Сообщения о продвижении наших войск мы получали ежедневно. С северо-востока к нам с тяжелыми боями двигались войска 40-й армии Воронежского фронта. С юга, от Кантемировки, 3-я танковая армия. Некоторые из моих командиров даже поспорили, какой из фронтов к нам первым коридор пробьет. Так вот первыми к нам пробились танкисты. Вечером 19 января[142], не ввязываясь в затяжные бои за отдельные опорные пункты и узлы сопротивления противника, около 20 боевых машин 88-й танковой бригады 15-го танкового корпуса 3-й танковой армии Донского фронта[143] прорвались к нашим позициям, разогнав по дороге большую группу отступающих венгров. Следом за танкистами подошла 52-я мотострелковая бригада того же фронта. Вовремя, надо сказать, пришли. Немцы в очередной раз решили выбить нас из Иловского. Собрав ударный кулак из нескольких танков и десятка бронемашин, при поддержке гаубичных батарей и пехотного батальона они атаковали позиции стрелковой бригады, державшей оборону в селе. Немцы уже знали, что к этому времени мы на этом участке обороны практически лишись всей своей артиллерии и танков. А тут такой облом в виде контрудара десятка тридцать четверок в сопровождении пехоты. Хорошо немцам бока намяли, до позиций их батарей добрались, но дальше не пошли. Отбросили врага на два километра назад к Острогожску, и хватит. Итак, из участвовавших в бою десяти танков – 6 требовали среднего ремонта, 2 – капитального. Хорошо еще, что поле боя за нами осталось, и подбитые машины смогли для ремонта оттащить в Алексеевку. Противник отступал в беспорядке, бросая вооружение и технику. Только в плен к нам попало около 500 солдат и офицеров врага. Кроме того, захватили 5 орудий разного калибра, 29 пулеметов, под тысячу винтовок и 7 минометов, 12 тракторов и 17 автомашин. После боя за ужином и рюмкой трофейного французского «чая» у меня в штабе командиры танковой[144] и мотострелковой бригад рассказали о боях, что шли южнее нас. Тяжко парням пришлось. Половину техники и личного состава бригад они потеряли в боях в районе Бондарево – Жилин. Где против наших частей сражались 385-я и 387-я немецкие пехотные дивизии, итальянская горнострелковая дивизия «Юлия», 27-я немецкая танковая дивизия и сформированная из полицейских и охранных частей дивизионная группа «Фогеляйн». Они на три дня задержали наше наступление. Лишь ввод в бой дополнительных сил Донского фронта переломил ситуацию в нашу пользу, и бригадам удалось вырваться на оперативный простор и, громя вражеские тылы, рваться к нам. Ну, а я рассказал о том, как мы тут геройствовали. Да они сами все видели. Ожесточенные бои, прошедшие на территории Алексеевки и Иловского, лесов между ними, аэродроме и жд станции, оставили горы трупов. На подступах к нашим позициям стояли десятки единиц сожженной боевой техники врага, а сами позиции украшали свернутые стволы орудий, разбитые артогнем траншеи и блиндажи. Куда ж деваться? Такова наша доля – за Родину воевать и умирать там, где она прикажет. За разговорами, трофейным «чаем» и танковым «шилом» беседа затянулась далеко за полночь. Прекратила ее Татьяна, твердо сказавшая, что «война еще не кончилась, а завтра бой, так что, товарищи командиры, ложитесь-ка спать». Пришлось подчиниться. За ночь танкисты смогли восстановить три из восьми своих подбитых машин. Утро началось, как обычно. Со стороны Острогожска рано утром появился большой отряд гитлеровцев и вновь попытался нас атаковать. Отбились. Заставили уходить врага по бездорожью на северо-запад. Вскоре, обойдя Острогожск с севера, на соединение с нами вышли подразделения 309-й стрелковой дивизии нашего Воронежского фронта. С выходом дивизии в этот район и встречей с танкистами армии Рыбалко было завершено рассечение всей воронежской группировки врага и окружение его «южной группы», как это и предусматривалось планом операции. К моменту образования внутреннего фронта кольца советскому командованию удалось создать и внешний фронт окружения силами стрелковых соединений и четырех кавалерийских корпусов[145]. Мне было понятно, почему для этого использовали именно кавалерию. В любой операции на окружение требуется не только отрезать путь к отступлению и линии снабжения