Там уже знали о чрезвычайном происшествии, приключившимся с Мотыльковой, так что появление сыщиков ни у кого не вызвало удивления. Здесь сыщики разделились: Колычев отправился к непосредственному начальнику потерпевшей, а Елисеев стал расспрашивать ее коллег. Сама Мотылькова отпросилась домой, сославшись на плохое самочувствие. Это очень помогло в расследовании — людей было легче вызвать на откровенность. Часа через два сыщики встретились. — Докладывай, — велел Колычев. — Да особо-то нечего. Мотылькова со всех сторон характеризуется положительно: добросовестный работник, хороший товарищ, в политическом вопросе подкована, член РКП(б). На работе ее ценят и уважают. — Что известно о личной жизни? — Замужем. Супруг — рабочий на «Красном пролетарии». Двое детей. Говорят, что живут душа в душу. В общем, хорошие обычные люди. А начальник тебе что рассказал? — Да то же самое, только другими словами. И секретарь партийной ячейки такую же характеристику выдал. Говорит, что ручается за Мотылькову головой. Не могла она взять деньги. Не могла — и все тут. — Как бы после нашего визита разговоры плохие не поползли. Скажут, дыма без огня не бывает, а Мотыльковой тут еще работать и работать… — Что поделаешь, крупная сумма пропала. А нам еще придется дровишек в этот костер подбросить. Двинули к прокурору. — Зачем? — За тем самым. Буду ордер на обыск у Мотыльковой просить. — Что, веришь, будто деньги у нее дома окажутся? — Не знаю, но проверить обязан. Хотя бы из принципа. В кабинет прокурора Колычев зашел один, оставив Петра дожидаться в приемной. Вернулся, победно размахивая бумагой. — Уломал-таки прокурора. Вот ордер. — Долго ты что-то… — Быстро только кошки родятся. У нас прокурор — знаешь какой! Ему каждый чих обосновать нужно, а у нас с тобой только подозрения. На них, брат, далеко не уедешь. Семья Мотыльковой проживала в коммуналке, занимая большую комнату в бывшем доходном доме. Дверь открыла сама потерпевшая. Голова ее была обвязана мокрым полотенцем. — Еще раз здравствуйте, Инесса Владимировна, — сказал Колычев. — Вы ко мне? — удивилась она. — К вам, к вам… — Но ведь я сама должна была к вам явиться во второй половине дня… Право слово, вы бы не утруждались. Я, хоть и неважно себя чувствую, но все равно бы пришла… — Мы, собственно, по другому вопросу. Вот постановление на обыск. Ознакомьтесь, пожалуйста. — Обыск! То есть вы решили, что это моих рук дело? — Женщина устало опустилась на одинокий табурет в длинной прихожей. — Какой позор! Как я теперь в глаза людям смотреть буду! Из дверей выглядывали любопытные лица соседей. Взяв парочку из них в качестве понятых, сыщики приступили к обыску. Муж Мотыльковой был на работе, дети в школе. Никто не мешал. Из общей кухни пахло подгоревшей пищей. Петр невольно сглотнул. С утра на ногах, а во рту и маковой росинки не было. И не понятно, когда еще перекусить удастся. Может, до самого вечера придется голодным ходить. Сыщики вошли в комнату и осмотрелись. Особой меблировкой она не блистала: двуспальная железная кровать, два топчана для сыновей, шкаф со скрипучими дверцами, стол, который использовали и как обеденный и как письменный, комод, несколько стульев. Над кроватью висела книжная полка. Обои пожелтели от сырости и местами отошли от стен. Возле буржуйки была сложена аккуратная стопочка дров. — Ну что, приступим. У тебя как — опыт в таких делах есть? — спросил Колычев. — Всякое бывало. Но не сказать, чтобы большой спец по этой части, — признался Елисеев. — Все равно лучше, хотя бы с маленьким опытом, чем совсем без никакого. Начинай с правой стороны, я — с левой. Они приступили к обыску. Колычев распахнул шкаф, раздвинул пропахшие нафталином вещи. Едва сдержался, чтобы не чихнуть: запах был ядреный. Елисеев выдвинул ящик из старинного комода и в маленькой резной шкатулке из дерева обнаружил улов — свернутые в тугой рулончик совдензнаки. Пересчитал, вышло около трехсот