Обыкновенный тип самой что ни на есть блатной внешности. — Вы у нас Гришей будете? — спросил Колычев. Гриша кивнул. — Никак из сидельцев? — догадался Борис. — Это еще при старом режиме было, — поморщился Гриша. — Советская власть поняла меня и простила. Нынче я честный человек. — А это мы сейчас посмотрим, какой ты честный, — сказал Терещенко. — Бумаги показывай. Из документов были два профсоюзных билета. С виду все чин чином: с круглыми гербовыми печатями по всей форме. Но не в том беда: сколько ни напрягал память Колычев, не мог вспомнить, чтобы по этой парочке были какие-то ориентировки. И фамилии нигде не попадались. — Надо бы Мотыльковой их показать, — тихо произнес Елисеев, но Гриша услышал. — Какой еще Мотыльковой? Не знаю никаких Мотыльковых. Никак дело мне пришить хочешь, начальник? Не пойдет. Мне чужого не надо, на носу своем заруби. Чист я перед законом и советской властью. — Угу, — кивнул Терещенко. — Чист… Как же! Взгляд его упал на толстое стеганое одеяло. Оно покрывало кровать, с которой встала Комлева. — А ведь я знаю, чье это одеяло, — усмехнулся старший милиционер. — Это Глафиры-прачки одеяло. Его третьего дня сперли. Прямо с веревки стянули. Он подобрался как хищный зверь перед прыжком, встопорщил запорожские усы, обернулся к Елисееву, безошибочно определив в нем младшего. — Сбегай-ка за забор к соседям, да позови понятых парочку. Будем обыск устраивать. — Что, без санкции прокурора? — еще сильнее насупился Гриша. Терещенко торжествующе пощупал одеяло. — При таких-то уликах? Обойдусь и без разрешения прокурора. Задним числом оформим, гражданин хороший. Что-то мне подсказывает, одним ворованным одеялом тут не обойдемся. — Натаха — дура! — выругался Сеня. — Говорил же ей, чтобы не стелила, а этой … — он добавил крепкое ругательство, — красоты захотелось! Запалила нас, дурная баба. По ее милости попали как хрен в рукомойник. И он сплюнул. Глава 11 Обыск у Гриши и Сени дал много интересного. Кроме пресловутого одеяла, на которое пара воришек покусилась спьяну, в подполе дома сыщики нашли немало похищенной церковной утвари, включая серебряную раку со святыми мощами. Но особой разборчивостью воришки не отличались, гребли все, что под руку попадется. Разве что на женское исподнее еще не успели покуситься. У Елисеева рука устала выводить подробный список найденного. Улик было столько, что преступники даже запираться не стали и сразу дали признательные показания. — Заметьте, — сказал Гриша, — государственного имущества мы не трогали. Советскую власть мы уважаем и ценим. — Пафоса добавь, — попросил Колычев. — Не хватает. Ни хрена за душу твой рассказ не трогает. Видишь, какие мы тут черствые? Уголовник заткнулся. Среди найденных вещей было все, кроме денег. И украденного парусинового портфеля тоже не обнаружили. Колычев взял Гришу за воротник и потянул к себе. Глянул недобро, с прищуром. — Где деньги? — Какие деньги? — Шесть миллионов! — Скока-скока? — не поверил Гриша. — Повторить? Ладно, для меня не трудно: где шесть миллионов рублей? — Да будь у меня столько лимонов, я бы давно отсюда вместе с Сеней подался! — воскликнул Гриша. — Хочешь, крест поцелую? — Не нужен мне твой крест. Где шесть миллионов, которые ты спер в Губфинотделе? — в третий раз спросил Колычев, сжимая воротник еще сильнее. Лицо Гриши раскраснелось, глаза едва не полезли из орбит. — Отпусти, начальник, — взмолился он. — Не брал я никаких денег. — Врешь! — Чистая правда, начальник. Мы с Сеней по церквям работаем. Ну, или то, что под руку подвернется, тащим. — Он захрипел, пуская из приоткрытого рта пузыри. Сыщик выпустил вора. Гриша с кашлем принялся тереть тонкую как у лебедя шею. Посмотрел на Борю с укоризной. — Что ж вы так неаккуратно-то, гражданин начальник? Прямо как старорежимный городовой какой-то? — Я тебе дам городового! — замахнулся Колычев. Гриша сжался, в раз уменьшившись чуть ли не в двое. Перепуганный вид его подельника говорил о себе