окружаемым, но и обеспечить внешний фронт кольца. Если не создать прочный внешний фронт окружения, то ударами извне противник может деблокировать окруженных и все наши труды пойдут насмарку. Для этого обычно используют механизированные соединения. Они прорываются за спиной окружаемых максимально глубоко в тыл противника, захватывают ключевые позиции и занимают оборону. Поскольку у Красной Армии сейчас мало хорошо подготовленных механизированных соединений, эта роль и была поручена кавалерийским корпусам. Я думал, что с приходом войск фронта нас сменят и отведут на отдых. Этого не произошло. По приказу командования Воронежским фронтом нас оставляли на месте держать оборону города до полной ликвидации «котла». Внутренний фронт окружения не был сплошным. Наши войска занимали лишь узлы дорог и населенные пункты на наиболее вероятных путях прорыва. Это создавало предпосылки для разгрома войск противника в короткие сроки. Но надо было спешить, так как нарастала угроза, что окруженные немецкие войска попытаются прорвать кольцо. Во избежание напрасного кровопролития Военный совет Воронежского фронта выпустил листовку с обращением к окруженным войскам противника от имени офицера, попавшего в плен: «Я, Натале Антонио, полковник Королевских вооруженных сил Италии, награжденный за боевые заслуги во время мировой войны 1914–1918 гг., участник войны 1911–1914 гг. в Ливии и войны 1935–1936 гг. в Албании, командир 27-го пехотного полка 156-й дивизии «Винченца», нынче нахожусь в плену у русских и призываю вас прекратить сражаться… Солдаты, спасайте вашу жизнь и честь Италии. Сдавайтесь в плен. Я заверяю вас, что русские будут обращаться с вами хорошо». Командование окруженных войск не вняло этим благоразумным призывам. Были предприняты отчаянные попытки вырваться из окружения. Надо же такому случиться, что прорываться они решили, в том числе и через нас. Хорошо еще, что к этому времени командование фронтов, готовя наступление на Касторное и Старый Оскол, подтянуло к нам поближе вторые эшелоны войск и резервы. Выдвижение врага своевременно обнаружили разведчики. Со стороны Татариново – Карпенково к Алексеевке шли четыре венгерских и три немецких пехотные дивизии. Они явно не собирались сдаваться, т. к. впереди колонны были танки и мотопехота. Остановить продвижение врага удалось после мощного авианалета, удара полка «Катюш» и артиллерии группы «дальнего действия»[146], контратакой танкистов. Противник оказался грамотным, тут же развернул боевые порядки и перешел к обороне. Контратаку танкистов остановил с разгромным для нас счетом. Правда, после этого на некоторое время полностью перешел к обороне и закопался в землю. В этот же день начались бой за Острогожск и Россошь, куда стекались отступающие части противника. 24 января, несмотря на сильную метель, из района севернее Алексеевки началось наступление войск нашего фронта на север. Прорвав оборону врага, они стальной лавиной двинулись на Новый Оскол и Касторное навстречу Брянскому фронту, завершая окружение вражеских войск в «Воронежском выступе». Алексеевка стала тыловым районом. Все дома были приспособлены для размещения раненых и больных, которых с каждым днем становилось все больше. 26 января, осознав опасность окружения, противник начал отвод своих войск от Воронежа на запад, а в нашем направлении выдвинул корпусную группу «Зиберт». До этого она отметилась в попытках остановить продвижение наших войск в направлении Воронежа. Сейчас же она явно готовилась нанести удар по тылам наших войск в районе Острогожска и Алексеевки. Для нас это было очень опасно. Почему? Да просто перед нами уже стояли вражеские части, а если группа «Зиберт» прорвется, то мы вновь окажемся между молотом и наковальней. Поверьте, не очень это приятное дело! Бои за Острогожск шли уже больше недели. Враг держался за каждый дом, перекресток, постоянно контратаковал. Противник постоянно подтягивал к городу отступающие с юга части. Но все равно наши их давили. В боях за Острогожск и наступлении мы не участвовали. Своих проблем хватало. Алексеевка словно магнит привлекала к себе части противника, пытавшиеся вырваться из кольца и прорваться на соединение со своими частями