— Не хотите взглянуть на мою студию? — Спросил Андрей, когда такси выехало из ворот. — А не поздно? Андрей не ответил и назвал водителю свой адрес. Квартира была на седьмом, этаже. Из лифта мы попали на последнюю и потому невероятно высокую лестничную площадку — тусклый, эконом-класса свет настенных плафонов не достигал потолка, и оттого казалось, что стены шахтой уходят в невесть какие дали… На высоте трёх-четырёх метров, словно обозначив место отлетевшего в небо потолка, тянулась карнизом какая-то скромная лепнина, вроде как для отмазки, чтобы соответствовать стилю, заданному холлом первого этажа, где места живого не осталось на стенах от замысловатых и помпезных растительных плодово-ягодных барельефов. Из окон гостиной открывался вид на крыши старой части города. Небо в этот час было того неописуемого цвета, который присущ низкому, влажному небу, нависшему над большим городом, освещённым ночными огнями — грязно-синее с примесью бордово-оранжевого. Этот цвет, это состояние вызывали во мне чувство трепетного ожидания… Такое же неосознанное, как тревога, возникавшая при шуме ветра в кронах деревьев, только с положительным зарядом… Андрей включил музыку — что-то знакомое, из того направления, которым я не слишком увлекалась. — Дюран Дюран не оскорбит ваш слух? — Он улыбнулся. — Нет… Почему вы спросили? — Я знаю, что вы предпочитаете классику рока. — Я предпочитаю музыку под настроение. По-моему, это вполне вечерне и романтично. — А как насчёт ликёра — это романтично?., вечерне? — Вполне, — ответила я. — Выбирайте. — Он раскрыл дверцы бара, в котором стояло несколько бутылок характерных ликёрных форм, и сказал, усмехнувшись: — Моя последняя подруга любила ликёры. Сказал так легко, как если бы сообщил, что купил всё это вчера. Я выбрала бутылку с моим любимым ирландским кремом. Андрей налил себе джина. Мы сели друг против друга в низкие кресла. Я чувствовала изрядное опьянение — только не тяжёлое, а расслабляющее, какое обычно отпускает все тормоза и уносит на задний план проблемы, если они есть, а если нет — просто подвешивает вне времени и пространства. Но сейчас я была напряжена, не понимая, в чём дело, и даже жалела, что не отправилась к себе — легла бы спокойно спать… И в голову лезло: зачем он сказал мне про свою последнюю подружку? Чтобы дать понять, что он свободен?… Свободен и от ханжеского взгляда на отношения полов, и от последней подруги?… — Чем вас развлечь? — Он смотрел на меня прямо, со своей приятной полуулыбкой в горящих чуть хмельных глазах. — Расскажите мне про дачу, на которую мы отправляемся в декабре. — Я давно хотела спросить об этом кого-нибудь. Но Егор на мой вопрос ответил лаконично: «это класс! Вам понравится!» — а больше случая не выдалось. В одном австрийском городке с невероятно сложным для моего уха и языка названием у матери Андрея есть дом, который служит всем своеобразной дачей коллективного пользования. Мать Андрея, искусствовед по профессии, долгое время проработала в некоем культурном фонде, основанном по инициативе и под патронажем посольства Германии. Там она познакомилась со своим нынешним мужем — немцем, крупным фирмачом в компьютерном бизнесе, одним из доноров того самого фонда. Года три как оба оставили работу здесь и уехали в Мюнхен. Про своего отца сказал коротко: он старше матери лет на пятнадцать, из испанских детей-беженцев, хотя был не испанцем, а французом по происхождению, его так и звали в детдоме — Француз… При этих словах на моём лице, вероятно, отразилась внутренняя реакция, и Андрей это заметил. — Вас что-то смутило? — спросил он, прервав рассказ. Мне стало неловко от несдержанности, но скрывать свои наблюдения я не стала. — Я тоже звала вас Француз… У вас губы французские… Андрей засмеялся: — Объясните, как это губы могут быть французскими?., или голландскими?., а шведскими?… — Очень просто! Не прикидывайтесь! — А какие губы у вас? — Посмотрите и скажите. Он враз посерьёзнел, и глядя мне в глаза сказал: — У вас губы… чувственные… Я смутилась. — Это ещё вопрос… — А где ваш отец?… Простите, если… — Вернулся на родину. Мама не захотела ехать в Испанию, а он только и мечтал, что о возвращении. Нашёл родственников… и в Испании, и во Франции. Вообще-то, его случай редкий… Я был у него. Красивая страна Каталония. Он предлагал остаться, я не захотел. Отец не обиделся… Сейчас нет проблем повидаться… Мы поддерживаем связь, так что, всё в порядке. И с Дитрихом отношения прекрасные. Дитрих — муж матери — является партнёром Сергея Егоровича. Таким образом, родственные, дружеские и деловые связи объединили всех в семью. А дом в горах среди вековых елей, подаренный Дитрихом своей обожаемой жене на её шестидесятилетие, является семейным очагом, в котором время от времени гостят то одни, то другие, а то и все вместе. — Туда-то и отправимся мы втроём, как только детей отпустят на зимние каникулы, — закончил рассказ Андрей. — А потом, возможно, на Новый год прилетят Сергей с Германом