лучше всяких слов. — Отойдем, Боря, — попросил Елисеев. Он отвел Колычева в сторонку и тихо, чтобы никто не услышал, сказал: — По-моему, урка не врет. К делу Мотыльковой он не причастен. — Согласен, — вздохнул сыщик. — Но надо было до конца убедиться. Борис подошел к старшему милиционеру, караулившему воров, положил руку ему на плечо. — Спасибо, Терещенко. — Да вроде как не за что. Я так понял, что вашим поискам это не помогло, — не оборачиваясь, заметил тот. — Ничего, — убежденно сказал Колычев. — Зато другие преступления раскрыты, а наших воров будем искать в другом месте. На улице послышался шум подъезжающей телеги. Елисеев выглянул в окно, и увидел, как с нее спрыгивают двое милиционеров. — Вот и подкрепление прибыло, — улыбнулся он. — Задержанных сдай дежурному, — велел Колычев Терещенко. — А мы пока в другое местечко прошвырнемся. Другим местом оказалась столовая при заводе «Красная звезда». По договоренности между администрацией завода и губернской милицией, работники губрозыска могли здесь столоваться наряду с рабочими предприятия. Здесь сыщики съели по тарелке пшенной каши, сваренной на воде, и выпили по стакану холодного компота. Заморив червячка, вернулись в губрозыск. Возле кабинета их уже дожидались отец и дочь Вороновы. Борис отпер ключом кабинет и сделал приглашающий жест рукой. — Проходите. Оба свидетеля нервничали, ждали от сотрудников уголовного розыска неприятностей. Как же… из бывших дворян, что обязательно должно вызвать у новой власти целый ворох подозрений. И пусть вины на Вороновых нет, да и допрос проводит не губчека, а уголовка, все равно в любой момент обстоятельства могут измениться не в их пользу. Случалось, что людей арестовывали за совершенно необъяснимые вещи, просто из так называемой классовой ненависти. Правда, говорят, что большевики в последнее время взялись за ум и пытаются соблюдать что-то вроде законности, однако вряд ли эти новые веяния дошли до провинциального Железнорудска. Нет уж, с этими «товарищами» надо держать ухо востро. С таким настроением и пришли отец с дочерью. Отвечали на вопросы односложно, стараясь не сболтнуть лишнего. А где-то в словах и отдельных фразочках мелькала плохо замаскированная неприязнь. Очевидно, у семьи имелись основания недолюбливать советскую власть. Но во всем нужна мера, а в какой-то момент свидетели ее потеряли. В итоге Колычев не выдержал, отложил исписанный лист бумаги в сторону и чуть привстал над столом, схватившись обеими руками за столешницу. Зависнув подобно утесу над перепуганными Вороновыми, он язвительно спросил: — В чем дело, граждане? — Да собственно ни в чем, — пряча глаза, сказал старший Воронов. — Вы спрашиваете, мы отвечаем. — Вижу я, как вы отвечаете. Сквозь зубы да еще так, что мне каждое слово из вас клещами вытаскивать приходится! — Колычев усмехнулся. — Что, настолько советскую власть не любите? Девушка подняла красивую головку, хотела что-то сказать, но отец тронул ее за плечо. — Не надо, Лиза, не провоцируй «товарищей». В последнее слово тот вложил столько иронии, что Борис не выдержал, врезал по столешнице так, что Вороновы едва не подпрыгнули. — Не хотите с нами разговаривать! Носы кривите! И это после того, как наш сотрудник спас и вас и вашу дочку?! Если б не он, кто знает, может, лежали бы вы сейчас оба в сырой землице, — добавил он уже тише. — Что, как вам такая перспектива? Буржуазия неблагодарная! Елисеев посмотрел на Колычева с уважением. Оказывается, его друг знает так много умных слов. Сразу видно, что занимается самообразованием, книжки постоянно читает, когда выдается свободная минута. Сегодня (Елисеев знал это наверняка) в выдвижном ящике стола Колычева пряталась очередная книга. И это был отнюдь не вульгарный Нат Пинкертон, а повесть Пушкина. Петр даже название видел — «Метель». Правда, его удивило, что это, оказывается, проза. Прежде Елисеев считал, что Пушкин — известный поэт, стихи писал. А тут повесть, и даже не одна.