северо-восточнее и западнее города. В первую очередь их интересовали захваченные нами склады и перекрестки автодорог. Вот мы их и встречали всем, чем могли. А могли мы не так уж и много – артсклады подиссякли, а наши не спешили нам боеприпасов подбросить. Трофейные орудия и бронетехника тоже на ладан дышали – что могли, ремонтировали, разбирая то, что уже не подлежало восстановлению. У меня в резерве только артдивизион в виде одной батареи (остальные так и не перебросили из-за линии фронта) остался и пара танков. Да и с личным составом проблема так и не была решена. Не было пополнения для нас – оно в первую очередь шло для ударных частей. Поэтому в обороне города пришлось обходиться тем, что было, – выздоравливающими и теми, кто мог держать в руках оружие. 27-го все и началось. Группа «Зиберт» перешла в наступление на Острогожск. Окруженные из района города ударили им навстречу. Командование фронта вовремя парировало удар, введя в бой стоявший в резерве танковый корпус. Бои в Острогожске и вокруг него завязались с новой силой. Досталось и нам. Большой отряд немцев прорвал внешний фронт «котла», двинулся на Иловское. Активизировались и те, что сидели в Татариново. Они смогли прорвать позиции лыжных батальонов, и, обходя Алексеевку с юга, двинулись на Буденное и Казацкое. Часть «окруженцев» ударила на Алексеевку и ворвалась в город. Но мы устояли, не сдали город. Тех, кто прорвался мимо нас, успели перехватить подошедшие части второго эшелона 305-й стрелковой дивизии и 201-й танковой бригады. Зажатые в лесном массиве северо-западнее Алексеевки венгерские, итальянские и немецкие войска предпринимали отчаянные, но безуспешные попытки прорваться на Новый Оскол. Уничтожение этой группировки закончилось лишь на следующий день. В тот же день над Острогожском подняли Красное знамя. В городе было захвачено много пленных и большие трофеи. Но главное, среди пленных оказался почти весь штаб 6-й полевой армии во главе со своим командующим генералом Паулюсом… Глава 29 Прорыв Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв – и умирает друг. И, значит, смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед, за мной одним идет охота. Ракеты просит небосвод и вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв – и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую. Семен Гудзенко, 1942 г. Из воспоминаний Галунова И. К. …Однажды утром по нашим позициям начался артобстрел. Причем такого сильного огня еще ни разу не было. Где-то около часа немцы обстреливали наши позиции, и за это время у нас было много убито и ранено. Потом атака… Пьяные эсэсовцы шли на прорыв в полный рост, напролом. Кое-как атаку отбили, пулеметчики хорошо поработали. К вечеру наш батальон отрезали от остальных, и мы оказались в окружении. Три дня в нем просидели. Вроде наши вот они, рядом, всего ничего, а пробиться к ним никак. Немцы кругом. Спрашиваешь, что там творилось? Атаки шли одна за одной. В воздухе над высотами, хоть и зима, такой смрад стоял, что дышать нечем. Воняло тротилом, смешанным с пороховой гарью и трупным запахом, от этого всего в горле стояла горечь… Патронов почти нет, атаки отбивали в рукопашной. Подпустим к окопам метров на десять, выскакиваем, и тогда держись… Сколько там миру побили, и наших и немцев… Раненые, кто полегче и ходить мог, ушли. Ночью какой-то парень из прикомандированных к нам «штурмовиков» с собой в тыл увел. По ночам в окопах холодно, еды почти нет, так те, кто посмелее, лазили за окопы в немецких ранцах пошариться. Метрах в пятидесяти их там много валялось… Да у них там тоже негусто, редко что-то пожрать найдешь. Так, барахло разное и почему-то от их вещей воняло не так, как от наших. Пересыпали, что ли, чем-то? Повезет, если галеты найдешь. Хлеб у них такой, с виду небольшая плитка, как печеник, водой размочишь, набухает, как булка. Спасались пареной кониной, там коней убитых много валялось. Выбираешь из портянки место, где почище, оторвешь клочок, замотаешь в него кусок конины. Разгребем ямку в земле, наложим туда, зароем ямку землей, а сверху костер, и часа через полтора готово. Еще сильно страдал без курева. Я же с детства пристрастился, а тут махорка закончилась. На третьи сутки с самолетов сбросили нам на парашютах патронов, гранат, еды немного. В одном тюке письмо комбату нашли: «Держитесь! Помощь будет! Наши будут прорывать окружение!» Тут мы ожили, надежда появилась. Патроны, гранаты поделили, сухарей по две штуки каждому досталось. Сухари большие, в ладонь. Булку ржаного хлеба вдоль порежут на куски и сушат так, что не угрызешь. Так нам с голодухи эти сухари сладьше конфет показались… Отломишь кусочек, в рот положишь и посасываешь, как конфету. Хорошо!!! 