниил читал о страхе птицы, которую после неволи выпускают из окна. Открывшийся мир кажется ей жутко громадным и полным угроз. Она рвется назад — в комнату, в привычную клетку. Так же он чувствовал себя, выйдя из мэрии на улицу. Садиться за руль в таком состоянии значило как минимум поиметь проблемы с ГИБДД и как максимум бездарно погибнуть в дорожной катастрофе, чему Даниил был бы весьма рад. Но тогда… Катька… Милая маленькая Катька, единственный на земле человечек, которого он любил… Почему-то сейчас он вспомнил, как они с Аллой, когда еще жили вместе, купили трехлетней малышке аквариум. Тогда они еще совершенно не понимали, что аквариумные рыбы — это не просто развлечение, а большая работа. И когда на глазах у Кати начали умирать рыбки… Петушок и скалярия умерли от холода, молинезия — от грибка, улитка — неизвестно от чего… Взамен погибшим рыбкам сразу же покупались другие. Катька тогда ничего не заметила. Зато родители заметили. И именно тогда прошла между ними черта: Даниил воспринимал гибель рыбок как что-то само собой разумеющееся — ну, умерли и умерли… Алла же плакала, не понимая, как ее муж может быть таким черствым… Так же произошло и с котенком, которого Катя подобрала во дворе дома и заставила родителей его принять. Котенок был черным, с белой грудкой и белыми лапками. Кто-то из пришедших к Хвостовым гостей, не заметив малыша, перебил ему дверью позвоночник… Котенок плакал от боли, и крохотная Катя, не понимая, что случилось, ласкала умирающего зверька, пыталась накормить его самым вкусным, что было в доме… Котенок умер, и Даниил вынужден был отвезти его в лес и похоронить под сосной… А вскоре после этого у них с Аллой произошел такой разлад, что никакой принесенный котенок не мог уже наладить отношения… А Катя, как на это ни рассчитывали отец и мать, не забыла ни про аквариум, ни про котенка. Дед про это все знал. Слишком занятый для того, чтобы уделять внучке много времени, он только и смог сделать, что купить и подарить Кате огромный подарочный альбом, посвященный аквариумным рыбкам, после чего в их доме появился тоже купленный дедом огромный столитровый аквариум, в котором рыбки чувствовали себя как у Христа за пазухой и больше не умирали. После истории с котенком — тогда Даниил уже не жил с ними — дед предложил Кате купить ей на выставке великолепную породистую кошечку… Но Катя отказалась. Она уже понимала, что в неблагополучном доме зверюшкам не может быть места. Хватило бы места ей самой, девчонке, которую любили и отец, и мать, и дед, но которая, по большому счету, была лишь напоминанием о любви, но не ее подтверждением. Самым главным зверем в ее жизни был именно дед — и игрушкой, и защитником, и покровителем… Отец, которого Катя тоже любила, оставался для нее просто Большим Человеком из какого-то внешнего мира. Мама же была просто мамой, без условий и обстоятельств. Те мужчины, которые изредка приходили к ним в гости и, может быть, даже оставались ночевать, были просто мамиными друзьями, такими же, как и ее собственные друзья и будущие одноклассники Витя и Миша. Сентябрь этого года для Кати стал месяцем вхождения в новую жизнь. И первый же день месяца, первый ее школьный день, ознаменовался потасовкой между ее друзьями: учительница посадила ее с Витей, а Миша разревелся и бросился в драку, крича, что они будут сидеть втроем. Оба пацана были детьми довольно известных и богатых людей, да и школа, куда зачислили всех троих, считалась элитной, поэтому учительница не удивилась и… велела бросить монетку: по жребию сидеть с Катей все-таки выпало Вите. Миша выбежал из класса и побежал домой… Мать, которая через пару часов привела его обратно в школу, улыбалась: она знала, что ее шестилетний сын любит Катю так, как может детсадовский пацан любить свою ровесницу. Но ведь и Витя любил ее так же сильно… Поэтому — такое в этой школе было возможно — на деньги Катиной мамы, которую щедро снабжал отец, к тому времени уже давно с ними не живший, — быстро изготовили парту на троих… и усадили за нее Катю, которая сидела посредине, Витю и Мишу. К удивлению учительницы, эта троица стала самой дисциплинированной компанией в классе. С первого дня мальчишки взялись провожать подружку до дома, благо все жили недалеко от школы, и встречать их на родительских «мерседесах» и «СААБах» надобности не было. Поэтому и Алла, и родители пацанов — молодые бизнесмены — не беспокоились за своих потомков. Тем не менее малыши не удивились, увидев у ворот школы серебристый «вольво», за рулем которого сидел Катин отец. — А не поехать ли нам мороженого покушать? — с улыбкой осведомился Даниил. Дети переглянулись. — Даниил Матвеевич, а можно позвонить маме? — спросил Витя, доставая из кармана мобильник. — Конечно, Виктор, — кивнул Даниил. — Зачем ты спрашиваешь? Скажи, что мы скоро приедем… На следующем перекрестке под неработающим светофором стоял регулировщик в форме ГИБДД. Он поднял жезл перед машиной Даниила и указал на обочину. Хвостов затормозил и свернул к тротуару, доставая документы. Инспектор подошел вплотную, наклонился, отдал, как полагается, честь и брызнул чем-то из баллончика в открытое окно кабины. Взрослый и трое малышей мгновенно заснули, даже не поняв, что произошло. — Что случилось? — спросил капитан милиции, видимо главный в подъехавшей бригаде, вызванной Аллой Хвостовой.