Воронов закашлялся, приложил платок ко рту. Петр тревожно подумал, что у отца Лизы чахотка, но потом успокоился, увидев, что крови на платке нет. Оказывается, не в болезни дело — мужчину и в самом деле проняло после гневной речи сотрудника угрозыска. — Простите, — сказал он. — Вы правы: мы проявляем чудовищную неблагодарность. Больше подобного не повторится. Он повернулся к Елисееву. — Большое вам спасибо за мою дочь! Если бы не вы… — Мужчина смолк. — Работа такая, — смущенно сказал Петр. — Вы очень смелый и благородный человек, — внезапно произнесла Лиза. — Я очень благодарна вам за себя, за папу. И… простите нас. Ее лицо зарделось, щеки стали пунцовыми. Петр почувствовал себя неуютно, поерзал на стуле и с трудом смог посмотреть на девушку. Она показалась ему очень красивой, наверное, самой красивой на свете. Тонкая, беззащитная, излучающая вокруг себя невидимое тепло… Было в ней что-то такое, что заставило сердце молодого человека забиться чаще. — Забудем, — нашел в себе силы сказать он. — Вернемся к делу. Итак, на чем мы остановились? Больше никаких заминок не было. Вороновы оказались в ресторане по чистой случайности. У Лизы вчера были именины. Отец решил тряхнуть стариной, позвав девушку в «приличное», как он думал заведение (прежде в «Ми-халыче» ему бывать не доводилось). Остальное произошло на глазах у сыщиков. Сам Воронов служил когда-то инспектором гимназий, но после революции потерял место и с огромным трудом сумел получить скромную должность делопроизводителя на одной из фабрик. Зарплата была не очень большая, зато полагался продпаек. Лиза на жизнь зарабатывала уроками музыки, хотя Елисеев сомневался, что у нее было много учеников. Люди сейчас больше заняты выживанием, чем музыкой. Может, потом, когда станет чуть легче… Толком еще не зная, зачем, Петр запомнил адрес Вороновых. Это было довольно далеко, на другом конце города, однако молодой человек вдруг ощутил огромное желание как-нибудь вечером оказаться поблизости, пройти напротив окон их дома. Колычев заметил интерес товарища к Лизе Вороновой. Он улыбнулся, подумав, что его друг, кажется, влюбился. Это нормально, возраст такой, да и сама девушка, несмотря на не самое выигрышное происхождение, очень даже ничего, порядочная, работает. Глядишь, еще и перекуется, выбросит из головы мелкобуржуазные замашки, забудет дорогу в мещанские заведения вроде «Михалыча». Перемелется, мука будет, решил он. Елисеев вызвался проводить Вороновых до выхода из угрозыска. На прощание Лиза одарила его улыбкой и с удовольствием пожала руку. — Приходите к нам, чай пить, — внезапно сказала она, перед тем, как уйти. — Мы с папой будем очень рады. К нам гости нечасто ходят. — Обязательно приду, — пообещал Петр. Он буквально светился от счастья. Разумеется, были в его личной жизни другие женщины, но это было плотское увлечение, не больше. Сейчас Елисеев был в этом твердо уверен. Вернувшись, он застал друга в хорошем расположении духа. Колычев сидел за столом и увлеченно чистил свой «Смит и Вессон». — Что, понравилась девушка? — спросил он, не отрывая взгляда от оружия. — Очень, — кивнул Елисеев. — А происхождение тебя не смущает? Петр пожал плечами. — А при чем тут ее происхождение? Владимир Ильич тоже ведь не из рабочего класса вышел. — Верно, — согласился Колычев. — Ильич из дворян, однако нашел в себе силы порвать со своим классом и даже возглавить нашу борьбу. А твоя Лиза… думаешь, способна на такое? — Предположим, что она еще не моя, — засмеялся Елисеев. — И станет ли моей, еще не известно. Колычев оторвался от револьвера, оглядел Петра с ног до головы. — Станет, — убежденно сказал Борис. — Ты у нас парень что надо. Девки в штабеля ложиться будут. Ты лучше о другом подумай: вдруг она тебя на ненашенскую сторону перетянет? Не ты будешь первый, кто от любви башку терял. И постарше тебя да поопытней глупости творили. — Не, не перетянет, — посерьезнел Петр. — Такой номер со мной не