23-го под утро снежок пошел, легкий такой, как пушок. До того все морозы стояли и снег колючим был, а тут легкий такой, мягкий, пушистый. Все припорошил. И воронки и трупы. Красиво так все стало. Чисто. Как в раю! С утра атака по всему фронту, сильный бой был, немцы нас раз пять бомбили и артобстрел вели. Атака за атакой, пустили в бой танки, правда, их было всего три. Подбили их «штурмовики» из своих «фаустов» почти сразу. Но немцы, прячась за ними, вплотную к нашим окопам подошли. С большими потерями тогда отбились… Вся позиция трупами была завалена… 5-я рота прикрывала нас с правого фланга. С фланга у них речушка была, там пулеметный расчет стоял и заслон на сопке до взвода. Но немцы ночью танки перетащили через ручей и ударили одновременно по флангу и с фронта 5-й роты. Танки ребята подбили, но немцы зашли им во фланг и к обеду ворвались в окопы роты. Бойцы стали отходить на нашу высотку. Человек сорок пять добрались до наших окопов, но если бы не пулеметчики, всех бы немцы положили. А так они успели уйти, зато пулеметчики оказались в окружении. Ребята еще долго секли немцев очередями, потом затихло… К вечеру земля почернела от разрывов и гари – картина жуткая… Все подходы к высотам завалены убитыми немцами, чадили два подбитых танка у оставленных позиций 5-й роты. Еще один танк подбили метров за двести от нас ребята из нашей 1-й роты. Он до окопов не дошел метров тридцать, там его и укокошили гранатами. На следующий день немцы отдыхали. Изредка били из минометов и артиллерии. А мы уже не в силах были убирать убитых. Они валяются и в окопах, и на бруствере, убитые везде; кажется, что все это место засеяно трупами… От двух батальонов нас осталось человек сто двадцать… В тот день, утром, меня ранило осколком снаряда в правую руку. Я лежал и стрелял из винтовки, снаряд разорвался где-то сбоку, и меня словно обожгло чем-то выше локтя. Боли сразу не было, потом уже сильно зажгло. Гляжу, из рукава фуфайки кровь потекла. Фуфайку снял, смотрю, осколок пробил руку и засел глубоко. Кровь хлещет, рука сразу обвисла. Снял гимнастерку и нижнюю теплую рубаху, ногой наступил на рукав, оторвал его, одной рукой кое-как вывернул, внутри почище была, и на рану намотал. Телогрейку надел в одну руку, с ремня подсумки выкинул, патронов там все равно не было. Ремень на шею надел, руку вставил наперевес. Сержант какой-то подошел, мы уже там все перемешались, кто с какого батальона, роты, никто не знал и не спрашивал, говорит: «Иди к раненым в блиндаж!» Беру свою винтовку и пошел. Траншея уже почти вся обвалилась, жерди поперек валяются, много убитых, приваленных землей и снегом. Только нога или рука торчит снаружи… Добрался кое-как до блиндажа, он тоже почти весь разрушенный, лишь стоны из-под земли доносятся. Перед входом была площадка отрытая, так она вся доверху умершими завалена… Ни санитаров, никого не было. Заглянул в блиндаж, а там битком набито, и стоны, стоны, стоны… Я с краю у стенки присел, пригляделся, кто-то со стоном спрашивает: «Браток, как там? Наших не видно, не прорываются на помощь?» – «Да бьет где-то артиллерия, бои кругом идут, может, это пробиваются к нам». – «Скорее бы уже, а то мочи нет совсем. Санитары куда-то делись, мертвых не убирают…» А у меня повязка вся кровью набухла, кровь по телогрейке на колени капает, в голове гудит. На входе сумка валялась брезентовая с красным крестом, я пошарился в ней, бинтов не оказалось, только кусачки какие-то, шприц и стекляшки от ампул раздавленные. А метрах в десяти от блиндажа отвилка траншеи шла к западному склону высотки, и когда я шел в блиндаж, прямо на этой развилке заметил убитого. Убитых там много валялось, но на этого я