и, что тоже возможно, мама с Дитрихом. Он поставил свой стакан, поднялся и протянул мне руку: — Пойдемте. Мы вышли в комнату, где по всем приметам прежде их было две, но стену разобрали, оставив лишь пилоны, которые обозначали границу между ними. В первом отсеке расположилась студия, а дальше стояла широкая низкая постель. Андрей повёл меня именно туда, к постели, и указал на большой снимок на стене: белоснежные горы вдали, на фоне васильково-синего неба, заснеженные склоны на переднем плане, то там, то тут поросшие высоченными елями, и горстка домиков, приютившихся в ущелье. Я смотрела на яркую картинку и снова ощущала какую-то беспричинную неловкость, словно мне следовало ответить на призыв, которого не прозвучало, но который отчётливо улавливался мною в вибрациях атмосферы. Или это просто аура спальни так на меня действует?… В голове мелькнуло, что если бы Андрей сейчас проявил инициативу, я бы не сопротивлялась. Я была возбуждена. С того момента, когда, прохаживаясь по лоджии, случайно заглянула в окно кухни… Да нет, надо быть честной — это состояние не покидало меня уже два с лишним месяца. Не могу сказать, что моя странная любовь — любовь, любовь, я уверена, хоть и называю её наваждением и безумием — не могу сказать, что она затмила мне белый свет. Это чувство могло затаиться на самом дне меня, свернувшись кротким ручным зверьком, и согревало своим тихим присутствием. Но в те редкие моменты, когда я бывала свободна от забот и мыслей о Егоре, оно вдруг восставало неистребимой гидрой, и сладу не было с ней — моё сердце начинало биться неровно, в голову лезли фантазии, а ещё живое — вопреки моим дурацким обетам — и жаждущее тело изнывало в неприкосновенности… Мне казалось, я хотела сейчас, чтобы Андрей повёл партию, чтобы он проявил настойчивость, может даже непреклонность в случае моего сомнения или сопротивления — словно уповала на то, что таким образом смогу избавиться от того, другого… Но Андрей не проявил, не повёл. — Вот он, наш домик, — сказал он. Домик, на который показал Андрей — да и остальные вокруг — был в традициях местности: белые стены, расчерченные тёмными фахверками, крыша с высоким коньком — под стать остроконечным вершинам гор — и с треугольными окнами на крутом черепичном склоне. Моё богатое воображение живо нарисовало картины романтичных холлов со шкурами диких животных на полу возле камина, уютных комнат с плетёными белыми занавесками и яркой геранью на окнах, с высокими коваными спинками кроватей, облако-подобными перинами и подушками, толстенными стёгаными одеялами, до бумажного хруста накрахмаленным полотняным бельём, отороченным и прошитым кружевом. Ещё свечи и глинтвейн в глиняных стаканах под треск огня в очаге и вой вьюги, шныряющей по ночной лощине… Только без любимого всё это пресно и блёкло и не более привлекательно, чем холодный осенний дождь под облетевшим кустом. А без любимого и будет… Чуть позже Андрей предложил мне место в своей огромной постели, а сам отправился на диван в гостиную. Пристроившись в прохладных шёлковых простынях, я подумала, что предпочла бы им сейчас горячую влажную живую кожу мужчины… Что удержало Андрея — ведь я уже не в первый раз ловила его недвусмысленные сигналы… И сегодня тоже. Может, он ждал ответных? Или встречных… Но он не казался неуверенным в себе мужчиной, отнюдь. И у сомнений в его чувствах ко мне — как минимум в его симпатии и влечении — не было шансов. Почему тогда?… Более удобный случай трудно придумать: ведь в доме, под крышей которого мы с ним обитали, мы всё же были не одни… Ответа не появлялось, гипотез тоже. Почему я не проявляю инициативу — понятно. Мне нужен другой. А другому не нужна я. Такая вот классика жанра… Что заставляет одного человека желать другого — этого, и никакого иного?… Почему нужен именно этот абрис, этот голос, эта походка?… Именно эти и никакие другие глаза, губы, руки?… 26.11.2005. Суббота. Закончила историю Анны и Глеба. Название пришло ещё до того, как я взяла чистый лист… то есть, открыла новый файл — «Голос ангела». Отослала Элке. * * * Завтра мой влюблённый парень отправляется на день рождения к Алисе. Долго думали, что же ей подарить. К моей радости Егор не хотел покупать что-то крутое — как он сказал. Он хотел придумать что-нибудь особенное. Я, честно говоря, сама голову сломала… И вот вчера после занятий Егор попросился поехать в «самый большой» книжный магазин. В отделе художественных альбомов, от богатства выбора кружилась голова. Казалось бы, я давно должна была привыкнуть к тому, что жизнь резко изменилась, но в памяти всплывали времена моей юности и убогие репродукции с жуткого качества советской цветной печатью, чуть более приемлемые болгарские или чехословацкие издания, которые за счастье почиталось купить или достать, и несколько фолиантов, изданных то ли в Финляндии, то ли в ФРГ, которые показывала нам Таня, как святыню и драгоценность — их привозила ей двоюродная бабка-писательница из заграничных поездок…