Старший милиционер кивнул. — И заявления есть? — Какие у нас заявления! — засмеялся Терещенко. — Устно поплакались, а бумагу составлять не стали. У нас за такие бумаги и живота лишить могут. — А есть такой, что не побоится в письменном виде изложить? Терещенко снова покрутил ус. — Ну… может Парасковья Семеновна. Ей уже под восемьдесят будет. Терять старухе вроде как нечего. — Блин! — хлопнул себя по лбу Колычев. — Самое главное: а писать-то она сможет? Грамотная? — Вот насчет этого даже сомневаться не нужно. Она когда-то учительницей была. — Тогда нам жалобу от гражданки… Как фамилия Прасковьи Семеновны будет? — Хромова. — Вот, организуй письменную жалобу от гражданки Хромовой, чтобы ее проверить и сделать все в рамках социалистической законности. Сколько тебе на все про все времени нужно? — Часа хватит, — прикинул старший милиционер. — Парасковья на рынке кажный день торчит. Сам за ней сбегаю. — Давай, — разрешил Колычев. — Одна нога здесь, другая там. — Зачем нам это заявление? — не понял Елисеев. — Да чтобы прокурор не придрался потом. А тут вроде как все правильно. Терещенко будет на жалобу реагировать. Нас с собой возьмет. А там будет легче. Как тебе план? — Ничего, годный, — одобрил Петр. Гражданка Хромова оказалась сухонькой, но крайне бойкой старушкой, умудрившейся к своему почтенному возрасту сохранить почти все зубы. Долго уламывать ее не пришлось. Блеснув хитрыми глазами, под диктовку Терещенко бабуля написала заявление. — Спасибо вам, Прасковья Семеновна, — искренне поблагодарил Колычев, схватив со стола бумагу. — Вы очень нам помогли. — А сами вы откуда будете? Что-то не припоминаю я у нас таких милиционеров, — заинтересовалась старушка. — Никак новенькие? — Новенькие, — заверил Колычев. — Это хорошо. А то Терещенко трудно приходится. Тут столько всяких субчиков, что ему одному вовек не переловить. — Идите домой и ничего не бойтесь, — сказал Елисеев. — Мы в долгий ящик ваше заявление откладывать не будем. Прямо сейчас станем разбираться. — Разберитесь, милок, обязательно разберитесь. А то от проходимцев этих совсем жилья спокойного не стало. Уж как они колобродят в последние дни! — обрадовалась Хромова. Колычев попросил Терещенко, чтобы тот представлял их как своих помощников. Ни к чему лишний раз афишировать свою принадлежность к уголовному розыску. Недавно прошел дождь, и сыщикам пришлось помесить немало грязи на узких улочках Панькино. Колычев с сомнением смотрел на совсем раскисшие ботинки. Те давно просили каши. Скоро придется привязывать подошву, пока совсем не отвалилась. Время от времени из-за заборов раздавался заливистый собачий лай. — Вот почему не люблю тут бывать с посторонними, — вздохнул Терещенко. — Меня тут собаки знают. Ни одна шавка не загавкает. А с вами сплошной гром и музыка! — Ты знай, веди, — успокоил его Колычев. — Ничего страшного. Собачкам тоже душу отвести надо. Дом загадочные Гриша и Сеня выбрали хороший. В таких обычно жили зажиточные крестьяне. Добротный, под железной крышей, из тех, что век простоит без всякого ремонта. Вокруг дома обновленный забор, высотой с человеческий рост, выкрашенный в зеленый цвет. Улица уходила ввысь, где на пригорке стояла церковь с позолоченными куполами. Терещенко снял фуражку и перекрестился. — Ты что — верующий? — удивился Колычев. — А что — разве нельзя? — Почему нельзя, можно, — смутился Борис. — Если делу не мешает, крестись себе на здоровье. Старший милиционер подошел к калитке (она была чуть пониже остального забора) и, поднявшись на цыпочки, прокричал: — Эй, хозяева! Есть кто дома? Половицы в доме заскрипели, прогнулись под тяжестью тела. Дверь веранды распахнулась. Показался сонный мужик с взлохмаченной головой. Судя по внешнему виду, он уже несколько дней не просыхал. — Ну, есть, — отозвался мужик. — А ты хто такой и с чем пожаловал? Мы гостей не ждали. — Милиция, — подбоченился Терещенко. — Старший милиционер Терещенко. Калитку откройте. На вас жалоба поступила. Говорят, что вы спокоя соседям не даете. — Брешут, — сказал мужик, однако калитку открыл без пререканий. Сыщики оказались во дворе: некогда чистом, а нынче захламленном, несущим следы недавней попойки. От хозяина за версту разило самогоном. Елисеев прикинул: ростом тот не особо удался, значит, это Сеня. Долговязого Гришу было не видать. — Что делать-то будете? — вяло спросил Сеня. — Штраф выпишете? — Может, и выпишем, — покладисто кивнул Терещенко. — Только сначала документики ваши проверим. Есть удостоверение личности? — Да как не быть, — возмутился мужик. — Сейчас принесу. Только напрасно беспокоитесь, гражданин милиционер. Клевещут на нас. Мы шуметь не любим, гуляем по-тихому. А если обидели кого, так не со зла, и готовы принести свои извинения в самом подробном виде. — Вы сказали «мы»? — уцепился за слова Колычев. — Кто еще, кроме вас, есть в доме? Сеня потупился. — Маруха есть моя, Наташкой зовут. — Уж не Комлева ли Наталья? — вскинулся Терещенко. — Может, и Комлева. Мне фамилия без надобности. Меня в Наталке другое интересует. — Мужик мерзко хихикнул. Елисеев снова про себя отметил его полную безмятежность. То ли опытный чересчур, то ли и впрямь не чует за собой греха. — А кроме Натальи больше никого нет? Мы с улицы мужские голоса слышали, — соврал Колычев. — Мужские? — протянул Сеня. — А, так это мой кореш — Гриша. Только он спит, устамши. Наверное, бредил во сне. — Давайте со всеми сразу и познакомимся, — решительно направился к двери Колычев. Сеня хотел забежать вперед, но Елисеев его притормозил. — Не спеши, — улыбнулся Петр. — Мы не разбойники с большой дороги, а рабоче-крестьянская милиция. Убивать аль грабить не будем. Наталка оказалась мордатой и некрасивой девицей лет двадцати, с маленькими круглыми глазками на оплывшем от жира лице. Терещенко опознал ее сразу и погрозил пальцем. — Ай-яй-яй! Гражданка Комлева, что вы себе позволяете? Женщина горделиво подбоченилась и выставила мощный подбородок. — А что такого? Я девушка свободная, незамужняя. Что хочу, то и делаю, а вы мне не указ. — Уйди, Натаха, с глаз моих прочь, — велел Терещенко. — Глядеть на тебя тошно. — А если не уйду? — Уйдешь. А то в такие дали законопачу, что солнце месяц в году видеть станешь. Слова старшего милиционера подействовали — гражданка Комлева поняла, что Терещенко не шутит, быстро собралась и выскочила из дома. Без нее Сеня как-то скис. Видимо, присутствие «боевой» подруги служило ему хорошей моральной поддержкой. — Гришу зови, — потребовал старший милиционер. Но тот уже спускал длинные журавлиные ноги с большой русской печи. Елисеев вглядывался в его лицо и фигуру с нарастающим сомнением. Где та самая пресловутая военная выправка, о которой говорила Мотылькова, где грустные глаза?