обратил внимание потому, что он был обут в ботинки. Неновые, каблук был стоптанный, видать, не новобранец. Срочник, наверное, потому что наши все в сапоги и валенки обуты. Дня два как убитый, землей засыпанный, но видно, что ему осколком ползатылка снесло… Я еще подумал: вот и дождалась мамка сына… Подошел, ботинок с него снял, шнурок сыромятный вынул, сунул в карман. Посмотрел, а он, оказывается, без портянки был, нога синяя… Я ему назад ботинок на ногу надел. Присел, повязку размотал, выкинул, она вся как тряпка мокрая от крови. Рука распухла, кровь идет, видать, глубоко залез осколок. Второй рукав оторвал от нижней рубахи, с ватника ваты надергал, в середину напихал, с краю шнурок вставил в дырки от пуговиц, перевязал туго и сверху шнурком затянул, чтоб не разматывалась. Тут помню, к стенке прислонился, кровь вроде перестала бежать, но от потери крови и от усталости поклонило в сон, и я задремал. К вечеру подошел комбат, от копоти весь черный, худой, телогрейка на нем вся в клочьях, и говорит: «Получен приказ прорываться из окружения! У кого еще есть силы, попытайтесь, как стемнеет, небольшими группами прорваться к позициям штурмовой бригады. Они вроде как устояли. Немцев там почти не осталось, всех перебили. Может, и проскочите». Тяжелораненые, неходячие спрашивают: «А как же мы?» Комбат отвечает: «Мы остаемся с вами и будем ждать помощи. Приказ касается только легкораненых». Как стемнело, нас человек семь собралось и поползли в сторону ручья. За ним через полкилометра лесок начинался. Я с собой винтовку взял, хоть там и патронов три штуки, но бросать не стал. От наших позиций до ручья метров семьсот, не больше, днем десять минут ходьбы. Так мы этот участок всю ночь ползли. С нами раненный в ногу полз, боец с нашей роты со смешной фамилией, я ее запомнил – Якуночкин. Так он метр проползет и начинает потихоньку стонать от боли. Ему пуля навылет икру ниже колена пробила. Немцы то и дело ракеты пускают, мы затихнем. В воронку заползем, отдохнем, сил нет, все отощали от голода, и снова потихоньку в сторону ручья. Немцы ракету пустят, немного постреляют, как перестанут стрелять, мы прислушаемся, ползем дальше. А там вся земля разрывами исковерканная, воронка на воронке, убитые на каждом метре валяются, в иных местах целыми кучами… К середине ночи доползли к подбитому немецкому танку, он метров четыреста от ручья стоял, наши артиллеристы его на второй день окружения подбили. Рассвело, а мы как раз у ручья. Вдруг слышим, говорит кто-то. Глянули, а это человек пять немцев вдоль ручья идут с баками за спиной. За водой ходили. Мы залегли, не шевелимся, это нас и спасло. Немцы подумали, убитые лежат. Там у воды их много валялось… Не доходя до нас метров триста, немцы повернули и пошли в сторону высот. Мы через ручей перебрались. Он неглубокий, по пояс, не больше, но вода холодная, пришлось помогать друг другу. И по кустам уже пошли в полный рост. Никто нас не заметил, не обстреливал. Добрались до леска и только там сели передохнуть. Но мы же мокрые, и долго не посидишь. Замерзнешь насмерть – и так вся одежда промокла и заледенела. Двинулись потихоньку дальше. К вечеру наткнулись на еще одну группу наших. Человек сорок пять с 1-го батальона, большинство раненых, и тоже второй день не могут выйти к нашим. Местность никто не знает, наобум не пройти, есть нечего, медикаментов нет. Силы на исходе, истощали все, двое раненых умерли… Мертвых там даже не закапывали, так, снегом присыпали, и все. На привал присядем, кто кору жует от голода, кто мох. Был среди нас один парень из «штурмовиков». Вот он хоть и раненный в плечо был, но решил сходить в разведку. «Сидите здесь, никуда не уходите. Я проверю, что к чему, и вернусь за вами». Часа через четыре он вернулся: «Все, есть проход к нашим! Двигаемся!» Кое-как поднялись, а один так и лежит. Умер… Мы его под снег схоронили и пошли. К утру вышли к своим окопам. Оттуда кричат: «Стой! Кто такие?!» – «Окруженцы!» – «У кого оружие – бросайте на землю!» Я свою винтовку штыком в землю воткнул… Меня вместе с ранеными в санбат отправили. Там рану обработали и перевязали. Пришел особист, проверил документы, и меня с группой раненых направили в госпиталь…