пройдет ни в коем разе. Я на большевистских позициях твердо стою. Меня хрен подвинешь. — Вот и хорошо. Показания Вороновых подшей в папку, а я пока к товарищу Янсону схожу, потолкую. Надо узнать: клюнула ли наша рыбка. Но его плану не суждено было сбыться. В кабинет заглянул дежурный. — Мужики, в Губфинотделе снова кража… — Что, опять портфель свистнули? — схватившись за голову, простонал Колычев. — Ага. Тебе, Колычев, прорицателем бы работать. Товарищ Янсон сказал, что эта кража по вашему профилю. Так что дуйте туда, да побыстрее, а то уже из губисполкома названивать начали. И он захлопнул дверь. Елисеева бросило в холодный пот. Не ожидал он от преступников такого проворства. Думал, что после вчерашней облавы те испугались и залегли на дно. Ан нет, снова решились. — Ну, жулики! Ну, охренели, сволочи! — взорвался Борис. — Второй раз в одном месте делишки проворачивают. Никакого, понимаешь, страха перед органами советской власти! Схватив револьвер, он помчался к входу. Следом, еле поспевая, кинулся Елисеев, на свой лад честя воров. Наглости им не занимать. Другой бы Губфинотдел теперь за три версты обходил, а они опять кражу устроили. И чуяло его сердце, что теперь эти гады придумали новую хитрую каверзу, и сыщиков ждет немало головной боли. Глава 12 Новой жертвой хитрых воров стал мужчина лет пятидесяти, худощавый, низкий, с изрезанным морщинами лицом и испуганными глазами. Голова большая, выбритая до блеска. Одет в полинялую гимнастерку с расстегнутым воротом. На ногах солдатские штаны с заплатами, грязные обмотки и желтые башмаки явно на размер больше. От мужчины за версту разило табаком. О пагубном пристрастии говорили и пожелтевшие редкие зубы. Потерпевший прижимал к груди потрепанный парусиновый портфель. Как раз такой пропал недавно у Мотыльковой. — Представьтесь, — попросил Колычев. — Афанасий Козлов. — Где работаете? — Артельщики мы при конном союзе. — Что служилось? — Дык это… обокрали меня. — Что именно украли? — Портфель с деньгами, — помявшись, сказал Козлов. — Постойте, а в руках у вас что? — удивился Елисеев. — Это не мой портфель. Мне его подменили. В глазах потерпевшего мелькнула лютая тоска. — Здорово. Это как — подменили? — оживился Колычев. Для него подмена портфеля была чем-то новеньким. В прошлый раз преступники действовали иначе. Потупившись, Козлов принялся рассказывать. — Я ить не только артельщик, но и кассир. И так вышло, что сегодня надо было сдавать выручку за месяц в финотдел. — Большая выручка? — Три миллиона и сто тысяч поверху, — пояснил Козлов. — По-крупному работают, — скривился Колычев. — Дальше что? — Да как обычно. Деньги в портфель положил, пришел в финотдел, занял очередь в кассу. Стоять долго, а мне курить приспичило. Ну, я в уголок сунулся. Там сразу двое смолило. Я, значит, за кисетом полез, чтобы «козью ножку» скрутить, а тут один из мужиков мне папироску предложил. — А вы, наверное, не отказались? — иронично хмыкнул Колычев. — Конечно, не отказался, — кивнул потерпевший. — С чего бы мне отказываться? Папироски дорогие, сами знаете, цена нонче кусается. А тут на дармовщинку дают. Пока я прикуривал, тот мужичок, что папиросу предложил, мой портфельчик подержал, а то сами, понимаете, неудобно: руки занятые. Но он тут не при чем: я свой портфель из виду не упускал. — Что, совсем-совсем? — прищурился Елисеев. — Ну да. Все время на виду был. Мы с мужиками покурили, поболтали о том, о сем. Тут моя очередь как раз подошла. Я с ними попрощался, подхожу к кассе, расстегиваю ремешки портфеля, открываю, а внутри заместо денег… вот такая штука. — Козлов продемонстрировал нутро портфеля, набитое газетами. — Я получше присмотрелся: вижу, портфельчик-то не мой. Ну, я шум поднял, милицию вызвал. А потом мне и вовсе плохо стало. Сердечко прихватило. Думал, прямо здесь и кончусь. Козлов замолчал. — Мужиков, с которыми курили, хорошо помните? — По сию пору перед глазами стоят, — сказал потерпевший.