тысяч. Петр только присвистнул. — Откуда деньги? — Наши, семейные. На поездку в Москву откладывали. Младшенькому наши доктора не могут диагноз поставить, вот и хотим отвезти в Москву, чтобы показать профессору, — пояснила Мотылькова. Она взяла себя в руки и говорила спокойным тоном, хотя по-прежнему избегала смотреть на соседей. Стояла, ссутулившись и скрестив руки перед собой. На лице была полная отрешенность от происходящего. — Ихние это деньги, — внезапно подтвердила понятая — женщина лет пятидесяти с красными натруженными руками. — А вы откуда знаете? — удивился Колычев. — Так Инесса давно рассказывала. Про тот, как к дохтуру ходила, про предписание евойные, о том, что коплют на Москву потихонечку, — простодушно ответила женщина. — Промеж нас шибких секретов нетути. Когда под одной крышей живешь, ничего не спрячешь. Триста тысяч — не шесть миллионов. Елисеев вернул семейные накопления на место. Других результатов обыск не дал. Парусиновый портфель не нашелся, больше денег в комнате не было. Извинившись перед Мотыльковой, сыщики покинули коммуналку. — Отрицательный результат — тоже результат, — философски сказал Колычев. — Теперь будем знать с гарантией, что Мотылькова — честный человек. Сосредоточимся на других версиях. — Ищем грустного? — догадался Елисеев. — Ага. — Как же найти его по такому описанию? — Вернемся в угро, посмотрим сводки за месяц. Помнишь, я говорил тебе, что уже слышал о похожей краже? Они зашли в свой кабинет. — Ты как, проголодался? — участливо спросил Колычев. — Да утром как поел, так и все… — признался Петр. Борис словно читал его мысли. — У меня тоже в брюхе заиграло. Сейчас организуем небольшой перекус. С этими словами Колычев направился к выходу. — Ты куда? — окликнул Петр. — К Левину. У него всегда едой разжиться можно. Одолжу ситного чуток да сахаринчику. Глядишь, попьем чайку. А потом за работу. Вернулся Борис вместе со смуглым «гимназистом», которого Петр видел на утреннем совещании. — Осип, — представился Левин. — Для своих — просто Ося. — Петр. — Будем знакомы, Петр. Нам с тобой вместе трубить и трубить в уголовном розыске. Левин пришел не с пустыми руками. Как и предполагал Колычев, «гимназист» оказался запасливым. У него удалось разжиться всем необходимым для чаепития, заменившего сыщикам обед. — Ты ведь не местный, Ось? — спросил Елисеев, отхлебывая горячий сладкий чай. — Точно. Что, в глаза сильно бросается? — Да не то чтобы сильно… Просто говор у тебя не наш, — выкрутился Петр. — У нас на «о» налегают и многие слова переиначивают. Слышал, наверное? — Ах, в этом смысле… Из Одессы я. Там родился и вырос, учился в одесской гимназии, хотел в университет поступить. — К нам-то как занесло? — Война… — Левин загрустил. — Родителей петлюровцы расстреляли во время погромов, прямо у меня на глазах. Я поклялся отомстить. Пошел в добровольцы, попал в Первую конармию товарища Буденного. Потом по комсомольской путевке направили в милицию, прямиком в железнорудский губрозыск. С той поры и ловлю преступников. Такая вот у меня незамысловатая биография… — Извини. Не хотел тебе душу бередить. — Ничего! Время такое… У всех горечи в жизни хватает. Эх! — вздохнул Левин. — Поскорей бы социализм построить! Тогда и заживем по-человечески! Как думаешь, построим? — Обязательно построим. Недолго терпеть осталось, — кивнул Елисеев. — Соскучился народ по справедливости, по мирной жизни. Вот поборем врага внутреннего, а потом и внешнего, и начнем социализм строить. И нам не все же за бандитами гоняться. — При социализме бандиты вымрут как класс, — убежденно заявил Колычев. — Сами посудите: почвы для них неоткуда взяться будет. Разве что из личной склонности. Бывают такие гады, которым убивать и грабить просто в силу характера нужно, но их не очень много. А при социализме ученые придумают какую-нибудь штуку, чтобы характер вредный менять в положительную сторону. Наука — она чудеса творит!